Алексей молчал, не решаясь сказать что-либо.

– Наказал Господь меня за гордыню, за гневливость мою, чёрт знает, за какие ещё грехи, – вздохнул Иоанн, поднимаясь из глубокого деревянного кресла. – Наказал, и кто знает, кого ещё хоронить мне придётся. Родителей обоих схоронил, жену и детей хоронил…

Государь загибал свои длинные пальцы, на которых поблёскивали камни и металл. По мере того как он проговаривал эти слова, он водил взглядом по полумраку покоев, точно читал ответы, написанные невидимыми чернилами на сводах и стенах.

– Ты же не терял детей, Алёша? – царь направил мутный взгляд на Алексея.

– Нет, государь, – ответил Алексей. – Простите, Иоанн Васильевич, дерзость Федькину, уж как ни держу его в чёрном теле, язык его порой вырвать на корню хочется!

Видя, как его слуга, при всём своём суровом нраве, оправдывается словно ребёнок, царь не мог, да и не хотел скрывать тихого смеха. Лицо его быстро переменилось, теперь оно вновь было полно жизни и едва ли не беспечности. Он медленно простёр одну руку, второй опираясь о широкий стол. Алексей тотчас же в поклоне припал губами к перстню государя.

– Полно, полно… – произнёс царь. – Не держу зла ни на сына твоего, ни на тебя, Алёша. Припоминаю себя в его летах. Нрав у него под стать породе вашей, басманской, резвый, ничего не сказать. Таких людей желаю видеть подле себя, ныне и впредь. Ступай, – царь махнул на дверь. Алексей повиновался и вышел вон.

К следующему дню все воеводы, созванные государем на службу, явились в Александровскую слободу. На непокрытых дубовых досках стояла обильная, но простая постная снедь. Место государя во главе стола пока оставалось пустым, и к пищи никто не смел притрагиваться без молитвы, которую начнёт сам государь.

Алексей Басманов занимал место по правую руку от царского трона, Фёдор же сидел подле своего отца. За столом уже гудели громкие беседы. Бывалые воины кичились своими ратными подвигами. Алексей со всеми похвалялся Рязанью и другими походами. Басманова уважали за доблесть в бою, но нрав его не полюбился многим. Своими ли руками либо советами государю сгубил немало жизней.

Фёдор, казалось, был слишком молод для этого застолья. Но он давно являлся закадычным другом воинов и князей. Благодаря обескураживающей удали в бою и весёлости на пиру Фёдор здесь был почти своим. Рядом с государевым местом пустовало ещё одно, и когда разошёлся шум праздной болтовни и горделивого хвастовства, в зал зашёл человек, несколько усмиривший общий гул.

Мужчине было немного больше тридцати лет. Широкое княжеское одеяние окутывало его стройную фигуру. Светлые усы и борода перебивались редкой сединой. Серые глаза его имели аккуратную миндалевидную форму, внешние уголки несколько печально опускались вниз. Он сел на своё место, напротив Алексея. Едва ли холодные взгляды и короткие кивки, которыми они обменялись, можно было счесть приветствием.

Фёдор же и вовсе, казалось, был всецело увлечён беседой с князем по левую руку от себя и будто бы и вовсе не заметил появления нового человека за столом, в то время как пришедший бросил короткий скользящий взгляд на юношу, да и отвернулся.

Гул начал стихать, едва в дверях показались рынды, чьим долгом являлось сохранение государя от стрелы и меча. Двое юношей переступили порог, обойдя стол с двух сторон, встали за троном, крепко сжимая в своих руках копья. Следом за ними шёл государь, облачённый в чёрное, поблёскивая золотым крестом на груди и драгоценными перстнями. Он пронёсся темной тенью мимо столов, точно коршун. Трепетание его одеяний разносилось в гробовом молчании, хотя несколько мгновений назад в палате царили шум и гам. Заняв своё место во главе стола, государь перекрестился, дав знак своим придворным. Иоанн низким голосом читал строки молитв, склонив голову вперёд, и осенил крестным знамением трапезу.

Во время обеда царь, по обыкновению своему, хмуро поглядывал на людей за столом, приподнимая правую бровь. Он вглядывался, точно вычитывал в каждом жесте, в каждом выражении лица какие-то знаки, которые окутывали весь стол тонкой паутиной.

– Отныне будет заведён новый порядок, – голос царя нарушил тяжёлую тишину.

Алексей вытер рукой усы и обернулся, откинувшись назад, явно давая понять остальным, что он знает, о чём сейчас пойдёт речь.

– Как царю и великому князю всея Руси, должно мне держать свой обет перед Богом на небе и перед народом на земле. Дабы отечество наше, обескровленное и разграбленное, сохранилось, не досталось врагу татарскому али ливонцу, собрать надо мне войско. Вам я верю, как самому себе. Я ваш царь, отныне и впредь нет у вас иного господина, кроме Бога нашего. И слушайте волю мою – будет дана вам милость моя, и будете вы вершить суд мой, и будете вы карать и миловать именем моим. Измену рвать на корню будем! Проклятых бояр, как псов поганых, давно пора гнать прочь, прочь от рек. А поместья их отдам слугам моим верным.

– Так как же так, государь? – спросил мужчина, который сидел напротив Алексея Басманова. – Мы ж держали совет, как же мы отдадим хлеб наш, поля наши?

Царь перевёл взгляд на своего советника, окинул его взглядом с головы до ног, и лёгкая тень улыбки дрогнула в уголке его губ.

– Не перечь, Андрей. Оставим бояр в покое с хлебом их, – произнёс Иоанн, поднимая свой пустой и вместе с тем заворожённый взгляд поверх голов своих слуг, – пусть себе возделывают. Неужто не отдадут они хлеб, что вырастили на земле нашей? Так пусть попробуют не отдать, в самом деле, – ухмылка царя наполнялась жестокостью, а взгляд плавно передвигался по высоким сводам.

– Мороки больше с ними, – произнёс Иоанн, наконец опуская свой взгляд на Фёдора.

Юноша чуть не поперхнулся. Но вовремя совладав с собой, немного приподнял бровь, слушая доводы, исходящие от государя, будто бы впервые слышал эти слова. По лицу Фёдора можно было прочесть и приятное удивление, и нескрываемое самодовольство, которое едва ли вообще сходило с его лица.

За столом повисло молчание, разносился лишь тихий стук посуды – воеводы стучали ложками по дну тарелок да ставили чаши на голые доски. Алексей Басманов перекинулся парой острых взглядов с мужчиной напротив, и тот отвечал тем же.

Фёдор же жестом подозвал к себе кравчего, велев налить вина. Подбежавший холоп с поклоном исполнил безмолвную просьбу, не поднимая взгляда. После этого Басманов-младший поднялся со своего места с чашей в руках и сразу отшагнул, что пришлось как нельзя кстати. Будь сын менее расторопным, отец тотчас бы осадил его.

Мужчина со светлыми волосами и бородой, сидевший напротив Басмановых, даже улыбнулся, глядя на поведение Фёдора. А юный Басманов, в самом деле, привлёк к себе много взглядов, подойдя прямо к государю. С наибольшим любопытством на Фёдора глядел сам царь. Иоанн бросил короткий взгляд на старшего Басманова, который, казалось, готов был в любой момент ринуться к сыну и за шиворот оттащить его, но всё никак не решался, ведь поднимать суету подле государя не следует, особенно во время трапезы.

А тем временем Фёдор коснулся левого плеча и медленно поклонился, глядя в глаза государя. Иоанн не знал, что такого было в этих ясных глазах, полных лазурного неба. Он не мог понять, как это выражение белого лица, эти соболиные брови вразлёт, как они, будучи преисполнены горделивой надменности, вызывали трепет, точно перед весенними цветами, робко открывающими свои лепестки из бутонов. Когда Фёдор протянул государю чашу, князь, сидевший подле того, не сдержал усмешки и замотал головой.

– Сядь, Федя, – произнёс он. – Не приемлет государь наш из рук чужих пития.

– Отчего же, Андрюша? – спросил государь, касаясь кончиками пальцев серебряной чаши, поданной юношей. – Отчего же в этот день не преисполниться веры, что за страдания мои послал Господь мне всех вас, верных слуг и честных христиан?

Фёдор выпрямился в полный рост, но не спешил отходить от трона. Он мельком взглянул на своего отца, который явно был в смятении от выходки своего сына.