- А, так ты гарем надумываешь? Так бы сразу и сказала.

- Мы в ответе за тех, кого приручили, – поддакивал Кос, – у нашей Жеки специализация по умственно-отсталым и юродивым. Бог наградит вас за сострадания, мадам Филатова.

Первых, грубиянов, Женька мгновенно ставила на место, причем так находчиво и так оскорбительно, что у них пропадала всякая охота продолжать рискованный эксперимент; вторых же, которые иногда попадались под руку её друзьям, презрительно «не замечала».

Нередко, исподволь любуясь сестрой, Фил задавался тревожным вопросом — что будет, когда в этой загадочной, наглухо закрытой для всех душе пробудится женственность, хотя бы в чем-то равная облику? Ему очень хотелось поговорить с сестрой, предостеречь, предупредить… Конечно, он и пацаны обязательно решат проблему, если она нарисуется, морду набьют, не дай бог что. Даже если Женька и может постоять за себя, кто знает, на какие неприятности она может нарваться своей дерзостью, которая нередко чересчур проявлялась в её общении с надоедливыми людьми. Но Женька, всегда ласковая с братом, на первые же приближения к такому разговору реагировала примерно так же, как на заигрывания мальчишек. И в Валере нарастала тревога — но какая-то необъяснимая, цепенящая. То же тревожило и Ольгу Николаевну, но подойти к племяннице ей всегда в этом вопросе было трудно, наверное, ещё труднее, чем Валерке. Она делилась переживаниями с ним, но парень делал вид серьёзный и надёжный, затем улыбался:

- Теть Оль, мы же с ней рядом. Никто нашу Женьку не обидит. Она и не позволит.

- Твои слова – да богу в уши, дорогой.

Женька помнила из раннего детства мало, но воспоминания прошлого подкидывали ей чёрно-белые картинки, в которых девочке было холодно, больно и обидно, а с появлением в квартире у тёти все пошло по-другому. Тётя Оля была им как мать, она не просила так себя называть, но у Женьки иногда машинально вылетало “мама”. Валерка не рассказывал ей о Людке, не хотел, чтобы воспоминания, хоть и размытые, снова доставляли сестре боль.

Однажды Фил и Женька сидели в ванной, Валера бедром на краю ванны, а Женька склонилась над ним, обрабатывая рассеченную бровь. Её прохладные пальчики ловко утирали ваткой рану, затем зелепляли пластырем. И смотря так в глаза Валере – насыщенного кофейного оттенка – она снова сравнивала себя с ним. На первый взгляд они были похожи – высокие, темноволосые. Но черты все равно разительно различались.

- Валерк, – осматривая лицо брата на наличие ещё каких-либо ссадин, обратилась к нему Женька.

- М?

- Почему ты никогда не рассказывал мне о маме?

Фил взглянул на сестру исподлобья.

- Зачем?

Он давно осознал, что мать никогда не любила их, не дала им того, что получали другие дети в их возрасте. И осознал он это тогда, когда очутился здесь, с Ольгой Николаевной, когда пошёл в школу. Он считал, что так, как поступала мама – так и должно быть. Не знал, что можно по-другому. Оказывается, есть и другое отношение, другие чувства, есть забота, есть любовь. Раньше таким маленьким лучиком света была тётя Шура, их соседка. Но и с ней иногда ругалась Людка, мол, разбалуете мне шельмецов, что вы им в задницу дуете, как с родными сюсюкаетесь. Тётя Шура в силу воспитания и старой закалки не лезла в перебранку, но о детях заботиться не переставала.

При очередном запое Людки забирала Фила и Женьку к себе, кормила горячим, давала игрушки своего сына, который давно вырос и теперь работал вахтовиком.

Когда Людка сделала очередной аборт, явившись домой уже к ночи, то рухнула на кровать, в чем была. Шёл ливень, плащ, насквозь мокрый, враз намочил покрывало, платок, закрывавший волосы, чуть съехал с головы Людки, но у неё не было сил снять даже сапоги, с которых на недавно вымытый пол шлепались грязные капли с частичками земли.

Валерка, сидевший у окна с книжкой, покосился на спящую на сундуке Женьку, но та не проснулась, поморщила носик и аккуратно положила под щёчку ладошку. Мальчик спрыгнул со стула, подошёл к столу, на котором стояла литровая кастрюля с супом, быстро зачерпнул жидкость половником и налил в тарелку. Аккуратно поднёс к матери.

- Мам, мам, – та даже ухом не повела, – мам, поешь. Мы с теть Шурой сегодня готовили… Я старался.

Людка еле повернула голову в его сторону и разлепила влажные глаза. Валерка совал ей тарелку и пытался улыбнуться.

- Мам?

- Да убери ты от меня это, – она слабой рукой толкнула сына в плечо. У того чуть не выпала тарелка, но суп расплескался. – Опять со своей Шуркой… Встану, выскажу ей.. АЙ!

Валерка дрогнул, отставил тарелку и ухватил Людку за плечи.

- Мама, мама? Что с тобой?

- Не висни, – раздражённо пробормотала Людка, морщась от боли, – не видишь, матери плохо, воды неси.

Валерка схватил граненный стакан и полетел к умывальнику. Вернулся быстро, протянул Людке воду.

Та отхлебнула и снова упала на подушки.

- Мам… – Валерка осторожно присел рядом, глядя, как по щекам матери бегут солёные дорожки, – тебе больно, да?

Людка сглотнула колючий комок в горле и посмотрела на сына.

- Больно… – неожиданно спокойным голосом сказала она. – Очень.

- Ты заболела?

- Да, сынок, заболела…

- А ты скоро поправишься?

Людка усмехнулась уголком губ. Потом почувствовала, как внизу все пронзило острыми ножами, а затем стало совсем влажно под ней.

“Это не от дождя” – поняла женщина. И её глаза снова поразила вспышка слёз.

- Ты прости меня, – прошептала она, слабо сжав детский кулачок.

Валерка не понимал, что такое случилось с его мамой. За что она извиняется? И почему?

- Мам, ты чего?

- Присядь ближе, – она жестом подтянула его к себе. Валерка сел. – Жека дрыхнет?

Мальчик кивнул.

- Спой мне что-нибудь…

- “Цветы”?

- Давай…

Валерка опустил голову на её макушку, мокрую от дождя.

- Песни у людей разные, – тихо, чтобы не разбудить сестру, начал наплевать он. – А моя одна на века…

За окном усиливался дождь, громко тарабаня в стекло, Женька мирно посапывала, Валерка напевал, сжимая ручонкой материнское плечо.

- Звездочка моя ясная, как ты от меня далека… Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей… Даже проплывать по небу, а не то что жить на Земле… Ещё, мам?

Людка не отвечала. Глаза были закрыты, веки и ресницы насквозь мокрые от слез. Под плащем растеклось темно-бордовое пятно.

- Мам? – Валерка поднял голову и посмотрел в её лицо. – Мам, уснула?

Он ещё потрепал мать за плечи, но та глаз так и не открыла. Валерка выбежал в коридор и бросился к двери напротив. Постучал кулачками. На пороге появилась заспанная тётя Шура.

- Валерочка, что случилось? – она мельком глянула на распахнутую дверь его комнаты, взгляд выхватил Людку на кровати.

- Мама заболела и не просыпается.

Тётя Шура накинула наспех халат на плечи и повела мальчика обратно. Опытный взгляд сразу заметил кровь под Людкой, мертвецки-бледное лицо и синюшные губы. Женщина наклонилась над матерью Валерки и дотронулась до её шеи. Губы тёти Шуры задрожали. Она тут же подняла с сундука спящую Женьку, завернула в одеяло.

- Валерочка, идём в мою комнату. Поспите сегодня там, хорошо?

Валерка кивнул. Тётя Шура расстелила кровать, уложила на неё мальчика, рядом Женьку и, потушив свет, вышла из комнаты. Валерка уснуть не мог. Он аккуратно сполз на пол и подошёл к двери. Сквозь узкую щель он наблюдал, как тётя Шура стучится в другую комнату, где ей открыла соседка Катерина.

- Катя, беда у нас, – тихо, чтобы никто не услышал, проговорила ей женщина. – Людка померла…

- Валерк? – голос Женьки вывел Фила из воспоминаний. – Ну как “зачем”? Она же наша мама…

Валера вспомнил последние слова тёти Шуры: “Помни, сынок, помни мамку свою. Не поминай плохим словом никогда.” Да, она их мать. И даже сейчас, с возрастом осознав, что она была грубой, отвратительно-неправильной, неродивой, недолюбивающей своих детей, но последний её день стоял у него перед глазами. И Фил понимал, он все равно в глубине души любил её. Даже такую. Он никогда не рассказывал даже друзьям, какой она была, говорил: “маленький был, не помню. Она рано умерла”. Стыдно ли ему было? Он не знал. Узнав пацаны правду, конечно, не отвернулись бы никогда все равно, но Валере не хотелось просто об этом говорить. А Женьке рассказывать – особенно. Но вот ведь стоит над ним, допытывается.