— А что в моих словах непонятного? — я широко улыбнулся, наблюдая за ее растерянностью. — Расскажи про коридоры времени, о которых ты заикнулась? — я не сводил с эльфийки взгляда, сомневаясь, что она мне все-таки ответит.

— Коридор из синего стекла, по которому ты блуждал, — она пожала плечами и отложила вехотку в сторону. Кожа, до которой она могла дотянуться была красная, местами даже с небольшими ссадинами.

— Ершик возьмешь? Чтобы внутри все вычистить? — ее глаза сверкнули, а я как ни в чем ни бывало, вернулся к прерванной теме. — Про коридор — это все? Я не такой тупой, как ты обо мне думаешь, и с первого раза понимаю о том, о чем мне хотят сказать. Что это за коридор?

— Защита дворца и личных покоев, созданная много столетий назад. Что это такое, не может сказать точно никто из ныне живущих в Дальмире. Враг или чужак, человек, — буквально выплюнула она последнее слово, — не принятый в семью не может спокойно передвигаться в личных покоях повелителя и его окружения. Этот коридор, как пространственно-временная ловушка, из которой невозможно выбраться, даже если знаешь, куда тебе идти. Разбив стеклянные стены, ты не только ни приблизишься к своей цели, но только ухудшишь ситуацию, потому что это место живет своей собственной жизнью.

— И сколько я там бродил? Пару часов, так ты говорила? Именно это надоумило твоего остроухого папашку бежать сломя голову и вправлять тебе мозги?

— Не смей оскорблять моего отца, — прошипела она и наклонилась ко мне. Ее глаза в этот момент метали молнии, и от этого мне почему-то стало смешно.

— А твою мать можно? Ведь прав был Айзек, ты ведь полукровка, именно поэтому ты так ненавидишь весь людской род? — я не понимал, почему хотел вывести ее из себя. Сиэана не стремилась к нормальному диалогу, а я чертовски устал приспосабливаться под всех встречных и поперечных. Я понимаю, это называется дипломатия, но вот конкретно с этой эльфийкой налаживать дипломатические отношения я не собирался. Я должен был с ней спать, а в договоре, который я буквально только что подписал, нет ни слова про отношения и поведение сторон.

— Не смей открывать свой грязный рот…- небольшим всплеском силы ее прижало к краю ванны, и как бы она не старалась, вырваться из невидимых пут не могла. Теперь в ее глазах я видел страх, она сжимала невидимые руки, что сдавили ее шею, не сильно, и не только шею, но у страха глаза были велики, и на этот раз не было никакого исключения.

— Послушай меня, детка, и послушай очень внимательно. Мне плевать на ваше затворничество в целом и на тебя в частности. Я подписал договор с твоим отцом, что приложу все усилия для того, чтобы ты понесла от меня ребенка. Я буду так стараться, так стараться… А вот на большее я не подписывался. И я не собираюсь играть в ваши извращенные игры. Я про тебя знаю многое, даже если бы ты захотела это скрыть. Ты особь женского пола, что само по себе уже ставит тебя на ступень эволюции благородных длинноухих ниже, почти на уровень плинтуса. Вы эльфы не только нацисты, учитывая ваше отношение к людям, но и вполне такие осязаемые шовинисты. Так что ты не должна даже рта открывать в моем присутствии без моего на то разрешения. Но даже это не главное. Ты — полукровка, и отношение к тебе здесь еще хуже, чем к обычной чистокровной служанке. Я не знаю, что творилось в башке у твоего папашки, и как он оставил под собой трон, когда от него понесла обычная человеческая бабенка, но я это выясню, просто потому что хочу. А ты, второсортная полуэльфийка, которая винит в своих бедах не своего любвеобильного папашку, а людей, смеешь мне перечить, мне, твоему законному супругу и разговаривать со мной в таком тоне, когда, как мы уже выяснили, не должна даже рта раскрывать? Ты, красавица моя, ничего не перепутала?

Она перестала хвататься руками за свою шею и только пристально смотрела мне в глаза. Вода заметно нагрелась, и я еще немного порелаксировал, прежде чем взять мыло и с огромным наслаждением наконец-то вымыться. И только после того как вылез из ванны, я убрал путы. Оглядевшись по сторонам, сразу нашел полотенце, которое лежало рядом на столике. Я вытерся, и не глядя на жену, обвязав полотенце вокруг бедер, вышел за дверь, куда ушмыгнул мальчик-эльф, специально приставленный к этому месту в тот момент, когда я уединился с Кодексом в комнате для раздумий. За дверью располагалась знакомая мне спальня, в которой я пришел в себя всего пару часов назад. Мальчик оказался на месте и поманил меня в соседнюю комнату. Это тоже была спальня.

— Понятно. Спальня Сиэаны, спальня Кеннета, и жили они долг и счастливо, пока не встретились случайно в бальной зале. — Эльфенок посмотрел на меня как на ненормального, и с готовностью протянул сверток с одеждой, который держал в руках.

Я развернул сверток. Что тут у нас? Брюки, свежая рубашка и что-то наподобие сюртука. Я быстро оделся, отмечая, что вся одежда была мне строго по размеру, будто сшита на заказ. Ножны с мечом заняли свое положенное место, рукоять была слегка теплая, но не обжигала ладонь, как бывало при непосредственной угрозе. Намек был принят: стоило опасаться, но жизнеугрожающей ситуации на данном этапе все же не было. В самом низу лежали Кодекс и дневник ведьмы, которые я оставил во внутреннем кармане старого пиджака. Положив книги во внутренний карман уже этого сюртука, я покачал головой. Нельзя разбрасываться такими вещами. Тут оставалось сказать спасибо гостеприимству эльфов, что не забрали две такие ценные вещи себе в коллекцию трофеев. Обувшись в высокие сапоги, которые были совершенно не разношенные и оттого немного жали пальцы, я рывком открыл дверь, ведущую в спальню супруги.

Не иначе, как на чистых рефлексах, я смог увернуться от стилета, который был послан в полет вполне профессиональным броском и нацелен мне в горло. Увернуться от прямого попадания я сумел, но больше ничего противопоставить этой внезапной атаке не успел. Все произошло настолько неожиданно, а мой разум все еще не был до конца чист, как и координация, чтобы сделать что-то еще. Лезвие чиркнуло мне по наружной стороне шеи. Рана была глубокая, и из нее довольно обильно брызнула кровь. Краем сознания я понял, что эта тварь сумела все же задеть один из крупных сосудов. Сделав небольшой быстрый разворот, я голой силой отбросил эльфийку от себя и припечатав к стене, занос для удара огненный хлыст. В этот момент мне было глубоко наплевать на все договора вместе взятые. Но боль от ранения все же дошла до моего сознания и, я, прижав руку к шее, стараясь максимально надавить на поврежденный сосуд, опустился на колени.

Видимо Лавинаэль что-то почувствовал, или просто не надеялся на соображалку дуры-доченьки, потому что в тот момент, когда я упал на колени, дверь распахнулась и ко мне бросились аж целых четыре эльфа.

— Герцог, опустите руку, позвольте вам помочь, — Двое из них суетились вокруг меня, но действовать силой не пытались. Двое других скрутили отчаянно сопротивляющуюся Сиэану и выволокли ее из комнаты. — Герцог, вы меня слышите?

— Мне нужны мои люди, — прошептал я немеющими губами. — Передайте Правителю, что мне немедленно нужны здесь мои люди.

— Но, зачем? Во дворце достаточно слуг. Не упрямьтесь, герцог, позвольте вам помочь.

— Я настаиваю. Или. Я. Разрываю договор, в который даже не вписали варианты воздействия, — говорить становилась все сложнее, и я чувствовал, что еще немного и отключусь от потери крови.

— Герцог…

— Я настаиваю! Мне нужны мои люди! Иначе идите своим лесом прямиком к Доргону, — когда я договорил последнюю фразу, у меня в глазах потемнело, словно кто-то вырубил свет. Это было последним, что я помню.

Очнулся я от яркого света, бьющего прямо в глаза. Свет был настолько ярким, что доставлял определенные неудобства, проникая даже через сомкнутые веки. Тело хранило память об ощущении острой боли в шее, и я, хмурясь от мешающего света, но, не открывая глаз, протянул руки к горлу, ощупывая его на предмет повреждений. Ни раны, ни боли не было, была пропитанная какой-то вонючей гадостью повязка с кокетливым бантиком, завязанным сбоку, да еще и свет, раздражающий меня все больше, никуда не делся. Я отмахнулся от него и почувствовал, что задел что-то твердое, находящееся в пределах досягаемости моей руки. Ослепительно белый точечный огонек сразу же погас, и я смог открыть глаза, прищурившись, привыкая к естественному освещению, которое хоть и раздражало, но не резало так глаза, что казалось еще немного и их мне выжгут. Сначала я никак не мог сфокусироваться на открывшейся мне картинке, которая двоилась и казалась размытой, но, проморгавшись, я сумел разглядеть склонившиеся надо мной знакомые лица, озабоченно рассматривающие меня, как некий диковинный музейный экспонат.