Солнце уже поднялось, и свежий снег искрился под копытами резвых лошадей, что неслись вперёд. Всадники мчались в Александровскую слободу, протаптывая следы на дороге. То, с какой расторопностью привратники бросились отворять огромные ворота, едва заметив их вдали, говорило о том, насколько желанны эти гости. Лошадь Алексея Басманова стала сбавлять шаг за воротами, и всадник спешился, оглядываясь вокруг, в то время как его сын спрыгнул с лошади едва ли не на полном ходу. К гостям тотчас же подбежали конюхи, принимая поводья и хлысты.

– Как думаешь, управятся? – спросил Фёдор, со снисходительной насмешкой глядя вслед конюхам.

Алексей поднял взгляд на крыльцо, где их ожидала величественная фигура в одеянии цвета густой крови. Плечи и лицо царя скрывались в холодной тени. В руке он держал длинный резной посох с острым набалдашником. Золотые узоры поблёскивали там, где длинная шуба была открыта лучам солнца. Царь медленно вышел полностью на свет. Глубокие морщины на лбу чуть разгладились, когда он устремил тяжёлый взгляд глубоких глаз, которые сейчас казались чёрными. Сперва царь взглянул на Алексея, кратко улыбнувшись своему верному слуге и другу. Ещё не спустившись во двор, государь перевёл взгляд на сына Алексея.

Фёдор стоял без шапки, и его густые волосы растрепались от езды и закрывали лицо. Ясным, твёрдым взором он ответил на пытливый взгляд тёмных глаз. Для того чтобы удивить государя, хватило, чтобы новый слуга был способен вынести царский взгляд.

На мгновение у Иоанна точно пробудилось какое-то снисходительное любопытство – юноша в худшем случае просто глупец, не познавший ещё, как должно смотреть на самодержца. Ростом государь был выше Алексея, и это при том что Басманова-старшего другие воеводы и вовсе считали богатырём. Едва царь спустился, Алексей тотчас же принял его руку, унизанную крупными перстнями, и припал к ней губами, после чего они обнялись, точно не были один на службе другого. Затем Иоанн безмолвно обернулся на Фёдора.

Когда царь протянул юноше свою руку, тот мягко взял её, осторожно поцеловал перстни и, прежде чем отстраниться и выпрямиться, пару мгновений вглядывался в переливы света в драгоценных камнях.

– Значит, вот каков первенец-то твой? – спросил Иоанн, оценивающе рассматривая Фёдора с ног до головы.

Алексей усмехнулся в бороду себе под нос, да ничего и не ответил – лишь пожал плечами.

– Как звать, говоришь?

– Фёдор, – ответил юноша, хотя царь явно обращался к его отцу, и Алексей уже было открыл рот, чтобы ответить государю.

Иоанн на мгновение замер, и лицо его озарилось удивлением. Он вновь перевёл свой взгляд на юношу, после жестом велел и отцу и сыну следовать за ним. Не успели они дойти до половины лестницы, раздалось громкое лошадиное ржание. Фёдор вздохнул и с лёгкой усмешкой развернулся обратно.

– Говорил же, куда им совладать с ними? – пробубнил себе под нос юноша, направляясь к конюшне.

Конюхи тем временем пытались усмирить дикий нрав разгорячённой лошади, но животное бесилось, точно сорвалось с цепи. Её тяжёлые копыта бились в воздухе, чуть не задевая испуганных холопов. Фёдор еле заметным жестом разрешил конюху отойти, затем взял у него из рук длинный хлыст, которым несчастный слуга беспомощно размахивал, безуспешно пытаясь унять дикое создание. Юноша пронзительно громко свистнул и с неожиданной силой ударил хлыстом по земле. Лошадь обернулась на резкий звук, продолжая яростно топтать свежий снег и беспорядочно метаться по двору. Фёдор медленно следовал за ней, постепенно приближаясь к взбешённому животному.

– Сколько лет уже Феде? – спросил Иоанн с задумчивой улыбкой, стоя на крыльце.

– Семнадцать этой весной исполнилось, – вздохнул Алексей.

– И в его-то годы он имеет ратные подвиги? – с некоторой насмешкой спросил царь.

– Вы послали князя Хворостинина с речами царскими, с похвалой, а теперь потешаетесь?

– Теперь я увидал сына твоего воочию. Руки больно нежные для ратного дела. – Иоанн сложил руки замком и опёрся ими о перила, наблюдая за попытками юноши успокоить разбушевавшуюся лошадь.

Резкий свист хлыста снова рассёк холодный воздух и разнёсся по двору, мешаясь с криками конюхов и ржанием лошади, которая беспорядочно металась у конюшни.

– Но смел не по годам, – добавил царь, глядя на то, как Фёдор резкими выкриками и ударами хлыста смиряет лошадь. – Не боишься за сына?

– Да что ж вы, батюшка, в самом деле-то? Неужто считаете, что сын Басманова с одуревшей кобылой не управится? – усмехнулся Алексей.

– Так сам ведь и выбирал! Говорил я тебе, Алёша, говорил, что скверных лошадей берёшь, буйных да упрямых.

– Поглядим-поглядим, батюшка, как мой сын безбородый совладает с ней, – самодовольно усмехнулся Алексей, и лицо его озарил проблеск гордости. – Посмотрим, кто нравом круче будет.

Тем временем Фёдор оттолкнул прочь нерадивого чернявого конюха да сам ухватился за поводья. Оторопел холоп да перечить воле гостя не стал. Лошадь едва не сбивала его с ног, но юноша смог устоять. Ещё несколько ударов хлыстом – и лошадь засеменила в конюшню.

– Тише, тише! Чего буянишь? – ласково произнёс Басманов-младший, наматывая поводья на кулак, а второй рукой успокаивающе похлопывая лошадь по крупу.

Лошадь ещё раз взбрыкнула, но юноша совладал и с этим выпадом. Фёдор ни на секунду не ослаблял своей хватки, уводя животное к конюхам. Откинув снова растрепавшиеся волосы назад, Фёдор, довольный собою, направился к лестнице, где стояли отец и государь. От его глубокого дыхания поднимались облака пара.

– Больно резки лошади ваши. Отчего же не выбрать коней вам покладистых? – спросил царь.

– Спорить глупо, порода резкая, – согласился Фёдор. – Да уж свыклись с природой их. Исмаильтская кровь – нрава непокорного, не всякому под силу оседлать. Да только как овладеешь ими, так на иных лошадей и смотреть не захочешь. Всё не хватать будет резвости и удали их.

Иоанн остановился и выдержал молчание, которое повисло в холодном воздухе, точно хотел было что-то сказать. Ещё утром тонкий покров свежего снега не был тронут, а сейчас белоснежный ковёр взъерошен и смешан с землёй. Но, быстро сбросив мимолётное задумчивое оцепенение, государь последовал дальше.

Все трое поднялись в палаты, где уже были накрыты столы. Басмановых принимали не просто как бравых воинов, а как верных друзей самого государя. Стольники то и дело обходили гостей, подливая им пьянящие греческие вина. А за окном крепли морозы. Эта зима обещала быть особенно суровой для Руси.

Александровский кремль помнился совсем ещё юному Иоанну обителью мягкого тёплого света. Он знал эти белокаменные стены, которые мальчику казались непомерно огромными, точно они вот-вот коснутся небесной тверди, что сияла чистой лазурью тёплым летом. Запах сочного луга навсегда смешался с льющимся с неба жаром солнца. Во дворах и вдоль дорог цветы раскрывались навстречу небесному светилу, тянулись к нему и благоговейно кланялись, едва ветерок качнёт их головы. Зимой же снега выпадало так много, что он мог доходить царевичу едва ли не до подбородка. Порой он летел мягкими хлопьями, и можно было лепить снежки. Временами сыпался коварный сухой снег, который мог таить под своим воздушным покровом скользкий лёд.

Тёплые прикосновения матери, которая кутала своё дитя с любовью и с трепетом, хранились в сердце Иоанна.

И хоть время то давно миновало и много зим разделяли царя от тех дней безмятежной детской весёлости, Александровский кремль оставался излюбленным местом царя.

Но ни эта, ни какая другая крепость не смогли бы защитить мать Иоанна от зол заговорщицких.

В слишком раннем возрасте и слишком ясно это понял государь. А потому и приблизил к себе только тех воевод, кому он мог верить. В царской свите много можно было встретить безродных, но верных, точно псов, вояк и слуг. Родовитые семьи отныне не имели почёта, и власть их упразднялась год за годом, и место старых бояр занимали новые люди. Одним из таких подданных был Алексей Басманов. Ему было за пятьдесят, и большую часть жизни он служил государю, за что был удостоен многих наград, но главное – расположением государя. Голос Алексея имел вес при дворе как в ратном, так и в государственных делах.