— Спасибо, я старался, — самодовольно откликнулся я. — Слушай, а Дёма где? Опять пошел по злачным местам?

Жасым пожал плечами.

— Скорее всего. Срулил после третьей пары, ни слова не сказал. Но я на перемене видел его с москвичами.

Москвичи по какой-то причине не слишком жаловали наш заборостроительный институт и особенно наш факультет, предпочитая более престижные места учебы. Но несколько столичных человечков у нас водилось, и пара из них — даже в нашей группе. Они не были слишком расположены к общению с понаехавшими, считая себя чем-то вроде белой косточки среди синих воротничков — пресловутая клановость проявлялась и на таком уровне. Если честно, эти москвичи ничем особенным мне не запомнились и, кажется, очень быстро оказались на других специальностях — хотя их судьба меня никогда не интересовала, и они благополучно исчезли из моей памяти, кажется, ещё до окончания института.

Но для Дёмы наши москвичи делали исключение, и теперешний я хорошо понимал, что их привлекали в этом несуразном уроженце Крайнего Севера банальные деньги, которые тот получал из дома и, видимо, охотно спускал на совместные развлечения. Что за развлечения у них были, я не знал и в своей первой жизни; наверное, они пили портвейн в местах скопления московской богемы. Например, в ресторане при Центральном доме литераторов или в Доме кино — ночных клубов в Москве не будет ещё лет семь. Я поставил себе зарубку в памяти — допросить Дёмыча с пристрастием о том, как он проводит время жизни, и получить устраивающие меня ответы. Нужно было понимать, чем живет этот город, прежде чем влезать в его функционирование.

С москвичами Дёма тусовался регулярно, но чаще всего эти тусовки происходили именно по пятницам. В общагу он приходил далеко за полночь хорошо нетрезвым, каким-то чудом уговаривая стареньких вахтерш открыть для него надежно запертую дверь в большой мир. Впрочем, если чудо совершается раз в неделю, то это вовсе не чудо, а отработанная технология.

Из всего этого следовало, что хранить картошку для Дёмыча было бессмысленно. В два часа ночи его будет интересовать только возможность положить голову на подушку.

— Знаешь, Казах, я думаю, что мы с тобой вполне можем разделить остаток ужина, — объявил я. — Не стоит надеяться на то, что наш уважаемый сосед появится в приличное время, а мы с тобой всё же слишком голодны, чтобы стойко смотреть на недоеденную пищу. Ты согласен?

Жасым был, разумеется, согласен, так что судьба картошки и пары оставшихся сосисок была решена. Но проблема голода, как ни странно, осталась, и я не был уверен, что её удастся решить бутербродами с колбасой. Я весь вечер пробовал и не преуспел.

— Слушай, Казах, а как ты относишься к эчпочмакам?

— Ты ещё и их приготовил? — удивился он и недоуменно заозирался, пытаясь понять, куда я мог спрятать пирожки с сочной бараниной.

— Нет, конечно, — ответил я. — Где бы я их приготовил? Я и рецепта не знаю, да и мои поварские способности дальше простых вещей не распространяются. Я про наших татар.

С соседями-татарами у нас было нечто вроде вооруженного нейтралитета. Они не лезли к нам, а мы старались без особой нужды не заходить к ним. Ещё в начале года мы поделили с ними дежурства по ванной, туалету и тамбуру, и они относились к этим обязанностям со всей серьезностью — в отличие от нас, лентяев и бездельников. В принципе, только благодаря их стараниям наш блок ещё не зарос грязью, и в нём можно было принимать гостей без особого смущения. Но в остальных вопросах мы с этими ребятами не пересекались, хотя учились в параллельных группах. Эта ситуация меня напрягала ещё в первой жизни, и сейчас, раздобрев после обильной, но недостаточной еды, я решил, что пришла пора устроить небольшую революцию.

Я помнил, что Казах ещё осенью пытался наладить с нашими татарами тесные контакты как раз на предмет справедливой дележки продуктовых посылок, но не преуспел. Те почему-то не считали его за своего, хотя и он, и они были самыми натуральными тюрками. Возможно, тут сыграло то, что Казах не знал казахского языка. Дёма тоже разок пытался подкатить к соседям, но у него не было нужной мотивации, и он быстро оставил бесплодные попытки скорешиться. В своей первой жизни я трезво оценивал свои способности к дипломатии, поэтому даже не рыпался, но сейчас в моем арсенале имелось абсолютное оружие.

— Ставь воду, Жасым, — скомандовал я и решительно встал. — Сегодня татарская крепость падет перед натиском природных русов.

Казах странно посмотрел на меня, но никак не отреагировал на мою высокопарную речь. Он тоже поднялся и послушно подхватил кастрюльку, чтобы налить в неё воды. В тамбуре мы повернули в разные стороны — Жасым отправился в ванную, а я постучал в соседскую дверь. Она открылась мгновенно — словно меня ждали.

Там стоял Раф — так-то его звали Рафаэль, но про черепашек-ниндзя мы в те годы даже не слышали. Он был слегка рыжим, в трусах и с полотенцем на шее. Большим, махровым, розоватым и очень домашним полотенцем; общагскими вафельными недоразумениями они не пользовались. На своей кровати лежал Ильдар — более тощий и больше похожий на настоящего татарина, чем его товарищ.

— Раф, Ильдар, яхшы кен сезгэ, — моё приветствие их слегка удивило.

Я нахватался татарских слов много позже учебы в институте — вместе с узбекскими, таджикскими и турецкими. Более распространенные языки я тоже, конечно, усвоил, правда, лишь на бытовом уровне. Но старый я-студент кроме русского ничего не знал, для меня и английский был китайской грамотой, а татарский я слышал как бессмысленное бормотание, чем, собственно, вот эти ребята и пользовались. Я был почти уверен, что они так обсуждают сомнительные достоинства наших однокурсниц — хотя не исключал, что они просто тренируются, чтобы не забыть родную речь.

— Яхшы кен, — отозвался высокий Ильдар.

Он закрывал мне дорогу, но отступать не собирался. Смотрели они оба при этом очень подозрительно. И не без оснований.

— Такое дело, парни, — продолжил я. — Волею судеб я сегодня был занят спасением мира и не смог купить все необходимые съестные припасы. А то, что я купил, внезапно закончилось. Так что мы с Жасымом сидим голодные и скоро упадем в обморок, а ведь нам надо, как завещал великий Ленин, укырга, укырга и ещё раз укырга. Но я точно знаю, что на этой неделе тебе, Раф, прислали посылку с кучей вкусных эчпочмаков. И я думаю, что у тебя осталось несколько штук, которыми ты можешь поделиться с нуждающимися.

И ослепительно улыбнулся.

Раф и Ильдар всерьез задумались. С одной стороны, я подкатил к ним со всем уважением — даже произнес пару слов на их родном языке, хотя, наверное, с жутким акцентом. С другой — выполнение моей просьбы могло создать опасный прецедент и нарушить сложившийся статус кво, при котором у них всегда была дармовая еда, на которую больше никто не претендовал. С третьей — я не заикался о будущем, а просил помощи только сейчас.

— Якши, — кивнул Раф. — Два.

— Маловато для двух голодных мужчин, — улыбнулся я. — Четыре. С нас завтра триста грамм колбасы.

— Копченной?

Я кивнул. Всё равно завтра придется идти за продуктами и пополнять нашу кормовую базу. Купить батон «московской» было относительно несложно — она была дорогой, а потому иногда залеживалась на прилавке нашего продуктового. Правда, мои запасы дензнаков были не бесконечными, и это меня немного смущало. Но сейчас я был готов обещать всё, что они попросят — главное, чтобы они не поняли, что я нахожусь в безвыходном положении. Если они просекут, цена за четыре эчпочмака может оказаться неподъемной.

— Идет.

Раф отошел вглубь комнаты, повозился там и вернулся с обрывком газеты, на которой горкой лежали вкусные даже на вид треугольные пирожки. Я принял драгоценный груз, стараясь не выронить его из трясущихся от внезапно обретенного богатства рук. На куске газеты было видно название — «Социалистик Татарстан». Я вяло подумал о том, каким образом к ним попало это издание, если они оба вроде из Башкирии — но, в принципе, мне было плевать на миграцию татарской прессы.