Того, что вмиг сменяется резким переворотом к времени, о котором не слишком хочется знать. Детлафф – охренеть, юный Детлафф, так на себя похожий… Операция за операцией в одиноком свете свечи. Пустота. Холод бесцельного существования, в череде мыслей, гнетущих, как рой трупных мух.

Одиночество. Страшное, неприкаянное. Ненужность, от которой так хочется уберечь. Всеми силами показать, что он всегда будет здесь, всегда будет ждать его одного, пусть ради одной секунды вместе. Чего бы это ни…

– Мамочка?

Страх, как много страха – в таком знакомом кошмаре. Маленькое сердце колотится, пытаясь найти покой; прячется в ворохе одеял, испугавшись чего-то… Его, Геральта. Его глаз.

Так, что теперь в голове становится ясно, как днём, и…

– Я здесь. Всё в порядке, dragostea… mea.

Медленно, не веря своим ощущениям, он приходит в себя. Кто-то гладит его по голове, ласково, как маленького, и внезапно он узнаёт эти руки. Потому что сам повязал на одно из запястий ленту с собственным именем, коротким, без ненужной приставки.

–…Регис, – вырывается из горла хрип, и наконец-то Геральт – просто Геральт – открывает веки.

И видит Региса. Округлившего уже антрацитовые глаза, сияющие сотней эмоций – от тёплой, греющей сердце нежности до чего-то иного. Молчаливого признания в том, что он и так прекрасно знает: разными фразами, которые Геральт слышал и на общем языке, и на латыни, и на вампирском наречии в своей голове. Для кого-то избитыми и напыщенными, будь они сказаны для пустой красоты, но только не для них. Не в этой странной связи, слишком давно научившей их относиться к чувствам иначе.

Я принадлежу тебе, говорят бездонные омуты этих глаз, столько, сколько существую.

– Ре… гис, – совсем нелепо повторяет он, – Ты…

– Признаться, и сам… не ожидал подобного, – вдруг говорит Регис ужасно хриплым голосом – и свешивает ноги с края кровати. – Я… принесу воды, мой дорогой. Боюсь, неизвестно, какие эффекты…

–…Куда собрался, – успевает среагировать Геральт, рывком хватая его узкое запястье, и попросту тянет к себе.

Не до воды и не до эффектов сейчас, пока сердце заходится в бешеном стуке от эмоций. Видно, уловив и это, Регис даже не сопротивляется порыву, со вздохом устраиваясь у него на груди. Привычный, без всяких крыльев, без алых глаз, и невозможно его не поцеловать, просто обмениваясь чувствами без слов. Длинные руки обхватывают его в объятии, и Геральт просто обнимает худощавую спину; чувствуя, как в сердце внезапно щемит до боли.

– Прости, но я всё же не могу… не обеспокоиться, – шепчет вампир, – Видишь ли, ты случайно… попробовал мою кровь вовсе не в подходящий момент, Геральт. И, соответственно, испытал невероятной силы галлюцинации.

– Я догадался, – тяжело выдыхает Геральт. – Надо думать, не просто…

– Не просто, любовь моя. Что, судя по всему, снова… виной моему ослабленному контролю.

Холера, а это, похоже, его личное увлечение: рушить всё привычное, получая новую грань Региса взамен – пусть и возвращаясь после к его знакомому, взволнованному виду. На мгновение оба они забывают про разговор, просто сплетаясь в объятии, грудь к груди. Кажется, Регис успел и вытереть их обоих: кожу приятно холодит от мокрого следа какой-то ткани. Глупо, но даже от этой мелочи всё сжимается в груди, так, что ещё немного, и станет нечем дышать.

Так, что сразу хочется об этом сказать, чувствуя, как десятки фраз душат изнутри, все, в конечном счёте, сводящейся к одной истине.

– Люблю… тебя. Очень… сильно.

Истине, которая и должна продолжать быть, чего бы это ни стоило – хотя бы затем, чтобы получить взамен Региса, широкого улыбающегося в ответ. Раскрасневшегося от жара их тел, с мокрыми волосами и капельками пота на висках, довольного до невозможности и отчего-то умиротворённого. Счастливого.

Правильного.

– Знаю, мой дорогой, – тихо говорит он, – И не смею сомневаться ни в этом, ни в своём ответном чувстве, Геральт.

Всё окончательно возвращается на круги своя, в прежнюю прохладу их спальни. Клонит в сон, и руки тянут прижать к себе Региса покрепче. Уставшего, всё ещё со сбитым дыханием и, вообще-то, стоит принести воды и ему – или любой другой ерунды, что только он ни попросит. Ну, кроме того коричневого пойла, от которого ни черта не спит, и, по-хорошему, надо бы поговорить с ним об этом построже.

Завтра. С самого утра, как только закончится ночь Саовины, и всё станет прежним – и одновременно удивительно новым.

– Откуда… крылья? – вдруг вспоминает он, чувствуя, как вампир мягко целует его в плечо, – И ещё…

– Ты о других… изменениях моей анатомии? Думаю, на то есть несколько причин. Как, безусловно, влияние полнолуния, так и, возможно, ряд неизученных аспектов связи.

– Похоже на то, – вяло кивает Геральт, спускаясь пальцами по изгибу худой спины. – Прямо кладезь сюрпризов, не иначе. Хвоста у тебя, часом, не вылезет?

С тихим смешком Регис подвигается ближе, прижимаясь губами к его ключице.

– Полагаю, это тебе стоит узнать самостоятельно, душа моя. Во всяком случае, подобных трансформаций я ещё не… Что ты… делаешь?

– Хвост ищу. Мало ли, найдётся.

– В таком случае едва ли ты движешься в верном направлении. Потому как анатомическое строение любого хвоста основано на формировании его из vertebrae sacrales***, что находятся… Геральт, мне…

–…И здесь щекотно, что ли? Что же ты раньше-то не сказал? Сколько раз… Мм-м…

Всё-таки поразительно, как они не надоедают друг другу, забываясь в очередном из поцелуев. Правда, поразительно, и скажи кто Геральту об этом ещё год назад, он бы в жизни в подобное не поверил. Во всяком случае, до возвращения их связи – незримой и настоящей, в лентах на запястьях и попросту во всём, что шевелится в сердце; и, холера, об этом точно не должен узнать Лютик. Никоим образом.

Да и, на самом деле, никто не должен знать. Ни одна живая душа.

***

Громкий, размашистый стук в дверь будит его на следующее утро.

Причём в дверь вовсе не в спальню. Кто-то настойчиво ломится в главный вход поместья, звуча так, будто собирается его таранить. С глухим ворчанием Геральт разлепляет веки, оценивая обстановку на слух и кое-как вернувшееся зрение. Надо бы разобраться, всё ли в порядке, прежде чем он спустится вниз и хорошенько расскажет о том, как не надо будить ведьмаков.

И вампиров, к слову, тоже. Комок у него под боком ворочается, натянув повыше одеяло, и с минуту он просто смотрит на Региса, едва высунувшего наружу нос. Тёплого, с подрагивающими от сна ресницами, и странно представить, каким он был вчера… Что вообще творилось вчера.

О чём, кстати, Геральт вспоминает сразу же, стоит ему подняться с кровати.

– Х-холера, – шипит он себе под нос в ответ жжению между ног – и, с трудом натянув штаны, вываливается из спальни на звук.

Спуститься вниз оказывается целой пыткой. Прихрамывая, он успевает доковылять до зеркала в гостевой ванной и с ужасом отмечает фиолетово-синие пятна на шее. Чёрт, стоило бы найти рубаху, но теперь будь что будет. Бедолага Варнава-Базиль видел уже многое, и исправно получает за это сверх жалования, но ещё неясно, как воспримет это его непрошеный гость.

Или гости. К первому стуку прибавляется второй, и Геральт наконец отрывается от зеркала.

– Иду я, иду! – ворчит он, добираясь до дверей и как можно тише распахивая деревянные створки… и замирает, как вкопанный, не веря своим глазам.

Конечно, из всех дней именно этим утром произошло две вещи. Во-первых, перед ним стоят Йен и Цири, собственными персонами. Обе в дорожных плащах, румяные от стылого воздуха утра – и обе меняющиеся в лицах от его вида. В чём-то, отчасти, до неузнаваемости: он ещё никогда не видел, чтобы у Цири вытягивалось лицо, но Йен… Йен сверкает такой ухмылкой, что рефлекторно хочется закатить глаза.

А, во-вторых, за ночь выпала целая гора снега.

– Откуда…

Дурацкий, нелепый вопрос вырывается сам: обо всём и ни о чём одновременно, и фиалковые глаза тут же прищуриваются в ехидном выражении, слишком хорошо знакомым за долгие годы.