— Астрид! Милая, спустись на минуточку!

— Иду! — ответила она, закрепляя косу и подхватывая топор.

Посреди их дома стоял Стоик Обширный собственной персоной. Астрид не видела его лица, потому что он смотрел в окно, заложив руки за спину. Когда он услышал лёгкие шаги девушки, то обернулся, и юной Хофферсон стало страшно — не похоже, чтобы вождь спал хотя бы минуту за прошедшие три дня.

— Доброе утро, вождь, — поздоровалась Астрид, кланяясь.

— Доброе, дитя, — ответил Стоик.

Они молча смотрели друг на друга, не продолжая разговор. Впрочем, Астрид знала, зачем он здесь, и просто ждала.

— Мы не можем найти Иккинга. И раз уж вы так сдружились в последнее время… не можешь ли ты подсказать, куда он мог подеваться?

Астрид сглотнула, вряд ли вождь что-то подозревал, но всё равно: врать Стоику — удовольствие так себе.

— Нет, вождь. Для меня это такая же загадка, как и для вас, — она помолчала и тихо добавила, опуская глаза: — Я тоже очень волнуюсь.

— Может, он говорил что-то? Может, это из-за поездки на Берсерк? Или кто-то обидел его? Что-то случилось? Или из-за сплетен в деревне? — Стоик отчаянно цеплялся за любое предположение, но Астрид только печально качала головой, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не плакать или не кричать. Она злилась на Иккинга, потому что он оставил её тут наедине с его отцом, и девушка не могла видеть страдания могучего мужчины, который лишился всего.

— Я правда ничего не знаю. Мне жаль, — ответила Астрид.

Когда Стоик уходил, она видела, как он пошатывается, как ссутулились его плечи. Иккинг определённо продумал не всё. Выдавать его Астрид не собиралась, но она решила по-своему решить проблему.

Она раздобыла (выкрала, если быть точнее) шлем Иккинга, который тот, конечно, не взял с собой в новую жизнь, смастерила из какого-то тряпья тунику, похожую на ту, в которой чаще всего ходил сын вождя. Ночью прокралась снова к драконьим клеткам. Она подкупила Ужасное Чудовище рыбой, чтобы тот сделал то, что ей нужно. Дракон опалил одежду и смял шлем, которые она потом отнесла на то место, где был пойман Эльдюр. От борющегося дракона остались следы, опалённые деревья и трава. И всё это было совсем свежим, прошло-то всего четыре дня.

Астрид лила тихие слёзы, пока разбрасывала «свидетельства» гибели Иккинга. Ей казалось, что никто не поверит, настолько всё неправдоподобно выглядело. Она не знала, осматривали ли это место или нет, когда искали сына вождя по всему острову. На ту тропу Астрид хитростью отправила близнецов, которые и нашли «останки» Иккинга. Они тут же отнесли шлем вождю. Красноречивые Торстоны расписали в красках, как всё должно было произойти, дорисовав в своём воображении нехватающие детали и выдав их за истину. Их неуёмная фантазия сыграла на руку Астрид. Ни у кого не осталось сомнений, что Иккинг погиб от лап дракона, которого спасла Фурия.

Так всем будет проще смириться с тем, что Иккинга больше нет. Астрид захлопнула сердце, повесила на нём амбарный замок и закрыла его три ключа. Больше сюда никто не пройдёт.

Ещё через три дня состоялись похороны Иккинга Кровожадного Карасика Третьего, надежды, опоры и наследного принца племени Лохматых Хулиганов. Астрид, глядя, как уплывает вдаль подожжённая ладья, молилась, чтобы он больше никогда не воскрес и не появился здесь. Слишком много боли он принёс тем, кто его любил.

***

Вождь был подавлен. Он ничем не интересовался и ничего не хотел. Он не выходил из своего дома, почти все ночи проводил в комнатке сына, совершенно не обратив внимания на мешок, который оставил Иккинг, чтобы скрыть своё бегство. У Стоика больше не осталось вопросов. Погиб. Умер. От лап дракона. Вождь хотел бы отомстить всему змеиному племени, но вот беда, на острове больше не водилось драконов. Они не прилетали. Только те, что сидели в клетках. Он бы лично их убил. Но традиции были выше даже жажды мести — надо было провести церемонию посвящения в викинги. Единственным отступлением от обычая было решение вождя показательно убить их всех в день конца лета, чтобы удовлетворить и жажду мести, и потешить народ, и чтобы больше глаза не мозолили, проклятые отродия Хель.

Плевака много пил, оплакивая своего подмастерья, мальчишку, который был ему, как родной сын. Ночами, когда его никто не видел, он приходил в кузницу и садился за стол Иккинга. Старый кузнец гладил руками инструменты и тихо разговаривал то ли сам с собой, то ли со своим учеником. Ему казалось, что в произошедшем есть его вина, ведь это он плохо научил или, наоборот, научил слишком хорошо сражаться с драконами.

Ребята из Школы тоже по-своему переживали горе. И, как ни странно, Сморкала — больше всех. Йоргенсон уверял, что круче Иккинга уже не будет ни одного викинга. Он позабыл собственные подозрения того в колдовстве и заклинательстве, и просто тяжело переносил горе утраты человека, которым восхищался.

Рыбьеног держался мужественнее. Но и по нему было видно, как его потрясло это событие. Наверно, впервые на его памяти погиб не кто-то из деревни, безликий и мало знакомый, а его товарищ, человек, к которому он привык и с которым сблизился. Это убивало добродушного Ингермана.

Даже близнецы и те притихли. Целых три дня после похорон деревня могла спать спокойно, потому что неугомонные Торстоны ушли в мини-запой. Они сами сварили нечто по запаху и вкусу лишь отдалённо напоминающее медовуху и глушили на пару своё странное пойло, от которого отказался даже Йоргенсон.

Астрид больше не плакала. Она тренировалась. В метании топора, в стрельбе из лука, в рукопашном бое. Без устали, без отдыха и без эмоций. Пожалуй, она пугала своим поведением даже больше, чем остальные. А ещё она замолчала. Она не разговаривала ни с кем. И это тоже было страшно. Особенно для родителей, которые даже водили её к Готти. Но та лишь дала успокоительный отвар. Он не помогал.

Прошло несколько недель. Астрид лежала в своей кровати без сна, несмотря на выматывающий физически день. Бессонница стала её подругой. Вдруг возле её окна раздалось какое-то шуршание. Сначала Хофферсон не обратила внимания, подумав, что это ночная птица или бабочка. Но шуршание продолжалось, и тогда Астрид поднялась, приоткрыла ставень, и ей прямо на руки рухнул крошечный зелёный дракончик. К его спинке была привязана записка.

Астрид почесала шейку малышу, улыбнувшись ему. Ей нечего было предложить бедолаге, кроме воды. Но и этому Жуткая Жуть была рада. Она отпила из чашки, потопталась на столе и, свернувшись клубочком, задремала, оставив недоуменную Астрид стоять с запиской в руках.

Девушка распахнула ставень побольше, чтобы свет луны хоть немного освещал клочок пергамента.

«Астрид,

как ты? Я в порядке, если это тебя интересует. Мы обосновались на острове к югу от Олуха.

Как дела дома? Как папа, Плевака, ребята?

Если захочешь написать мне в ответ, Огневичок доставит твоё послание.

Твой друг И.К.К.»

Астрид много раз перечитала нехитрые строки. Она водила пальцами по корявым буквам и с грустью смотрела на сопящего в её комнатке дракончика.

Тоска сменилась негодованием, на этой же самой записке она написала:

«Забудь обо всём. Ты больше не принадлежишь этому месту и племени.

Ты мёртв для всех. Там и оставайся».

Астрид прицепила пергамент обратно к Жути, и та, лениво потянувшись и зевнув, отправилась в обратный путь.

Хофферсон не жалела о резких словах. Ей проще было смириться и двигаться дальше, чем жить надеждой. Пусть Иккинг сколько угодно пытается сохранить овец и накормить волков, у него это вряд ли получится. Он ведь уже сделал свой выбор, так пусть придерживается его. Так считала Астрид. Потому что в её глазах лидер — это тот, кто несёт ответственность за свои решения.

И всё же письма от него приходили регулярно в следующие две недели. Это были небольшие заметки-наблюдения за новой семьей Иккинга, истории из жизни драконов. Он всегда спрашивал, как дела на Олухе. Она ни разу не ответила с тех пор. Все его письма она сначала хотела сжечь, но потом она стала прятать их «для истории». Возможно, когда-нибудь она расскажет людям всю правду. Ей было просто жаль выбрасывать то, что могло бы быть полезно и интересно племени. Когда-нибудь.