- Привет, - обнимаю Анечку и целую подставленные губки. – Сладкая…

- А ты такой теплый… - она прижимается ко мне изо всех сил. – Поехали скорей, я замерзла…

Пока тащимся в пятничной тянучке на Рублевку меня начинает клонить в сон. Ароматное тепло, сочащееся из дефлекторов и мерное покачивание автомобиля действуют не хуже снотворного.

- Не спи! – Анечка трясет меня за плечо, остановившись на светофоре.

Я встряхиваюсь и провожу ладонями по лицу.

- Прости, устал… Да и не спал же толком…

Она запускает руку мне в волосы.

- Расскажи, что было сегодня в Лужниках.

- Да ну, ничего интересного, - отмахиваюсь я. – Поддержки мучали… Хотя! Я там некоторых, особо желающих, учил тулуп прыгать.

- Правда что ли? - смеется Анечка, снова берясь за руль и трогая машину с места на зеленый свет. – И как успехи?

- Никак, естественно. Но они же хотят… Им же интересно. Смотрят, как я это делаю, и думают, что легко и просто все…

Я откидываю голову на подголовник, поворачиваюсь к ней и, протянув руку, глажу ее гладкую, затянутую капроном коленку. Не встречая сопротивления или возражения, двигаюсь выше, поддергивая короткую юбочку и обнажая ее бедро.

- Потерпи, скоро приедем… - мельком взглянув на меня, улыбается Анечка.

- Остановись где-нибудь… - прошу.

- Надо же, проснулся, - усмехается она. – Недалеко уже…

- Найди место поукромнее…

Она качает головкой, но все же съезжает на какую-то боковую, плохо освещенную улочку и останавливает машину у тротуара.

Продолжая гладить ее ножки, наклоняюсь к ней и другой рукой тяну вниз молнию куртки.

- Идем на заднее сидение, - прошу я шепотом.

- Серенький, до дома же всего ничего… - сжимает мою ладонь Анечка.

- Пожалуйста, - умоляюще смотрю на нее. – Хочу тебя прямо сейчас…

Задираю ее юбку совсем уж до самого пояса и, замерев, не могу отвести взгляда. Всего лишь, колготки, под ними трусики… Но ждать пока мы куда-то там доедем нет никаких сил. Опускаю ладонь и ласково сжимаю бугорок у нее между ножек…

- Ну ладно… Разве можно устоять, когда тебя так хотят? – мурлычет Анечка, целуя меня.

Мы перебираемся на задний диван… Она ловким движением распускает ремешок на моих джинсах. И не успевает даже до конца расстегнуть свою курточку, когда, стащив с нее колготки вместе с трусиками, я оказываюсь всем своим рвущимся желанием полностью, без остатка, в ней…

К Нинель приезжаем с получасовым опозданием, взмокшие, помятые, с дурацкими улыбками на лицах. Счастливые… Переглядываемся, перемигиваемся, хихикаем.

Нинель достаточно один раз посмотреть на нас, чтобы все понять.

- Бавшвеби (Дети(груз.))… - качает головой она. – Идите хоть умойтесь…

Глядим на себя в зеркало в ванной. И не можем удержаться от смеха. У Анечки расплылись стрелки и местами потекла тушь. У меня щеки и шея перемазаны губной помадой…

- Какой ужас, - в панике закрывает ладонями лицо Аня. – Вахавна видела нас такими… И все поняла…

- Она давно все поняла, - легкомысленно успокаиваю ее я. – И очень ждет внуков…

- Сережка! – она возмущенно распахивает свои чудесные глаза и колотит меня кулачком по груди. – У меня сезон… У меня форма… Гран При, чемпионаты… Я еще на олимпиаду хочу…

Ловлю ее за руки, разворачиваю к себе спиной, так, что в большом зеркале над умывальниками мы отражаемся вдвоем почти полностью.

- А как же дом у моря, - шепчу я ей в ушко, - кофе по утрам и песни под гитару?

Моя ладонь снова заскальзывает к ней под юбку и, как бы невзначай, оказывается в ее полуспущенных трусиках.

- Змей ненасытный, - на выдохе стонет Анечка, - дай дух перевести. У меня уже ни одной жилочки, ни одной складочки на теле не осталось, которую бы ты не…

Вяло сопротивляющуюся и норовящую меня то поцеловать, то ущипнуть, раздеваю ее полностью, сбрасываю свою одежду и затягиваю Анечку в душ.

И, конечно же, не даю ей перевести дух…

Чисто вымытые, отскоблившие тела друг друга от греховных последствий и благоухающие шампунями и лосьонами чинно сидим за столом и пьем чай. Анечку обрядили в Фишкину фланелевую пижаму с умильными слониками – выглядит лампово, тепло и по-домашнему. Себе я нашел свои старые драные шорты и футболку с каким-то страшным волосатым чертом и слабочитаемой непонятной надписью готическим шрифтом.

- На тебя похож, - вяло тычет в черта Анечка, окидывая меня утомленным взглядом, - когда тебе что-то поперек твоему хотению…

Возразить не успеваю. Вижу, как Нинель согласно кивает. Спорить с ними двоими нет ни желания, ни сил.

На часах полпервого ночи, и Анечка, разморенная теплом и утомленная, откровенно клюет носом.

- Иди уже спать, - говорит ей Нинель, проводя по ее плечу рукой, к которой Аня тут же прижимается и закрывает глаза. – А то сейчас со стула на пол свалишься…

Видимо, привыкшая всю жизнь подчиняться этому голосу, Анечка поднимается на ноги. Зевая во весь рот, она подходит ко мне сзади и, обняв, зарывается в мои волосы.

- Я тебя люблю, изверг ты мой лохматый… - шепчет она и целует меня в макушку.

Когда ее шаги затихают на втором этаже, и мы слышим щелчок закрывшейся двери моей спальни, Нинель достает свой телефон и кладет его передо мной.

- Итак, - поднимает брови она. – Слушаю твои версии. Хотя, время позднее… Чтобы не затягивать, предлагаю тебе сразу же говорить правду. Как тебе такая идея?

Я размышляю несколько секунд. И принимаю решение. В конце концов, она все равно узнает, рано или поздно… Но лучше я ей сам все расскажу, и попробую если не обелить, то хотя бы оправдать и выгородить Таньку… Зато, взамен я получу очень сильного, а главное, бескорыстного союзника.

Достаю из кармана и кладу свой телефон рядом с ее.

- Я покажу тебе одно фото, - говорю я. – Сделанное тем же автором. Но поверь мне, его история, как и оно само, на много интереснее этого дурацкого квакселя…

Как камень с души, я выкладываю, выговариваю и вывалваю Нинель все, что накипело у меня за прошедшее время. Начиная с тренировок четверных акселей с Васькой Калининым у Брайана, заканчивая нашими с Аней умозаключениями по поводу личности Джокера и такой неожиданной откровенности Валентины по поводу нашего с ней совместного фото, будь оно неладно…

Нинель выслушивает меня внимательно, не перебивая. Вижу, что для нее мой рассказ шоком не является. То есть о чем-то подобном она, возможно, догадывалась, просто не имела возможности самостоятельно разобраться в этом всем. Или не хотела…

- Твои коньки эти… сверленные, - подает голос она. Когда я замолкаю, - в последний раз ты их видел у Леши, правильно?

- Да.

- Хорошо бы…

- Они больше не представляют ценности, - пожимаю плечами я. – Доказать там ничего невозможно, что-то из них выдавить еще – тоже…

- Ты понял, зачем Жигудин приезжал тогда к тебе вместе с Александрой? – перебивает мои разглагольствования она.

На мгновение задумываюсь.

- Чтобы у него был свидетель…

Нинель медленно кивает.

- Черт! – стукаю кулаком по столу. – Я не сообразил… Нужно было коньки сфотографировать…

- Поверь мне, Леша это сделал, - говорит Нинель. – Перед тем, как их сжечь, утопить, выкинуть на помойку или сунуть в измельчитель. То, что их уже нет ты, я думаю, понимаешь…

- Он говорил, что их ему предлагали купить какие-то коллекционеры…

- Тоже вариант, - соглашается она. – В любом случае, после того, как ты дал ему понять, что знаешь того, кто это сделал, держать такую мину вблизи себя ему стало страшно и небезопасно. Но главное, что он удачно подстраховался перед всеми возможными обвинениями…

Я нервно повожу плечами.

- Жалко Сашку еще и сюда… в наши склоки вмешивать…

Нинель водит пальцем по экрану телефона и, повернув его ко мне, демонстрирует свой диалог в «Телеграмм»

- Саша на много умнее и хладнокровнее, чем пытается выглядеть и казаться, - говорит она.

Передо мной ее переписка с Сашкой. И дюжина фотографий с изображением моих коньков с изуродованным правым лезвием и вымазанным красной помадой язычком ботинка. А главное – прекрасный кадр, на котором Леха держит мой ботинок в руках и, с кислым лицом, внимательно рассматривает до половины выкрученный из подошвы гнутый винт. И когда только тихоня зеленоглазая все успела…