Онисей сердито изучал вечных людей. Абадоны рассматривали их с ног до головы. Уилл обнимал Цубасару. Такое умиротворение продолжалось некоторое время, а потом вечные люди разошлись обустраиваться на острове. Онисей повёл Аахена показывать места. Уилл и Цубасара не заметили, как добрели до пляжа, до наклоненной к земле пальме и сели на песок возле неё. Пекло летнее солнце, дул горячий словно в фанию воздух. На пляже было тихо, шлюпки людей стояли в миле от укромного местечка матери и сына.

— Я надеялась! Я знала, ты придёшь ко мне, сын мой, — Цубасара крепко вцепилась тонкими пальцами в Уиллу. Вдруг отпустит, и он исчезнет навсегда! — Аки ты стал большой, сыночек мой. Ты похож на своего отца, на моего мужа Аимея.

— Лицо я получил от моего другого отца, кровного, — усмехнулся Уилл.

— Как нарекали твоих родителей, сын?

— Эмон и Стэша, меня разлучили с ними в пять лет, а потом я узнал, что они умерли.

— Я перецелую землю на могилах твоих родителях. Уилл, якоже ты жил вечным человеком? Я, когда превращалась в человека, лише и думала о вас с Нулефер. Якоже ты выглядишь? Якоже тебя зовут? Ты большой, красивый. Хорошо тебе жилось? Кто пестовал над тобой?

— Я был рабом. Я родился рабом и был им до недавнего дня.

Уиллу хотелось рассказать Цубасаре всё. Слова полились из него потоком. Путанно, хаотично, теряясь во временах и событиях он рассказывал ей про своё детство, про родителей, которых почти не помнил. Про Огастуса, про магический ошейник, про братьев-близнецов, про первое знакомство с Нулефер, про ссору с Фредером и его письмо, прочитанное в Кьярусе. Он рассказывал про побои и голод, про любовь к Нулефер, не удержавшись, поведал Цубасаре тайну всех тайн, которую даже Нулефер не осмеливалась сообщить Аахену, — о том, что его друг Тобиан жив, и он тоже разделял с ним долю рабства. Цубасара внимательно вникала в слова сына и на старозенрутском языке отвечала:

— Я сожгу Эмбер и Огастуса заживо. Я не оставлю от них аже пепла.

— Не надо, мама, — Уилл попытался миролюбиво улыбнутся. — Это слишком жестоко. Я же стал свободным человеком. А прошлое постараюсь забыть.

— И Урсулу сожгу, — подбоченясь, проворчала Цубасара.

— И ей оставь жизнь, мама. Урсула мой друг и наставник, а эту ложь ей можно, думаю, простить.

— Добрый ты, Уилл. Я мнила, вечные люди не ведают доброты. Мнила, внешний мир лежит во зле. Кто застрял на мести — се вечные люди. Я ненавидела их и ненавижу по сей день. Но ты доказываешь, что в сердце вечного человека тоже может жить человечность. Якоже вспомню убитого Аимея, то меня переполняет жажда убивать.

— Мама, почему ты стала жить в общине Онисея?

— Я ждала встречи с тобой или со своей дщерью, — Цубасара прижалась к Уиллу. — Я всматривалась кийджо день вдаль, за горизонт. Я ушла из своей общины, она вельми далеко от берега, я бы не увидела ваше появление. Мой кумрафет, мои друзья и подруги отговаривали меня уходить, но я ушла. Я бросила родных и ждала вас. «Глупая!» — кричал мне глас абадон. Но я ждала. Мужи ухаживали за мной, я огрызалась и ютилась одиночкой. Я не хотела другого мужа, кроме Аимея. И не хотела рожать других детей, кроме тебя и своей дочери. Я лише хотела дождаться вас. Сына я нашла, но дщерь не захотела меня признавать.

Уилл вздохнул, не стирая с лица улыбки.

— У Нулефер другая семья, ей будет сложно принять тебя. В её жизни выпали тоже нелёгкие испытания. Мама, Нулефер впитала ненависть такую же, как и ты. И вот что с ней стало. Она не обрадовалась, когда узнала тайну наших способностей, она ударила меня. Нулефер бы и прибила кого-нибудь с горяча — в ней живёт жажда убийства. Не бери с неё пример, а стань сама примером для Нулефер, как нужно встречать людей.

— Я проявлю тщание… простить твоих мучителей, — Цубасара задумалась. — Уиллард… ты наречён в честь одного из первых людей. Уиллардом был первый повелитель огня.

— Но я стал магом воды, — засмеялся Уилл.

— Я — маг огня, твой отец Аимей был магом огня. Уилл, ты должен унаследовать от нас огонь. Зажги его в своём сердце. Зажги пламя яростное, кое сокрушает врагов своих. Зажги огонь, кое будет спасать от холодной смерти друзей!

— Я зажгу второй огонь, мама! — восхищённо возвысил голос Уилл.

Цубасара всмотрелась в пронзительные и счастливые глаза сына.

— Я буду ныне с тобой, сын. Аможе ты не пошёл, я пойду с тобой.

— Я вернусь на большую землю к вечным людям.

— Таче я останусь с тобой и с вечными людьми. Я прощу их ради тебя, Уиллард.

Пальма качалась. Цубасара закрыла глаза и стала напевать колыбель, которую так и не допела своим младенцам.

На поляне общины текла жизнь. Учёные приносили зеркала, стёкла и показывали абадон миру. Военные проверяли обстановку. Аахен любовался абадонами, вернее, их реакциями на различные предметы цивилизации. Стекло сияло, появился вещатель и заголосил приветствующую речь — о, как смешно дёрнулись абадоны, рассыпавшись впопыхах!

— Не бойтесь, не бойтесь, — смеялся Аахен.

— Якоже тяжает се диковина? — изумлялся Онисей.

— Видишь красивый камушек? — показал рукой ему Аахен. — Он называется винамиатис. Камень волшебный, он может всё, что угодно! Подавать в дом воду, согревать жилище, заставляет телеги летать. Он сделан из обычного сероземельника, откуда в нём магия — никто не знает. Я догадываюсь, что это магия, отнятая у древних людей.

— Дай мне сероземельник, — потребовал Онисей. Когда Аахен положил ему в руки обычный сероземельник, что затерялся на корабле, и магический винамиатис, то Онисей зафыркал. — Да, я чую людей. Я чую людей. У нас тоже есть сероземельники, и гранит, и известняк, и прочие камни, но в них не спит усталая магия.

— Вы, абадоны, можете переселять души. Вы можете отнять у человека магию?

— Можем, старейшина! Якоже! Ты назови нам человека, и я лишу его магии.

«Ваксма Видоном. Забери у него всю силу, забери у него и власть, и память, и разум».

Аахен принёс незаряженный винамиатис и направил на него свою магию. Онисей пристально смотрел, как камень превращается в фонарь.

— Одно из чудес винамиатиса!

— Диво! — восхитился кумрафет.

— Диво дивное, — согласился примкнувший к ним Гуран. — Абадоны тоже диво. Ваша магия не имеет границ. Это правда? Хотел бы я посмотреть на вашу силу

— Не испугаешься? — глазом мигнул Онисей. — Генерал, прикажи своим магам преставиться на двадцать миль на север.

Гуран исполнил требования Онисея, проходящие маги ждали сигнала за двадцать милей от кумрафета. Онисей не выставлял руки вперёд, не взмахивали ими, он посмотрел на серую землю. Почва разверзлась, засияла огромная пропасть и стремительно поползла на север. Дна было не видать.

— Проходящие нашли край пропасти? — спросил Онисей.

— Да, — сказал обескураженный Гуран, зажимая в руке винамиатис. — Она закончилась через двадцать миль.

— Глубина пропасти — тоже двадцать миль, — утвердил Онисей.

— Стая волков, оказавшаяся на пути пропасти, зависла в воздухе на клочке земли! — кричали генералу через винамиатис.

— Я не причиню зря вред животу. Ныне магия воды. Мегуна, покажи генералу силушку абадонскую! — он обратился к собрату.

Океанские волны гладко ударяли об берег. Крабы искали в печке еду. Мегуна встал и посмотрел на горизонт. В тот же миг океан распался на две части, и воды расступились перед людьми.

— Воздержимся от любования сил мага воздуха и мага огня, — сказал Онисей Гурану. — Маг воздуха может лишить воздуха добрую часть острова. Маг огня сожжёт всё живое на Абадонии.

— У вас есть ограничения? — задал вопрос Гуран.

— Двадцать миль. Вы насколько сильны?

— Три мили, — ответил Гуран с завистью.

— Неможные! — усмехнулся с возгласом кумрафет.

— Поговорим? — спросил Аахен и взял Онисея за руку. Наделение винамиатиса магией отняло у него силы, Аахен к тому же не был мастером в этом деле. Ледащий слабак, зазнайка, ученый-самоучка, кто угодно, но не великий маг. Его дар — болтовня с цветочками и с обезьянами.