Сашенька смотрит на меня и на ее лице снова улыбка.

- Попросила Лерку, - кивает она на экран, - так она накачала мне целую флешку твоих выступлений… Вот сижу смотрю с утра до вечера…

Я опускаюсь на колени перед ее кроватью, и она с готовностью подбирается к краю, свешивая ножки и, как тогда в «Лужниках», ставя ступни мне на бедра. Только тогда она была несколько более одета…

Глажу ее мускулистые, загорелые ноги. Наклоняюсь, целую внутренние поверхности ее бедер. Она вздрагивает, смотрит на меня испуганно. Но тут же, словно преодолев психологический барьер, расслабляется, прикрывает глаза и кончиком языка облизывает свои пересохшие, почти бесцветные губки.

Не произнося ни слова, стягиваю с нее трусики – она не возражает и не сопротивляется. И уже сама сбрасывает через голову свою маечку, являя мне себя абсолютно обнаженным совершенством.

- Смотри на меня… - шепчет она. – Видишь, какая я? Смотри на меня везде… Трогай меня…

Она широко раздвигает ножки, и я любуюсь ее филигранным, нежным, сочащимся желанием женским естеством.

Глажу ее безупречное, прекрасное тело. Провожу ладонями по плечам и выдающимся под тонкой, белой кожей острым ключицам. Ласкаю тугие, торчащие, как две взведенные ракеты, круглые налитые грудки с бесстыдно возбужденными розовыми сосками. Кончиками пальцев касаюсь линий ее тренированного, эластичного пресса, в котором ни капли жиринки. Наконец, подхватываю ее за бедра, притягиваю к себе и, прильнув к призывно раскрывшемуся для меня источнику жизни, с наслаждением пью ее страсть, ее желание, ее любовь и нежность.

Сашенька дрожит в моих руках от наслаждения, боли, страха и жажды. Запустив свои ладони в мои волосы, она гладит мою голову, прижимая меня к себе так, чтобы не упустить ни капли такого желанного и такого запретного удовольствия, которое без остатка готов дать ей я.

И случается Хиросима…

Извиваясь под напором хлынувшего в нее первородного счастья, она встречает его громким, грудным, ничем не сдерживаемым стоном, одновременно обхватывая меня руками и ногами, так, как будто хочет утащить, утянуть, украсть в это свое счастье и меня, с собою вместе… И продолжается это всего лишь миг, как взгляд, который нас связал, как вздох, которым мы обменялись, как мысль, промелькнувшая в наших головах в одночасье…

Миг длиною в вечность…

А потом на нее расслабленную, безвольную, тихонько хихикающую, поддатливую и мягкую я снова натягиваю ее маечку и трусики, с сожалением одаривая прощальными поцелуями оба веселых, радующихся мне сосочка, бархатные своды грудок, ложбинку между ними, животик, пупок и все что ниже и ниже, и ниже…

- Ой… Ох… Сереженька, хороший мой… Не нужно больше…

Саша мягко останавливает меня, когда я, увлекшись, снова пытаюсь раззадорить ее поцелуями и ласками в ее самом нежном и сладком месте.

- Устала? – спрашиваю я.

- Нет, что ты… Это было так… волшебно… Я чуть не отключилась от… удовольствия. Просто… Мне не очень все это можно…

- Господи, извини…

- Могут сосуды не выдержать и… я просто кровью истеку…

Меня продирает мороз по коже от осознания того, на какой грани она все это время балансирует.

- Так значит поэтому ты… одна?..

- Уже года четыре как, - кивает она. – Как диагноз поставили, так и со спортом закончила, и… отношений больше… никаких ни с кем и не было… До сегодняшнего дня.

Она стреляет в меня глазами и ее щеки покрываются бледным румянцем.

- Всем потенциальным кавалерам приходится рассказывать басню о том, что у меня есть парень, - она хитро щурится. – Потому что кому я такая нужна, если я… Ни дать, ни взять, как в том анекдоте…

Невольно хмыкаю, вспоминая скабрезную шуточку.

- Бедненький мой, - она гладит меня по груди, - совсем без… сладенького остался… Прости… Связался со мной…

- Господи, Сашка, что за чушь ты несешь? – возмущаюсь я. – Один твой взгляд, твой запах, этот твой стон… Твой вкус… Лучше тысячи пистонов, поверь.

Сашенька вымученно улыбается, но я вижу, что ей мои слова приятны, и от них ей легче на душе.

Она явно утомлена. У нее дрожат руки, а кожа, не смотря на жару, холодная и сухая.

- Давай-ка ты ляжешь, - говорю я.

И пресекая всяческое сопротивление, я укладываю ее на постель, подкладываю под голову подушку и накрываю одеялом. Сашка тут же переворачивается на бок и, подперев голову рукой, с любопытством меня разглядывает.

- Так ты у меня, получается, сын самой… самой…

Она переводит глаза на экран телевизора, на котором, как раз, «сама» что-то нервно и раздраженно выговаривает мне и Андрею.

- Да, ее самой я и сын, - киваю головой. – Только ты об этом не трещи на все стороны, а то мне худо будет.

- У вас семейная тайна? – распахивает глаза она. – Настоящая!

- Ну… - я пожимаю плечами. - Типа того.

- Класс! – она снова садится на постели. - Как в древнем королевском роду. Тайный сын королевы… От безумной любви с пажом… Пажа, правда, давно сослали в Сибирь…

- Короли никого не ссылали в Сибирь, - с улыбкой перебиваю ее я. - У них ее не было.

- А что там у них было?.. – Сашенька морщит лоб. - А! На галеры!

- Ну, может быть, да, - смеюсь я.

- Да!.. А королева изо всех сил скрывает от короля, старого тирана, естественно, и импотента, да, что юный герцог, к которому она так благоволит, вовсе не тот, за кого он себя выдает… И вот, наконец, сходство обоих, случайно подмеченное одной… фрейлиной…

- Очень красивой фрейлиной…

- Красивой, и похожей на давнюю детскую любовь герцога, да?

- С которой у него закручивается безумная неземная любовь с первого взгляда…

- Точно! – хлопает в ладоши Сашка. - Ну так вот. Их сходство становится достоянием гласности, тайное становится явным… И сын королевы превращается в наследного принца… Из ссылки возвращается… Нет, сбегает паж - любовник королевы - вызывает на дуэль старого, противного короля и убивает его. И сам становится королем, добрым и справедливым. Все счастливы. Хеппи энд.

Сашка разводит руки в стороны, запрокидывает голову и заливается звонким смехом.

- Тебе бы романы писать, - с улыбкой глядя на нее говорю я, - рыцарские…

- Я бы предпочла детские сказки, - мечтательно вздыхает Сашка. – Чтобы с красивыми принцессами, отважными рыцарями, любовью и обязательно со счастливым концом…

Наши глаза встречаются. И мы понимаем, что про нас такую сказку никто сочинить не сможет.

Сашка порывисто обнимает меня и целует в губы.

- Как же я люблю тебя, мой хороший, - шепчет она, прижимаясь ко мне. – Мой ласковый… Мой замечательный… Мой рыцарь… Мой…

Ее взгляд снова останавливается на телевизионном экране, где на этот раз я катаю свою программу под «Турандот» и «Мадам Батерфляй».

- Точно, - Сашка поднимает пальчик. – Ты – мой самурай. Самый настоящий. Благородный, изысканный… А я… Как называется жена самурая?

- Никак. - говорю я, - Самураи никогда не женились по любви. Жены у них были фигурами номинальными, служили исключительно для продолжения рода.

- Досадно, - расстраивается Сашка.

- Но были такие себе женщины-самураи, воительницы, - подсказываю ей я. - Их называли онна-бугэйся, женщина-воин. И у самураев с ними вполне могли возникнуть романтические отношения…

- Нет… Такое мне не годится, - качает головой Сашка. – Ну какой из меня воин…

Она вздыхает, задирает майку и критически осматривает свое худое тело.

- Тогда… - я усмехаюсь собственной мысли. – Ты можешь быть гейшей самурая. И гейша, - я беру Сашеньку за руку и не позволяю ей начать возмущенно возражать, - это совершенно не шлюха, в нашем понимании. И даже не любовница. Очень часто, гейшами становились маленькие девочки, а самурай, познакомившись однажды с такой вот гейся-гарю, проникался к ней чувством любви и преданности. И тогда она уже не позволяла на себя даже смотреть никому другому, оставаясь навсегда гейся-гарю, девочкой-гейшей, верной только ему. Нередко, отношения на этом и заканчивались, потому что, либо самурай погибал, либо по воле рока или долга ему приходилось покинуть свой город, и они больше никогда не встречались. Но гейша до старости… до смерти хранила ему верность…