— Узнал! — Наль широко улыбнулся, но быстро спохватился и степенно подъехал к ним. — Ричард, представь мне своих друзей.

— Норберт, Йоганн, Альберто, — Дикон решил не сообщать, что они назвали друг другу свои родовые имена. Что кузен не узнает — то его не побеспокоит. — Реджинальд Ларак. Вот и познакомились.

— Очень приятно. — Наль замялся. — Видите ли…

Дик обернулся к друзьям, прерывая попытки Наля подобрать достойное оправдание. Это у кузена всегда получалось плохо, так что Дикон решил ему помочь в его шпионских играх.

— Очень жаль, ребята, кажется, мы не сможем вместе посмотреть на Олларию, — сзади Наль облегчённо выдохнул, пусть и попытался это скрыть. — Видимо, у меня возникли некоторые «семейные» дела.

Ребята правильно поняли ударение на слово «семейные». Им он доверял, так что не стал скрывать факт встречи с эром Штанцлером. Тем более, скрывать было бессмысленно. Они общались каждый день, так что всё равно бы заметили, если Дик что-то бы недоговорил. Врун из Дика был так себе, лучше всего у него получалось просто избегать темы разговора. Чтобы соврать искусно, надо либо сказать правду, но таким тоном, чтобы она звучала как самая издевательская ложь, либо промолчать — собеседник сам всё додумает. Особенно это помогало, когда он начинал играть «Человека Чести».

Друзья его правильно поняли.

— Удачной «семейной» прогулки, Дикон, — Альберто расплылся в улыбке и подмигнул так, чтобы Наль не заметил. — Погуляем в следующий раз.

— Та-та, Рихард, — Норберт кивнул, усилив свой торский акцент. — Дела «семьи» очень важно есть. Мы не хотеть мешать.

Йоганн закивал, и ребята тронули коней. Камни засмеялись им вслед, и Дикон подумал, что смех звучит как-то знакомо. Где бы он мог его слышать? Интересно.

— Удачно вышло. С нами твои друзья ехать не могли. Ты догадываешься, кто нас ждёт?

Дикон догадывался, но природная язвительность так и подмывала спросить: «К Его Величеству?» В дом к Первому маршалу Люди Чести, увы, хода не имели. А вот к Королю вполне.

***

Штанцлер выглядел ужасно — бледный, отёчный, под глазами мешки. Чтобы добиться такого эффекта, можно не поспать ночь, а можно воспользоваться гримом. Ричард ни на секунду не поверил, что кансилльер нездоров. Слишком спокойно тот сидел, слишком расслабленно. Но блаженный дурак, помешанный на Талигойе, коего Дик решил играть перед кансилльером, должен был начать беспокоиться. Беспокойство Дик и попытался изобразить на своём лице, но не был уверен, что не всплывёт улыбка.

— Не всё так плохо, как ты думаешь, Дикон. Садись, нам есть о чём поговорить. Ты, я вижу, по-прежнему не научился скрытничать.

— Научился, — Дик всё же не выдержал и расплылся в улыбке. Пришлось искать оправдание. — но я так рад вас видеть…

Вас и ваши шпионские игры, господин кансилльер!

— Арамона тебя ещё не доконал?

— Нет.

— Но пытался?

— Да! Он обвинил меня в том, что на самом деле я — граф Медуза.

Прав был Юка, как всегда прав. Он проколется в мелочах, потому что ляпает, не подумав. Ну откуда в тебе такая горячность, Дикон? Учили же: будь осторожен, будь осторожен, а ты…

— Ты меня удивляешь. Что за Медуза, я не знаю такой фамилии. Кто это?

Дик скосил глаза да так и замер. Крыса. Большая, наглая крыса сидела на задних лапках и умывалась, глядя прямо на Дикона. Крыса сидела, бесшумная и незаметная, и Дик понял — дух. Эта Крыса — дух. Но чей? Почему она здесь? Крыса была упитанная, крупная, но не скосишь глаза — так и не заметишь. Она казалось знакомой. Будто это хитрый прищур, это упитанное тельце он уже где-то видел. Осознание ударило, будто молния. Штанцлер. Крыса была точь-в-точь кансилльер.

— Суза-Муза, — пробормотал Дик, пытаясь сосредоточиться на чепухе, которую нёс. Нужно было срочно менять игру. Нельзя было сказать Штанцлеру ничего важного. Ничего. — Эр Август, на самом деле граф никакой не граф, а кто-то из унаров. Он придумывал всякие смешные штуки и подписывался «граф Медуза». Видели бы вы, как Арамона бесился!

— Представляю, — довольно холодно сказал кансилльер. Заметил — не заметил? Не понять. Глаза от крысы всё же пришлось оторвать. — Мальчишки! Всегда найдёте, как нашкодить, хоть небо на землю падай. И кто же оказался шутником?

— Не знаю… — думай, Дик, думай. Что бы начал говорить наивный блаженный дурак? Это и говори. — Арамона объявил, что это я, но это он со злости.

— Как же тебе удалось доказать свою непричастность? — Штанцлер продолжал спрашивать. Дик снова скосил глаза на крысу. — Что удалось, я вижу, иначе, к радости Дорака, ты бы уже был в Надоре.

— А… — Давай, Дик. Про друзей, Эстебана и товарищей надо молчать. Как же сказать? — Кроме меня, признались ещё пятеро.

Вот так. Правильно. Обезличенные пятеро, без имён и титулов. Просто ещё какие-то унары.

— То есть? Странные дела творятся в Лаик… И что, никого не тронули?

Крыса продолжала смотреть на Дика с любопытством. Штанцлер смотрел просто, но ему явно тоже было любопытно. Если у человека завёлся дух крысы, ничего хорошего это не означает. Если раньше Дик хотел сказать о монахах в Лаик, то теперь решил молчать. Не к добру будет крысе о призраках говорить. Ой не к добру. Тем более, Паоло…

— Ну… — с голосом получилось совладать, — сперва нас заперли в Старой галерее, там было холодно и сыро… Потом пришёл отец Герман и велел всем идти по своим комнатам. — Дик сглотнул. — Ночью Паоло со священником уехали, а остальным ничего не было.

Нельзя было проболтаться про призраков, про выходцев и про то, что они сказали. Нет ничего туманней очевидности, сказал отец Герман, и сейчас Дик понимал, что тот говорил. Он думал, что имеет представление о кансилльере, но теперь он понимал, как же ошибался. Интересно, что означает крик?

— Понятно. Но я хотел поговорить с тобой о другом. — Штанцлер посерьёзнел. — Людвиг Килеан-ур-Ломбах и Ги Ариго готовы взять тебя в оруженосцы. Что ты об этом думаешь?

Что Дикон об этом думал? Ему не нравился ни аквамариновый, ни алый, но тут он явно не может выбирать. Кто согласится взять опального герцога, сына предателя, поднявшего восстание? Разве что Ворон, но тот вряд ли настолько сошёл с ума, чтобы брать себе под крыло кровного врага.

— Не знаю… — неуверенно пробормотал Дик, — мне… Эр Август, что я могу?

— Поживём — увидим, но потомок Алана и сын Эгмонта может то, что должен. — От упоминания Алана и Эгмонта в одном предложении свело зубы. Алан, бросившийся на друга с ножом, и Эгмонт, поднявший бессмысленное восстание, — если это те, на кого Дику предлагают равняться, то он лучше уйдёт жить отшельником в горы! И пусть возрождение «Великой Талигойи» там загнётся без него! — Нельзя стать воином, не побывав на войне. Нельзя стать талигойским рыцарем, отсиживаясь в старом замке. Я написал твоей матушке, она благословляет тебя. Что ты выберешь — аквамариновый или алый?

— Мне всё равно, — максимально честно ответил он. Юка ему бы за такое обращения с собственной судьбой дал бы подзатыльник, но он правда не видел разницы.

— Окделлу не должно быть «всё равно». С этих слов начинаются все поражения и все отступничества.

— Тогда… — Килеан-ур-Ломбах заведует городскими гарнизонами, Ариго же имеет пропуск по дворец на правах брата королевы. Где он сможет получить больше пользы? Наверное, там где больше связи. Решено, тогда брат королевы. — Наверное, алый.

— Цвет королевы, — улыбнулся кансилльер. Теперь его речь не напоминала Дику журчание из-за крысы, но кансилльер действительно зажурчал. На этот раз про королеву. — понимаю. Катарина Ариго родилась слишком поздно — век истинных рыцарей, к сожалению, прошёл. Во времена Эрнани Девятого все Люди Чести носили бы алые ленты и ломали бы копья в честь Талигойской Розы… Увы, её величеству приходится жить в той же грязи, что и нам. Кстати, о копьях, — перескочил Штанцлер, — когда у тебя выпускной бой?

— Через семнадцать дней.

— На какое место ты рассчитываешь? Если забыть про Арамону и его подлости.