На этот раз, конечно, все было иначе. Или так думал Яго. Он ведь родился на этой планете, пусть она и представляла собой жалкую захолустную скалу. Там, на улицах перенаселенных городов, он вырос. Там он одержал свои первые победы, в первый раз едва не погиб. Там он совершал преступления и потакал своим страстям. Под бурлящим покровом свинцовых туч, под струями теплого дождя, пахнущего железом, он терял друзей и заводил врагов. И сейчас Севатар размышлял, что испытывают другие нострамцы, глядя, как горит их дом. Ненавидят примарха? Скорбят о потере? Сам он не чувствовал ровным счетом ничего.

Нострамо совершила преступление и была наказана. Вот и все.

— Итак, уничтожив Нострамо, я ступил на темный путь, — удовлетворенно произнес Керз. — Моя истинная чудовищная природа проявилась. Что еще ты мог сделать, кроме как приговорить меня к смерти? Он оперся руками на острые ребристые плиты пола. — А мои сыновья… Они ничем не лучше. Получив проклятие моей крови, они считали страх, который я разносил, и ужас, который я сеял, целью, а не средством. Они позабыли, кем должны были быть. Даже Шенг в конце концов разочаровался во мне. Как и почти все остальные. Но Севатар всегда понимал меня лучше всех.

Керз склонил голову, по-прежнему печалясь об утрате любимого сына.

— Еще есть Талос, мой Ловец Душ. Он тоже понимает. Он — один из последних, кто истинно предан. — Примарх поднял взгляд к потолку. — И его преданность погубит его здесь, на этой планете. Он обрушит свой гнев на моего убийцу и покинет эти места. А когда вернется, то умрет на этих самых стенах.

Ночной Призрак усмехнулся:

— Я бы мог ему рассказать, но не стану. Иначе разве он чему-нибудь научится? Предупреждать об исходе заранее — бессмысленно. Так он не сможет усвоить урок. Воины, подобные Талосу, не понимают глубинного смысла моего учения. — Он шумно втянул воздух между сжатых зубов. — То, что я делаю, ужасно. Я сам ужасен. Но моя чудовищная сущность — это лишь умноженные тысячекратно грехи простых людей. Ты хотел, чтобы мы стали образцами для человечества, и, пожалуй, превзошел все ожидания. Все они были со мной на Нострамо: Талос, Севатар, Крукеш, Тор и многие другие. Они беспрекословно повиновались приказу и убили своих родичей.

Керз обежал вокруг трона на четвереньках, не сводя взгляда с жуткой скульптуры.

— Никто не задался вопросом, правильно ли мы поступаем. Мы были легионом. Я был их повелителем. Я потребовал правосудия в ответ на очевидные преступления планеты… А ведь это лучшие из моих сыновей! Правосудие никогда не было для них пустым звуком. На тысячах планет они творили немыслимое ради расширения твоего Империума. И чего в сравнении с этим стоит один-единственный мир, населенный несколькими миллиардами душ? Подумаешь, именно там родились их отцы и матери!

Примарх хихикнул. Звук застрял в горле и превратился в хриплый нечеловеческий клекот. Больше всего он напоминал крики стервятника.

— Севатар как-то спросил меня, почему я так ненавижу своих сыновей. В целом он был прав. Я презираю их всех — и верных моему учению, и погрязших в невежестве. Мне противна их природа, ведь все они… безжалостные убийцы. — Ночной Призрак брезгливо поморщился. — Но особенно я ненавижу их за то, что они так ничего и не поняли! Они не осознали, что стали соучастниками великого преступления. Если бы они хоть немного вникли в мое учение, то обратили бы взор на себя и понесли соответствующее наказание: казнь. Если бы только все было так! — Примарх воздел скрюченные пальцы к потолку. — Если бы не их слепота, они перебили бы друг друга. И это было бы правильно. Да, правильно.

Он отступил на несколько шагов.

— Но они не сделали ничего, и потому я оставлю их в твоей раненой империи, чтобы они могли усвоить урок. И еще раз. И еще…

Керз безумно ухмыльнулся, глядя на скульптуру из трупов. Затем, так и не дождавшись никакой реакции на насмешки, он медленно поднялся во весь свой чудовищный рост, подошел вплотную к трону и положил руки на склизкие запястья своей куклы.

— И почему я не должен преподавать людям этот урок? Ты же создал меня судьей. Таково мое предназначение. Я взвешиваю души. Хочешь знать, что я думаю о тебе, отец?

Ночной Призрак прижался к лишенному кожи лицу, составленному из фрагментов мертвых тел, так близко, что коснулся его носом.

— Ты виновен, — прошептал он.

С этими словами он вернулся за кафедру, поднял книгу и внезапно оживился:

— Я принял всю эту кровь и мучения. Ни в чем из этого не было моей вины. Нельзя сожалеть о выпавшем уделе, потому что никто не может его изменить, и, соответственно, в чувстве вины нет смысла. Я больше не терзаю себя мыслями о собственной природе, потому что она неподвластна мне. Но тем не менее я сожалею вот о чем…

Примарх прикусил губу, сомневаясь, стоит ли выдавать свой последний секрет.

— Есть одна вещь, которую я бы хотел изменить, если бы мог… — Он отвернулся. Почему-то ему было проще говорить, не глядя в кровавые провалы глазниц жуткой статуи. — Когда ты пришел ко мне, овеянный славой, сияющий так сильно, что у всех на планете болели глаза, нужно было отвергнуть тебя. Мне не следовало принимать имя, которое ты дал. Ведь я усвоил кое-что, пока служил тебе, отец. Я узнал одну маленькую правду о самом себе. Ночной Призрак был справедлив. Да, он был чудовищем, но такова человеческая природа. Мы можем только надеяться, что монстры получше спасут нас от более страшных сородичей. Он проливал много крови, но планета наслаждалась миром впервые за тысячелетия. Моя судьба решилась, когда я покинул Нострамо и взвалил на себя предложенную тобой ношу.

Он улыбнулся. Если бы кто-то видел падшего примарха в эти мгновения, то поразился бы невыносимой боли, отразившейся на бледном лице.

— Отец, отец, отец… — протянул он. По грязной щеке скатилась одинокая слеза. Она оставила после себя алебастрово-белую дорожку среди копоти и засохшей крови. Крохотная часть утраченного величия примарха проступила сквозь покров скверны. — Будь у меня еще один шанс и свобода выбора, я никогда бы не стал Конрадом Керзом. Он был предателем. Он сомневался. Он помешался. Но хуже всего, отец, то, что Конрад Керз был слаб. А Ночной Призрак — силен. — Примарх крепко сжал обложку книги. — В созданном тобой варварском аду слабость — это самое большое преступление из всех.

Совершив последнее признание, Керз закрыл глаза и счастливо улыбнулся, демонстрируя рот, полный черных зубов. Он поднял голову, будто узник, освобожденный из подземелья и тянущийся навстречу солнцу.

Катарсис длился недолго. Ночной Призрак не мог насытиться отвращением к самому себе. Чем больше он говорил о неудачах, тем сильнее хотел получить прощение. Разговоры заставляли навязчивые мысли проникать глубже в душу. Никакие слова не избавят его от тяжести совершенных преступлений. Ни его слова, ни слова его сыновей, ни даже слова отца.

В холодном зале стало неуютно, будто перед бурей. Из начавшего потрескивать от напряжения воздуха загрохотали слова, о которых Керз так мечтал. Но, поскольку последние искорки здравого рассудка еще не угасли, он совершенно не ожидал их услышать.

+Ты не слаб, сын мой.+

Сила голоса заставила примарха рухнуть на колени. Голова налилась внезапной резкой болью. От статуи, сияющей потусторонним светом, исходила невероятная сила. Она с мощью ураганного ветра раскидала по зале останки последних жертв Керза и прожгла одну из стен. Ночной Призрак снова увидел ненавистные звезды.

— Отец? — произнес он голосом испуганного ребенка, надтреснутым и слабым. Жалким.

+Я превыше твоих обвинений. Превыше слов. Превыше всего. Как ты думаешь, почему я разговариваю с тобой? Ты наконец-то сошел с ума.+

И снова слова взорвались в черепе Керза, будто звон громадного колокола. Но все же ему удалось ухмыльнуться, поднять голову и, пусть даже прищурившись, посмотреть на статую из плоти, источающую ослепительный свет.