Называется, сделала родным подарок на Новый год.

Когда она перелетела врата, до неё донеслись приветствия слуг. Столь непривычные, изумлённо-испуганные, будто бы к ним пожаловал сам Казоквар с расправой. Под окном дома, у клумб Ханна, присев на колени, подправляла лепестки астр.

— Мама… Я ненадолго, — слезла с самоката Нулефер, но не оцепляя от него руку, опасаясь любой опасности от внезапных, как падающая звезда, краснолицых соколов.

— Доченька моя! — простонала Ханна.

Она бросила садовые ножницы и схватила Нулефер, накрепко прижав к своему телу. Мать постарела, обзавелась рядом морщинок. В рабочем холстинном платье и с соломенной шляпой на голове она казалось глубоко уставшей, выдыхающейся. Нулефер было горько осознавать, что Ханну губит не работа в саду, а исчезновение дочери.

— Ты жива. О, дочь, я ночами не сплю! Что с тобой сделали эти люди? — Ханна провела рукой по щеке Нулефер. — Ты осунулась, огрубела-то как. Твоя кожа не юной девушки, а солдата, прошедшего войну.

Нулефер уткнулась носом в плечо матери. До чего же приятно снова ощутить эту потерянную нежность!

— Я в полном порядке. Я пришла, чтобы успокоить тебя и папу. Я скучаю по вам.

— О, твой папа…

Нулефер не расслышала полушёпот Ханны. Она обернулась на рабов, окруживших блудную хозяйскую дочь. Старый ворчун Дрейк, маленький поварёнок Фэрт — подрос, сорванец, на две головы! — мрачный шахтёр Тенер, облачённый в чёрное пальто, и его жена Канда, тоже укутавшаяся в чёрный жаркий плащ, няня Пэлли.

— Можно я вас обниму, госпожа Нулефер! — со вздохом прокряхтела няня. — Задурили вам голову. Не нужно было вам покидать Рысь, ох, не нужно!

— Отойди от неё, Пэлли! Не прикасайся к этой девчонке!

Сапоги Оделла были так тяжелы, что половицы на крыльце особняка заскрипели и задрожали. Отец сделал пару шагов и остановился. Он выглядел каменной статуей, с вытянувшимся заостренными скулами, холодный непроницаемым взглядом. Едва услышав первые отголоски его баса, Ханна вцепилась в Нулефер.

— Отпусти её, жена. Отпусти эту мерзавку немедленно! — продолжал оставаться на пороге Оделл.

В Нулефер попал его уничтожительный взгляд.

— Папа! Не говори так! — взмолилась она.

— Не называй меня отцом, ведьма!

Оделл взорвался. Он мгновенно покраснел, топнул подкованным сапогом по крыльцу так, что проделал дыру.

— Ты мне не дочь! Убирайся! Я видеть тебя не хочу! Убийца, мразь, тварь, каких только свет носит! Я воспитывал в своих дочерей женщин, людей, а ты стала последним животным, гнилью! У меня больше нет дочери! Ничто не смоет твоих преступлений, убийств и насилий, разруху, что ты учудила в стране… Знал бы, что у меня родится такое чудовище, задушил бы ещё в колыбели тебя!

Ханна заслонила Нулефер, хотя Оделл не собирался выполнять свою угрозу.

— Прекрати нести бред! Я же говорю, её свели с ума освободители! Она твоя дочь!

Оделл взглянул на Ханну, как на предателя.

— А я повторю, у меня нет дочери. Ты посмотри на её рожу, бедная, такая заблудшая душа. Всё она понимает, всё осознает. Ведь так, Нулеф… Даже не могу обратиться к этому человеку по имени, которым я когда-то одарил его.

Перед Нулефер стоял не её отец — добрый, ласковый, надёжная опора, лучший друг, коим он был всю жизнь. Стоял чужой незнакомый человек, напоминающей злостью и пылающим гневом Огастуса.

— Да, этой мой выбор. Но я не убийца, папа!

Кричать сильнее, попробовать его убедить в обратном.

— Всё сотворил Тимер! Клянусь всеми богами, что я не убивала никого! Папа, папочка, я только уничтожаю дома ужасных людей вроде Казоквара! Я атаковала суды, департаменты, следила, чтобы никто не обнаружил заложенную под мостом взрывчатку, когда на нём должен будет проезжать парламентарий. Поверь мне, папа…

Оделл кивнул.

— Не оправдывай себя. И, тварь, прекрати меня звать отцом, сколько раз говорить?! Ты что же, полагаешь, что если не держала в руке нож или пистолет, то ты чиста как белый день? Ты соучастник, и кровь от каждого террора Каньете лежит на тебе. Ничтожна, бессердечна, и, главное, глупа. Не оправдывайся, не говори, что ты не в ответе за погибших при взрывах детей, изнасилованной девушке — дочери полковника Буше. Всё, убирайся из моего дома, пока я не вызову краснолицых! Ханна, иди в дом, у тебя есть дела поважнее. Дрейк, Фэрт, Пэлли, расходитесь, не позорьте себя, наблюдая за этой мелкой выдрой.

— Но папа…

Нулефер не верила, что у неё больше нет отца. Она побежала к нему и схватила его за руку. Оделл изо всех сил оттолкнул её, и Нулефер полетела с крыльца. Упала, ударилась головой. К Нулефер незамедлительно подбежала Ханна и присела с дочерью.

— Как ты можешь, Оделл? Я ненавижу тебя!

Как заряд от молнии по спине Оделла пробежал заряд. В груди остро ёкнуло, и последние крупицы самообладания оставили тело.

— Хорошо. Хорошо, Ханна! С этого дня у меня нет не только дочери, но и жены! Я развожусь с тобой. Не осталось больше сил слушать, как ты поддерживаешь мерзавку. Всё, Нулефер здесь, проследуй за ней и стань послушным членом Кровавого общества, если любовь к паршивке сильнее любви ко мне, к нашей Элеоноре и Тине. Что ж ты так, Ханна? Тебе, я вижу, неважно, что друзья Нулефер завтра нападут на Казокваров и разрубят на мельчайшие кусочки твою старшую дочь и единственную внучку? Ну, хорошо, я принимаю твой выбор!

Оделл вскочил в распахнутую дверь и исчез.

— Да как хочешь! Я не отвернусь от Нулефер! — Ханна крикнула уже вслед воздуху.

Не прошло и двадцати секунд, Оделл выбежал с толстым чемоданом. Невозможно было собрать чемонад так быстро. Напрашивался вывод, что вещи были давно в него сложены и только дожидались нужного дня. Оделл размахнулся и швырнул чемодан к самокату Нулефер. Тот открылся и из него выпали платья, шляпы, шали, туфли и книжки.

— Освободители пообещали мне, что не тронут мою семью! — оправдываясь, как могла, закричала Нулефер.

Безответно.

— Сегодня же еду разводиться. Уверен, Церковь Пятнадцати Богов поймёт меня и даст разрешение. Ты добилась своего, один человек стал свободным — это я! Ни пугливой жены, ни дочери! После церкви переделаю завещание, всё достанется Элеоноре. Других наследников у меня отныне нет.

Нулефер встала на ноги, они тряслись. Нулефер не чувствовала никогда в жизни такой опустошённости. Даже наивно защищающие от Оделла руки Ханны не спасали её от смятения.

— Вы тоже считаете меня убийцей…

Умоляя об ответе, Нулефер спросила стоявших рядом Тенера и Канду. По приказу хозяину Дрейк, Фэрт и Пэлли ушли, хотя на самом деле их головы выглядывали из господского дома. Тенер и Канда стояли неподвижно, Нулефер показалось, что Тенер сжал кулак в готовности опустить его на чьей-то нос — её, по всей видимости.

— Ты знаешь, почему они в чёрном? — зарычал Оделл. — Завтра похороны их сына! Кама убили.

Нулефер оцепенела.

— Как? Кто?

— Твои освободители. Кам был в имении Фетеров вчера, в конечник, навещал друзей тогда, когда вы подложили динамит в карету фанина Фетера.

Нулефер застыла не в силах поверить в происходящее. Кам, мальчишка Кам, оторва, забияка, лидер самых шумных игр и забав в имении Свалоу. Она знала его с раннего детства, когда-то дружила. На Кама что рабы, что хозяева возлагали большие надежды. Верили, что рано или поздно этот юноша утрёт всем нос, станет великим человеком. Оделл признавался, что хочет дать ему свободу, он был уверен, что Кам не сгинет в безжалостном Зенруте.

И вот его нет. Кам любил лошадей, спал с ними конюшне и, видимо, любовь сгубила его. У Феретов были самые красивые лошади во всём городе, должно быть, Кам крутился возле запряженного в карету коня и взорвался, когда Карл поджёг запальный шнур. Кам был таким красивым, его легко можно было спутать Карлу с господским сыном…

— Я поняла, — промолвила Нулефер. — Я ухожу. Тенер, Канда… проводите Кама достойно в последний путь… Па… Фанин Свалоу, разрешите мне увидеть на чуть-чуть Люси? После случившегося у Казокваров Элеонора должна была отправить её в Рысь, я уверена.