Я молча жду, сверля ее взглядом.
Уголки ее губ едва заметно ползут вверх. Она опускает голову к своим записям.
Я не двигаюсь с места.
Медленным движением она аккуратно выдирает из своего блокнота исписанную страницу и протягивает ее мне. Наши взгляды снова встречаются.
- Тройной аксель – чистый, - произносит она тихо, - с гоями будет максимум. Молодец…
Удовлетворенный, я киваю. Мельком заглядываю в полученный листок с оценками элементов по системе баллов – ух ты, а я реально молодец.
- Ладно, мальчик мой, - Нинель снова лучезарно улыбается, - отдохни десять минут и все тоже самое, но уже с учетом моих замечаний, - она кивает на свой листок. – Да?
- Конечно, Нинель Вахтанговна, - со всей возможной беззаботностью скалюсь я.
Еле передвигая от усталости ноги, я перетаскиваю себя через бортик и плюхаюсь на ближайшую трибуну.
- Таня Шахова, прошу, - ее голос звучит звонко и весело, - Короткую, без вступления, но с финалом, да? Давай, Танюша…
Зато я смог целых десять минут вволю и совершенно законно побездельничать…
Снег падает тяжелыми хлопьями, забиваясь под воротник куртки и норовя залепить начисто нос, рот и глаза. Не помогали ни намотанный вокруг шеи шарф, ни нахлобученная по самые брови шапка. Мокрые, холодные комья, кажется, летят со всех сторон, покрывая белой пеной все вокруг. Ветер дует сильно, уныло гудя проводами и промерзшими ветками деревьев.
Я уже двадцать минут как стою на перекрестке, подпрыгивая от холода, чертыхаясь и с надеждой вглядываясь в каждую проезжавшую мимо машину. Могли ли обо мне забыть? Вряд ли. Значит просто опаздывает… Если не случилось чего-то посерьезней затора…
Вынырнувшая из-за поворота пара ярких ксеноновых фар дважды мигает в моем направлении и мгновение спустя огромный рычащий монстр мягко притормаживает в полуметре от меня. Открываю пассажирскую дверь и принимаюсь неловко стряхивать снег с шапки и рукавов куртки.
- Залезай быстрее, холодно!
Она наклоняет голову, пытаясь разглядеть меня.
Я неуклюже забираюсь на сидение и захлопываю дверь. Машина тут же трогается с места, отваливая от бровки и плавно набирая скорость.
- Замерз? – она, не поворачивая головы, бросает взгляд на мою намокающую от талого снега одежду.
- Не успел, - бурчу я, подтирая варежкой наметившуюся под носом влагу.
- Пришлось задержаться, поговорить кое с кем…
Она не оправдывается – просто делится информацией. Поэтому я, ничего не говоря, киваю.
- Помнишь Наташу Антипину? Приезжала пару месяцев назад из Ижевска…
- Такая толстая тетка с противным голосом?
Она не может удержать смешок, хихикая в кулак.
- Злой мальчишка…
Я нагло посмотрю на нее. Точеный греческий профиль, роскошные белокурые локоны, прекрасные карие глаза… Богиня с душой дьявола. Если у дьявола вообще есть душа…
- Я весь в тебя, маменька, - елейно воркую я.
Она не подает виду. Только легкая тень пробегает по безупречным чертам, стирая улыбку.
Нинель ненавидела, когда я ее так называл. Я знал это. И хотя в биологическом смысле я никак не погрешил против истины, никакой матерью она мне не была, скорее напротив… Если есть антипод понятия «мама», то Нинель для меня как раз им и являлась. Чужая. Посторонняя. Неродная… Мы оба это знали, и нас это устраивало. Тем более, нас связывало куда большее чем эфемерные родственные узы. Работа. Мы работали на результат. С очень высокими ставками.
- И что там у Натальи Васильевны? – спрашиваю, как ни в чем не бывало, откидываясь на спинку и сдвигая шапку на глаза.
Нинель прекрасно владеет собой. Мое хамство ее, кажется, ни сколько не трогает.
- Попросила посмотреть одного своего мальчика, - произносит она буднично.
Я удивленно хмыкаю.
- Где Тамкладишвили, а где мальчики?
- Ну вот и посмотрим, – она качает головой. – Четырнадцать лет уже возраст. Хотя, если там еще не все запущено…
- Будет ходить мне коньки точить, - развязно бормочу я, - и подавать куртку у бортика…
- Может хватит уже…
«Ну же, ну же! Скажи это!.. Выбесись на меня!.. А если добавить?..»
- Конечно, маменька…
- Не смей меня так называть, - прикрикивает она на меня.
Ее лицо остается бесстрастным, лишь белеют костяшки на сжимающих руль ухоженных худых руках.
- Пожалуйста… - добавляет она, мгновенно погасив вспышку гнева. – Ты же знаешь, как меня зовут…
- А ТЫ как МЕНЯ зовут уже давно забыла, да? – говорю я.
Она снова молча проглатывает мои слова. Все, как всегда. Мы раздражаем друг друга до бешенства. Но как прожженные мазохисты вновь и вновь мучаем себя взаимными претензиями и издевательствами. Она не хотела себе такого сына как я. Мне не нужна была такая мать, как она. Но она нуждается в самом перспективном кандидате в сборную команду на следующей олимпиаде. А мне никак не обойтись без лучшего в стране тренера…
- Сережа… - она, словно проглотив комок игл, выдыхает мое имя.
- Нинель Вахтанговна? – вежливо оборачиваюсь к ней я.
- Я хочу тебя попросить… - ее голос звучит ровно, спокойно, по-деловому. Как будто бы она собирается уточнить свои замечания в отношении моего сегодняшнего катания.
- О чем?
Я расслабляюсь буквально на мгновение, но этого хватает, чтобы пропустить неожиданный удар.
- Оставь в покое Таню Шахову…
Бревно, огревшее меня по голове, отскочив, покатилось по косогору.
- У девочки на носу чемпионат страны, отбор в сборную, я хочу видеть ее на Европе – у нее все шансы на пьедестал… - голос ее звучит убедительно и жестко. - Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь в личные взаимоотношения моих спортсменов… И да, сегодня Таня просто сияла, как солнышко и все у нее получалось… Но где гарантия, что на кануне старта все будет точно также? – она поворачивает голову в мою сторону, пронзая меня холодным взглядом. - Поэтому, пожалуйста, не отвлекай ее…
Я, затаив дыхание, жду главную фразу, ради которой была произнесена вся эта речь. Придя в себя довольно быстро, я уже знаю, чем должно все закончится.
- И сам… не отвлекайся… - заканчивает она, выдохнув с облегчением.
Ну, кто бы сомневался.
- Ма, останови машину, - тихо прошу я.
Она не возражает и не пытается уговаривать. Тренер дал указание своему спортсмену. И спортсмен теперь должен был либо выполнить, то, что ему было сказано и двигаться к дальнейшим победам, либо убираться ко всем чертям.
Машина тормозит у тротуара и я, открыв дверь, вылезаю наружу. Снег валит как сумасшедший, подгоняемый ледяным ветром. А всего только октябрь…
- Завтра в девять хореография, - бросает она мне в спину.
Размахнувшись, я с разворота захлопываю дверь автомобиля и приседаю в шутовском поклоне, скрестив ноги, расправив руки и запрокинув голову.
Взревев двигателем, машина исчезает в ночи.
«Скатертью дорожка», - злобно думаю я, натягивая шапку поглубже на уши и кутаясь в шарф.
Идти мне некуда. В карманах, возможно, найдется рублей четыреста – достаточно для того чтобы набить вечно голодное брюхо запрещенным фастфудом, но крайне мало даже для самого дешевого хостела. Я оглядываюсь по сторонам.
А райончик-то так себе, не из приятных, но, думаю, принимая во внимание погодные условия, ничего страшного кроме обморожения мне не грозит – все хулиганы и гопники в этот час давно сидят по домам, уткнувшись носами в свои телефоны и приставки. Домой мне ехать не хотелось. В моей пустой огромной квартире нет ни мебели, ни холодильника. А можно ли называть то, другое, мое нынешнее, вынужденное место обитания домом – вопрос. Напроситься на ночь к друзьям? Я прикидываю, как добраться до ближайшего знакомого мне жилья… Ответ всплывает как-то сам по себе, и кажется совершенно очевидным. А почему бы и нет, в конце концов? Дойти до ближайшего метро и проехать шесть станций с двумя пересадками, и вот уже через час я могу оказаться в тепле… Если меня не выгонят…
Код домофона я помню, мимо консьержки прохожу с каменным лицом, поднимаюсь на девятнадцатый этаж в лифте, попутно наследив и намазав грязным снегом. Вот знакомая дверь. Стальная, обшитая лакированными деревянными панелями. Интересно, как хозяева отнесутся к незваному гостю, явившемуся в полдвенадцатого ночи? Звоню.
