Когда сотники доложили, что всё сделали, то мы уже снова попивали ликеры в гостиной. Антон Васильевич, слегка покачиваясь, дошел до свой пароконной коляски и отбыл в часть.

Я повернулся к Евдокии.

– Все?

– Батюшка наш! Все, все! Я их на заднем дворе спрятала.

– Так зачем прятала?

– А чтобы их бабы крик и вой не подняли опять. Пошли покажу.

Мы прошли на задний двор. На скамейках и на траве сидела группа мужиков. При виде меня они повскакивали, а потом упали передо мной на колени. Молча стояли, только взгляд мой ловили.

– Баста, мужики. Тихонько разошлись по своим дворам и селам. И в течении недели из дома исчезните, поработайте где-то в поле, в лесу… На всякий случай, а то, не ровен час. Ну, сами понимаете, о чем я говорю.

– Понимаем, – словно шуршание мужского шепота пронеслось над группой. – Век тебе жизни, барин! Проси от нас чего хочешь, за тебя в огонь и воду пойдем.

– Идите домой, порадуйте уже своих домашних, и бегом по шалашам, схронам и заимкам.

Мужики расходились, оглядывались на меня, словно не верили, что я сейчас их не верну и не отправлю назад в воинскую часть.

– Что ты за деревеньку назвал лейтенанту, барин? – спросила Дуня после их ухода, когда мы сидели с ней в беседке сада за домом.

– Да так, ты ее знаешь. Это тех «вольных охотников», что вечно у нас всю дичь били без разрешения.

– Браконьеров? – расхохоталась Дуня.

– Да, их самих.

– Ну ты жук, барин. И этих, наконец-то прищучил, и своих вытащил. И как хорошо сделал, что сразу всех вытащил…

– Барин, можно? – из-за нашей спины вышло несколько женщин вместе с той утренней, Бориславой, которая плакала на дороге, и стояли на входе в беседку.

После моего разрешения Борислава шагнула ко мне и упала на колени, запричитала благодарность. Остальные тоже упали на колени и молча крестились.

– Дуня, а что эти грязные побирушки делают в нашем саду? – повернулся я к своей помощнице. – Там баня еще не остыла? Пусть их отведут в баню, они хорошо помоются от ползания по земле, а я после приду проверю, хорошо ли они помыты, – и подмигнул ей с лукавой улыбкой.

Дуняша всё поняла и без намеков. И сама повела баб в баню. Когда она позвала меня туда спустя некоторое время, бабы выстроились передо мной совершенно голые и без всякого стеснения, – как солдаты на плацу.

– Дуня, а не отдать ли их лейтенанту вместо мужей? Вон посмотри, как они хорошо строятся.

Хохот прошел по рядам, да и ряды сразу рассыпались. Бабы кинулись ко мне, аккуратно раздели и на руках понесли в банный зал, положили на мою любимую широкую кушетку лицом вверх. Словно по договоренности одни купали меня, аккуратно водя мылом и мочалками, а другие…

А вот другие по очереди садились своей промежностью на мой член и аккуратно вводили его в себя, делали некоторое время ему массаж своими письками, потом уступали место другим в очереди. Да, такого я, конечно, не ожидал. Дуня тоже смотрела на это действие широко раскрытыми глазами.

Могу сказать, что мне на столько было приятно, что я несколько раз даже кончил. Я уже не вспомню в кого, но мне было ОЧЕНЬ приятно и хорошо. А бабы всё менялись и менялись: мывшие меня вставали в очередь, а из очереди после проведения массажных процедур уходили в число мойщиц. Просто конвейер какой-то.

В конечно итоге я заснул. Или от мягких моющих прикосновений, или от непрерывного убаюкивающего покачивания меня их письками, или истощения от нескольких кончаний. Я не знаю. Когда я проснулся. Рядом сидел только Дуняша.

– Проснулись? Вот и хорошо. Заездили толпой, козы е**чие, – она протянула мне кружку с прохладным какао. – Я приказала топить в бане до момента, когда Вы проснетесь, барин. Потому и не замерз. И подушку принести сказала.

– Дуня, мне это не приснилось?

– Нет, это всё, – она обвела рукой баню. – Не приснилось. И это только начало. Они теперь будут к тебе ходить по одной или по двое, пока сам не выгонишь или пока не забеременеют. И не волнуйся, – мужья это знают и согласны. И сами хотят, чтобы в доме от тебя было дитя. А как они еще могут тебя отблагодарить, что столько семей спас? Они люди простые…

Дуня говорила, говорила, говорила. Повторялась в чем-то и снова говорила без конца. Наконец-то я понял.

– Дуняша, ты не ревнуй меня. Ты всегда останешься для меня той Евдокией, которая всегда со мной и за меня. От которой у нас растет в Питере дочь. Ты хозяйка нашего большого хозяйства и моя личная хозяйка. А что и кто там будет рядом со мной, – так это же не вместо тебя. Это как мебель, которая нас окружает, сменяется, если надо, но не остается ни с нами, ни вместо кого-то из нас.

Дуняша замолкла, прилегла рядом прямо в своем сарафане и прижалась ко мне. Мне кажется, что я сразу и заснул опять в ее объятиях…

– Проблема у нас, барин. Слушаете меня? – если Евдокию не слушать, то она всё равно до самой глубокой печенки доберется, если дело касается хозяйства. И всё равно добьется того, чтобы я ее выслушал. И раз она сама не принимает решение, то или не знает, или не может. Возможно, решение надо не ее уровня. В любом случае, надо открывать глаза и слушать ее.

– Проблема, барин. Кто-то стал дичь у нас бить.

– И раньше били, но что-то все молчали. И ты тоже била и молчала. Чего вдруг взбеленилась: проблема, проблема у нас?

– Раньше мы знали, кто бьет. И били мало. Там зайчика в силки поймали, там лисицу.

– Да даже если десяток зайцев, разве от этого убудет?

– Барин! Три оленя наши крестьяне нашли. Убитые, освежеванные, распотрошенные.

– Может быть это волки?

– Нет, волки не успели даже к потрохам подобраться. Там следы ножа и стрел. Даже одну стрелу высоко в дереве нашли, застряла. Хорошая стрела, легкая, острая.

– И кто это может быть?

– А вот никто не знает. На чужака не похоже, – наши тропы использует. Из наших трудно на кого-то подумать, все на глазах. Да и стрелы незнакомые.

– Облаву делали?

– Делали, без эффекта. А какой толк? Скорее всего этот браконьер с нами же в облаве и ходил. Еще и насмехался над нами в душе.

– Что предлагаешь? Сразу скажу, что следственная группа из города не сможет помочь. Они ни людей наших, ни местности не знают.

– Да не знаю я, что делать. Три оленя – это ОЧЕНЬ много, я считаю.

– А давай вот что сделаем.

От моего имени в какой-то из ближайших праздников был Евдокией объявлен конкурс-турнир. А точнее соревнование тех, кто умеет стрелять из лука и из винтовки. Победителю предлагалась хорошая работа с хорошей оплатой: охотник для стола барина. Можно охотиться вволю, но искать покупателя для дичи не надо – ее всю будет официально выкупать Евдокия для стола и столующихся в усадьбе. Или для других нужд.

Сперва стреляли мужики с переменным и чаще непредсказуемым результатом, больше похожим на попадание по случайному принципу. Потом для смеха и под смех публики предложили женскому контингенту. Сразу же одна чуть не попала в публику, другие «мазали» на такое расстояние и под таким углом, что и подумать, что это охотники или браконьеры мог бы только сумасшедший. Но среди последних я заметил одну девку, которая не просто промахивалась, а промахивалась именно так, что попадала в другие мишени и предметы, находящиеся в стороне от оси прицеливания. И не просто попадала, а попадала точно в середину. Ну я могу еще поверить, что промахнувшийся непутевый стрелок попал в другое место и/или зацепил край другой мишени, но, чтобы каждый раз попадал в центр другой мишени или цели – это нонсенс. Так невозможно, если не целиться специально.

Я заметил ту бабенку и позвал Евдокию.

– Разузнай, кто она и что за птичка, только сама и без посредников. Есть интересная мысль.

Как я и предполагал, эта бабенка Марфа была молодой вдовой и дочерью далеко не нищих родителей. Значит разговоры о том, что целой семье нечем питаться, отпали сразу. Значит она охотится для собственного удовольствия, – ради спортивного интереса, если так можно сказать. Но хозяйственная, мясо не бросает, волкам не оставляет, а куда-то реализует. Если это она!…