У нас снова почти не хватает времени друг на друга. У Ани много съемок, много проектов со спонсорами, выступления на ледовых шоу. Плюс, учеба в институте, куда она поступила, хоть и заочно, но на общих основаниях и поблажки ей делать там явно никто не собирается. Возле нее постоянно вьются журналисты и поклонники… И чтобы выкроить в этом плотном графике время для меня, ей приходится постоянно чем-то жертвовать. Мы практически нигде не бываем вместе. А встречаясь, предварительно условившись, поздно вечером, у меня дома, приезжая туда порознь, мы, как оголодавшие любовники, выпускаем наше накопившееся и нерастраченное сексуальное влечение друг в друга, выпиваем, выматываем, высасываем остатки энергии из наших тел и, без сил проваливаемся в недолгое забытье, чтобы с первыми лучами солнца, едва коснувшись друг друга, снова ухватить ниспосланные нам клочки наслаждения и разбежаться в разные стороны, не зная, когда получится встретиться опять…

И если у нее телевидение, спонсоры, благодарные зрители и масса позитива, то у меня, помимо «Зеркального» ежедневная работа в «Лужниках», где мы, всей нашей командой, отчаянно, но настойчиво готовимся к запуску очередного сезона «Ледникового» уже в октябре.

И каждый вечер, откатав тренировку, отхватив от Нинель, Муракова и Клея, иногда по очереди, а иногда и так, то добрых слов, то упреков и претензий, я сажусь в такси и лечу к моим новым начальникам, Семену Мирославовичу и Максиму Денкову, к моим друзьям и коллегам - Лерке, Ленке Бодровой, Димке, Максиму Викторовичу Марьянову, Роману Сергеевичу… И к ней… К ней, безумству моему, моему проклятью и благословению, моей радости, и моей безнадежной печали…

К моей Сашеньке…

Тогда, в начале июля, уезжая из Склифа после неожиданного и несколько спонтанного знакомства с Сашкой, Нинель, уже сидя в машине, угрюмо смотрит на меня исподлобья.

- Ты мог хотя бы здесь свой хвост не распускать, - зло шипит на меня она. – Мало того, что девчонка мучается, так еще и от тебя ей покоя нет…

Качаю головой, силясь подыскать правильные слова.

- Я не знал… Что она больна… - бормочу я. - Когда увидел ее… В первый раз… И когда…

- Понятно, - Нинель безнадежно машет рукой и откидывается на сидении. – I’m falling in love for the first time, this time I know it’s for real…

Я понимаю ее сарказм, но она не права. И я качаю головой.

- Это не любовь…

- Ну конечно, - хмыкает она. – Судя по охам и вздохам, которые вся больница слушала в вашем исполнении, это точно не любовь. Господи, ну почему ты не взял от меня моей целеустремленности, моего профессионализма?.. Моего умения перешагнуть через себя ради достижения цели… Почему я смотрю на тебя, и вижу себя в твоем возрасте, дуру безмозглую, без памяти влюбленную в твоего папашу и бросившую все ради него…

- Здесь другое, правда…

- Что же, позволь узнать?

Я собираюсь с мыслями.

- Ты никогда не одобряла моих отношений с Таней Шаховой…

- Конечно нет…

- И с Катей Асторной…

- Э-э-э… это был сложный выбор, но, если честно, то да, как девушка моего сына она мне не симпатична…

- И с Валей…

- Неужели и тут сподобился? – качает головой она.

- Нет… Ее мама… Поспособствовала.

- Алсу – умница, - кивает Нинель. – Поняла, что добра не будет…

- На Аньке мы с тобой как-то сошлись…

- Со скрипом, - признается она. – У Озеровой тоже полно своих… Нюансов…

Я делаю глубокий вздох и говорю ей то, что невыносимой дилеммой вот уже столько времени сдавливает мне душу.

- А теперь представь себе, что Сашенька… Да, не смейся, я не могу думать о ней иначе, как о Сашеньке… Так вот… Она – как симбиоз их всех четверых. Как… Э-э-э… Слово такое есть… Забыл…

- Квинтэссенция, - говорит она.

- Да! Квинтэссенция, все самое лучшее от каждой. В ней и задор, и страсть Таньки, и Анин ум и рассудительность, и солнечная бескорыстная нежность Вали, и легкая, пленительная ветреность Катьки… Она все то, что я люблю в каждой из четверых, и то, чего мне не хватает в них по отдельности…

Нинель смотрит на меня с улыбкой и вдруг, протянув руку, ласково гладит по голове.

- Я же говорю, это любовь. Вот так она и выглядит, когда настоящая… Когда в любимом человеке ты видишь все то, чего тебе не хватает у других. Какими бы замечательными они, все эти другие, ни были…

- Да нет же… Ну как ты не понимаешь?.. – я перехватываю ее ладонь. – Она может заменить мне всё. И всех… С ней я чувствую себя абсолютно достаточным. Как назвать чувство, когда ты понимаешь, что счастье возможно только здесь и сейчас? Что для того, чтобы быть счастливым мне нужно просто остановиться – бросить спорт, не учиться, не развиваться… Просто посвятить себя одному человеку – и все. Без стимулов и мотиваций…

Нинель удивленно смотрит на меня.

- Ах вот, значит, как… - тянет она.

- Именно так. Я Люблю Аню. И я знаю, что она может вспылить, обидеться, перестать со мной разговаривать, или напротив при всех кинуться выяснять отношения… И это меня стимулирует. Я, как ты к этому ни относись, люблю Таньку. Хотя она грубиянка, вертихвостка и променяла меня на Семенова, хотя имела все шансы… Но я в глубине души хочу, чтобы она, как и раньше вздрагивала и краснела до ушей от одного моего взгляда. И это меня стимулирует… Сашенька… Это океан наслаждения и море обожания… Дорога в сладкое безумие. Без обратного билета… И если бы она была здорова, то я порвал бы с ней тут же, потому что жизнь под кайфом и ради кайфа – это медленное угасание. Но так сложилось, пойми ты, что ей не долго на этом свете быть… И я… Уже не могу позволить, чтобы эти последние ее месяцы, дни, часы были бы для нее отравлены печалью еще и по моей вине…

Нинель сжимает мою ладонь, и я, поднимая на нее глаза, вижу, что она, наконец-то, меня поняла.

- Когда ж ты только успел повзрослеть, биджо?.. – произносит она.

- Когда ты отдала мою золотую медаль другому мальчику, деда, - отвечаю ей я.

И в моих словах ни капли упрека или сожаления. Так сложилась жизнь. Так было нужно.

Нинель опускает голову.

- Ты никогда не простишь мне…

Я горько усмехаюсь и, перегнувшись, целую ее в щеку.

- Напротив, я буду всегда тебе благодарен. Ты не позволила мне превратиться в сегодняшнего Германа… Это стоит золота всех олимпиад…

Она смеется, искоса, лукаво смотрит на меня, и я вдруг осознаю, что, повзрослев, наконец-то стал достоин быть ее сыном. И она приняла меня таким, каким я стал.

- Скажи мне одну вещь, - говорю я.

- Что ты хочешь?

- Тогда, после Парижа… Ты привезла мне Катьку… Зачем?

Нинель смотрит на меня спокойно, прекрасно понимая, о чем именно мой вопрос.

- Я же тебе уже сказала, это был сложный выбор, - качает головой она.

- Я тебя услышал, - не отстаю я. – Поэтому и спрашиваю.

Она смахивает со лба прядь волос и лицо ее снова делается холодным и непроницаемым.

- Она должна была тебя… простимулировать. Что тут непонятного?

- Но почему не Аня? Не Валя, не Танька, в конце концов?..

- А ты не догадываешься? – Нинель смотрит на меня без улыбки. – Озерова с Шаховой, готовы были наперегонки бежать чтобы тебя ублажить. Но что бы нам это дало? Ничего. Ты бы порадовался, снял напряжение и расслаблялся бы дальше. Перед олимпийским сезоном. Камиль-Татищева напротив, только раззадорила бы тебя, оставив с носом и в растрепанных чувствах. Асторная представлялась единственной, способной справиться так, чтобы это повернуло твою энергию в нужное русло. И она справилась…

Я не верю своим ушам.

- Ты хочешь сказать, что… велела Катьке тогда со мной переспать?

- Это была обоюдовыгодная сделка, - жестко отрезает Нинель. – И, кстати, я свою часть выполнила честно, терпев ее выкрутасы почти целый сезон. А вот ее никто не просил, как дуру, влюбляться в тебя и сеять смуту среди перспективных членов олимпийской сборной. За что и поплатилась. Знал бы ты, чего мне стоило уговорить судей прихлопнуть ее на контрольных прокатах. Не видать бы ни твоей Анечке, ни Танечке своих медалей, если бы они тратили силы на склоки с Катериной, вместо тренировок… И получения… зарядов бодрости от тебя.