- Юрка, пойдём-ка спать, – Пчёлкин склонился над сыном и подхватил его на руки. – Пусть мама немножко отдохнёт, а я тебе пока прочту сказку.

- О лыцалях?

- О рыцарях, – кивнул Пчëла и унёс ребёнка в детскую.

Женя медленно потягивала крутой кипяток и гипнотизировала взглядом вазочку с фруктами и печеньем. В голове было пусто, ни одной здравой мысли, ничего, что могло бы найти выход из сложившегося положения. Очнулась девушка только тогда, когда руки мужа защитным жестом накрыли её плечи и развернули корпус к себе.

- Ну что с тобой, малыш? – Витя мягко провёл ладонью по её лицу, убирая за ухо выбившуюся прядь волос.

- Я говорила сегодня с Дунаевым…

- И что он?

- Предлагает эвтаназию…

- Слышал. Белому он тоже звонил.

- Решили со всех сторон меня окружить? – горько усмехнулась Женя. – Тоже мне, тяжёлая артиллерия…

- Зря ты так. Саня тоже против. Мы с ним это уже обсудили. Я подтяну спецов, так что не всё потеряно, слышишь?

Женя только кивала, глотая обжигающую жидкость. Пчёлкин продолжал держать её за плечи, изучая взглядом каждый миллиметр её лица. Некогда золотистые глаза потухли, насытились темнотой, искры поглотил кофейный мрак. Лоб избороздила тонкая сеточка морщинок, говорившая о нескончаемых переживаниях жены. И сколько в ней оставалось силы, несмотря на все удары судьбы. Его маленький боец Женька.

- Я тебя так люблю, – его руки заботливо обхватили её бледное лицо. Женя взглянула на Пчёлкина, и взгляд этот был так же тяжёл, как и груз боли, камнем лежащий на сердце. А Витя будто бы любовался её несовершенством.

- Любишь. Конечно любишь.

- Да нет, я серьезно, – его губы тронула улыбка. – Хочешь, в любви объяснюсь?

- Хочу.

- Хочешь в стихах?

- Хочу.

- Хочешь на колени встану?

- Очень даже хочу.

Пчёла усмехнулся, всей душой желая вызвать хотя бы толику улыбки на губах Жени.

- С плащом. Сейчас. – Он быстро метнулся в коридор, схватил свой излюбленный зелёный плащ, вернулся в кухню, без тени сомнения приземлился на колени около её ног и стал декламировать: – Я вас люблю, чего же боле! Чего еще могу сказать?

Девушка хмыкнула.

- Это женские стихи.

- Да, женские. Татьяна пишет Онегину. Ну ладно, я тогда без стихов. Я тогда своими словами, – его сильные руки обвили женскую талию, и Витя уткнулся носом в её грудь, вдыхая тонкий аромат цветочных духов. – Женька, я очень тебя люблю, просто жить без тебя не могу.

- Да.

- Не знаю, как я утром просыпался без тебя. Ты моя самая нежная. Самая, самая, самая моя единственная, моя Женька.

- Почему ты мне раньше про это не говорил?

Пчёлкин пожал плечами, откровенно признавшись:

- Потому что ты никогда не просила.

- Дурачок, – её пальцы потонули в густой копне его русых волос. – Женщины никогда не просят. Только всю жизнь знаешь, как ждут?..

Пчела поднял голову, и впервые в его взгляде Женя увидела такой океан теплоты, что в нем можно было утонуть. И выплывать бы никогда не хотелось.

- Знаешь, малыш… Я всё думал. Долго думал. Вспоминал всё, что было, через что нам с тобой пришлось пройти. Перед глазами до сих пор стоит твой взгляд тогда, в больнице… И я вдруг осознал – чтобы сказать об этом, обо всём, что я чувствую, знаешь, какие слова нужны? Святые. Где их взять?

- Ты не говори.

- Не буду.

Мужчина поднялся, плавно скользнув ладонями по тонкой талии, нежно привлёк жену и усадил её к себе на колени. Хотелось остановить этот момент, поставить на паузу, забыться на мгновение, только существовать здесь и сейчас, ощущать себя маленькой девочкой в его крепких и надёжных руках. Горячее дыхание вызвало толпу мурашек, волнительным огнём распространилось по всему её телу.

- Ну чего ты замолчал? – Женя провела пальчиками по гладко выбритой щеке мужа.

- Пойми, Женька… Я хочу, чтобы ты знала, что я молчу, потому что не знаю, как сказать тебе о том, что я тебя люблю.

- Не надо, а то я сейчас заплачу, – улыбнулась она.

- Да. И я знаю, что я у тебя самый трудный ребенок. С моим характером!

Декабрь 1998-го

Последний месяц в этом году выдался невыносимо холодным. Женя сидела на детской площадке в центре города, ежась от пробирающего до костей мороза, и молча наблюдала за сыном. На расчищенном от снега асфальтовом пятачке дети катали машинки. Юрка – радиоуправляемую машину, а другой мальчик обычный грузовичок. Они смеялись, играли в гонку, пока грузовик не влетел в бок Юркиной машины. Сын аки воин вскочил и выдал:

- Тепель ты попал, Дима! – он достал свой любимый пистолетик и направил его на мальчика. – Будешь лаботать на меня!

- Господи, какой кошмар, – покачала головой одна из сидящих рядом мамаш, – чему дети учатся у старших? Поколение уголовников…

Пчёлкина покосилась на группку женщин, которые только согласно кивнули и стали обсуждать, куда катиться страна, и тяжело вздохнула. На языке вертелась колкость, но девушка решила проглотить нелестные слова и снова стала наблюдать за Юрой, который уже завербовал несчастного Диму и отправил его чинить свой «Мерс».

Сзади послышались тяжёлые шаги, снег захрустел, а потом рядом с Женей мелькнуло чёрное пальто, и она увидела Белова. Он присел с ней на скамью, на ходу стянув тёплые кожаные перчатки.

- Привет, Женёк.

- Привет, – её голос прозвучал глухо, девушка даже не взглянула на него.

Зато Юрка, увидев любимого дядю Сашу, бросился к мужчине.

- Дядя Саша, луки ввелх! – младший Пчёлкин наставил на него пистолетик.

- Это за всё-то хорошее? – хмыкнул Белый и отвёл от себя игрушечное дуло. – Запомни, Юрий Викторович, никогда не наводи оружие на человека.

- У тебя ко мне какое-то дело? – обратилась к другу Женя. Она поправила сбившуюся шапку на голове сына и отправила его играть дальше.

- Побеседовать по душам хотел…

- По душам? Удивительно.

- С тобой стало невозможно говорить спокойно…

- Да? – усмехнулась Пчёлкина. – Потому что ты это редко делаешь.

Саша никому не признавался в том, что винит именно себя в случившемся с Филом. Он был единственным из всей четверки, кто связался с криминалом только потому, что так поступил Белов. Валера с самого первого класса был проникнут к нему доверием, всегда был рядом, ни раз спасал ему жизнь. Поэтому сейчас как никогда остро Саша вспоминал уговоры Жени, ее опасения и переживания еще тогда, девять лет назад, но никто из них не послушал. Даже старший брат, который был уверен, что бросить друзей нельзя.

- Я знаю, что ты думаешь, – начал Белов, – знаю, что считаешь меня виноватым во всём. Да, это всё так. Я никогда не прощу себя за то, что случилось с Валеркой. Единственное, что утешает – он отомщён.

Женя медленно перевела на него взгляд.

- И что, полегчало?

- Да нихрена, – поморщился Саша. – Я просто должен был это сделать. Обязан. Ты прости меня за ту сцену… Совсем рамсы попутал… Ты была ни при чем.

- Конечно, ведь все подозрения упали на Витю. И ты был готов убить своего брата… Лишить нас его. Без суда и следствия…

- Ты можешь не стараться особо, я и так себя последним идиотом чувствую. Хуже некуда. – Белый чиркнул колесиком зажигалки и закурил. – Я как будто заблудился… Не знаю, куда идти, что делать… Заигрался так, что потерял семью. И сам потерялся.

- И что ты думаешь делать дальше?

Белов молчал, глядя на детскую площадку, где беззаботные дети бегали друг за другом, играли в стрелялку, и все это казалось им таким интересным, вполне логичным и правильным – действовать по определённым правилам, придумывать их и подчиняться им, а не делать по принципу «я так хочу». А как быть, когда тебе почти тридцать и существует лишь только этот принцип?

- Да есть мысль одна… Хотел у тебя совет спросить.

- Помнится, все мои советы после армии ты послал далеко и надолго…

Саша вдруг накрыл сцепленные в замок холодные руки Пчёлкиной своей широкой, горячей ладонью, и Женя вздрогнула от этого контраста. Впервые за долгое время они смогли посмотреть друг другу в глаза. Во взгляде друга не было холода, отрешенности, самоуверенности и зашкаливающего борзометра. Девушке казалось, что она снова видит перед собой того дембеля Сашку, сбившегося с пути.