И что дальше? Люси побледнела. Нулефер внезапно вспомнила Тимера и представила его освободителей, врывающихся в комитет.
— Всё! Нас продали в четвёртый раз! — воскликнул Фьюи. — Оставалось за малым — поменять винамиатис в ошейнике. Это очень затянутый процесс. Снимают его с одного раба, вставляют приготовленный камень, быстро одевают. Но в этот раз чиновник медлил, спал на ходу. Снял мой ошейник, потом Джины, стал вытаскивать винамиатисы. И тут меня осенило — шанса больше не будет. Хватай возможность! Чиновник отвернулся и я схватил ножницы со стола. Вскочил и как вонзил их в шею. Люси, доченька, я закричал твоей маме: «Держи крепко ребёнка!» — и набросился на нашего старого хозяина, повалил ударом на пол. Сзади подлетает новый хозяин, я валю его. Бью. Бью на отмашку, чтобы не дышал и не позвал на помощь охрану.
— А наш старый поднимается! — вскрикнула Джина, напугав резвящегося Майка. — Я кричу Фьюи: «Сзади,» — и понимаю, что сама не должна стоять в стороне. Как-то хватаю его за волосы, останавливаю за миг, и он не успевает ударить по твоему папе. Фьюи налетает на него, я протягиваю ножницы, которыми он убил чиновника, и Фьюи забивает его.
— Мы больше не мешкались. Выпрыгнули с окна и побежали. Прятались днями, ночами, и так пока не нашли своих людей из освободителей. Они воссоединили нас с Каньете. Вот так. Вот так, Люси, мы обрели свободу, имя, дом и документы. Ты нас винишь?
Люси замахала руками. Какой глупый вопрос? Винить родителей в попытке обеспечить себе жизнь, в надежде спасти сына. Убийство, бегство, дружба с Линдой и Грэди Каньете — достаточный список, чтобы подписать себе смертный приговор. Если кто их обвиняет в убийстве, то точно не она. Может кто-то свыше имеет на это право, кто обрёк их на последующие годы страхов и подозрений.
— Ты поражена, Люси, — медленно проговорила Джина. — Ты ведь ничего не слышала. Мы сбежали за шестицу до страшного восстания, которое погубило Каньете. Власти испугались, что, узнай о нашем подвиге, сотни невольников начнут искать возможности избавиться от ошейников и хозяев в комитете. Это же так просто, уйти в тот момент, когда ошейника на тебе нет. А как это допустить, если на выходе охрана? Убить того, кто может закричать. Нынешним рабам невозможно сбежать из-за проклятого винамиатиса, но мы сбежали. О нас не сообщали никому, кроме зорких соколов. Вот кто из них нас найдёт, тому награда в пятьсот тысяч аулимов. И Майк в придачу, как небольшой сувенир. А нас за решётку.
С Люси тёк пот от осознания того, что пережили её родители. Она сама уже посмотрела в глаза смерти и подержала оружие. Но кровь не стекала с её рук, и совесть её была спокойна, как утренний бриз.
— Фьюи, Джина, Люси, — подал голос незаметный Идо. — Вы встретились спустя столько лет, и можете не бояться за дальнейшее. Мы отныне вместе. Там где любовь, там страх исчезает.
— Нет, Идо, — возразил Фьюи. — Страх всегда сопровождает любовь. Любовь — это, откровенно говоря, страх потерять. Неважно кого или что: ребёнка, родителя, жену, друга, черноухую собачонку, родную страну или скрипучее кресло-качалку. Когда ты любишь, твой самый большой страх — лишиться этого, и потому ты хватаешься за детей или за кресло с собачкой, бережёшь их и ясно понимаешь, что отдашь свою жизнь. Ведь это не такая уж страшная потеря — лишь твоя собственная жизнь.
Появившаяся вновь тишина перестала давить, бить по ушам. Так случается. Хвалят хозяйку, говорят, что у неё вкусный чай, но внутри что-то требует, возникает, негодует; кричат, обвиняют себя, пытаются обвинить других, сражаются с совестью, и наступает покой. Благословенная тишина проникает в дом и сближает всех до единого. Исчезают косые взгляды в сторону предателя, заклятая тень не кажется такой уж чужой и невыносимой.
— Друзья, — поднял Тобиан на Кэлизов посветлевшие глаза, — мы проиграли наши последние битвы. Давайте смело это все признаем. Я тоже был невольником, но получив бумажную вольную, не обрёл свободы. Я просто сменил одни оковы на другие. Нулефер, ты сделала заложниками своих родителей и затем оказала крупную поддержку королевским войскам. Идо вообще проиграл самое настоящее сражение. Люси не знает, что будет с ней, когда Элеонора выйдет за Казоквара. Фьюи и Джина, как и я, обретя свободу попали в плен страха и бренных мыслей, мучительного ожидания: «а что ждёт нас завтра?». Это называется поражение. Но как назвать то, что мы живы и сидим сейчас в одном доме вместе? Победа?! Нас жизнь разводила, потом сводила вместе и ради этого одного дня. Пускай врываются к нам в дом, разорвут по разным углам, но кто сломает связывающие нас цепи? Эти великие узы? Для наших врагов нет лучшей досады, как наше единство и устранение от него к чашечке зелёного чая и красному мячику будущего жонглёра. Если мы говорим не о нём, а о себе, выходит, он не так важен для нас. Не так страшен и грозен, каким пытается показаться. С войны победители возвращаются не только с ослепительными улыбками на лице, но и раненными, и контуженными. Они лежат под щитом, укрытые от дождя. У нас тоже есть щит. Это мы.
Нулефер вспомнилась простая детская колыбельная. Про маленькую птичку, которая тёмной ночью летела домой спасать маму. Она пищала и плакала, слыша вдали клацающие зубы волка. Но мама не испугалась. Уложив птичку в гнездо на дерево, пропела: «Волк не поймает нас, наши крылья выше его сильных и быстрых лап».
За Нулефер любимую колыбельную потянул Майк, потом Люси. Постепенно разная незвучная россыпь голосов стала сливаться в единое волнительное и тонкое пение.
***
Прошли часы. Вечер опустился на Хаш. Кто бы мог подумать, что в центральном городе будет такая божественная тишина? Которую не нарушить и храмовому гонгу с парка. Дул тёплый воздух, вдали виднелись сгустки тумана.
Фьюи любил закуривать трубку и сидеть молча, глазея на сосны и пихты, но в сей миг трубка осталась лежать на столе в доме. На пороге, возле него, присели Джина и Люси. В дверях притаилась Нулефер, ловя спиной ровное дыхание Идо. Поразительно, но проходящий не раздражал! Ни во время игр в карты, ни когда они с Люси помогали готовить Джине ужин. Идо влезал в разговоры и его никто не перебивал. Да и зачем? Особенно сейчас, в прощальные минуты? Не хотелось никому ругаться, выяснять что-либо. Возникло ощущение примирения с неизбежным. Всё равно, за первым шажком будет и второй шаг. Их встреча коротка, но нужно верить, что она не последняя.
— Вот. Вот. Одна попытка, и я смогу жонглировать уже тремя мячиками!
Тобиан не желал мириться с дневным поражением и изо всех сил побрасывал мячики. Он сказал, что научит ребёнка жонглированию, но вместо этого учился сам, а Майк предпринимал отчаянные попытки забрать у обнаглевшего гостя любимые игрушки.
— Это Уилл идёт? — Тобиан неожиданно оторвался от сверкающих шариков.
— Он самый, — подтвердил Идо.
— Уилл, иди к нам! Мы здесь! — воскликнул Тобиан, а затем его крик подхватили Нулефер и Люси.
Уилл, согнувшись едва не до горба, опустив голову, насилу волочил ноги. Радостные возгласы друзей были слышны на другом конце улицы, но Уилл не оборачивался на них. Медленно, покачиваясь от резкого порыва промёрзлого ветра, от повернул к парку и дёрнул за ручку слабую калитку.
— Он не видит нас? Куда он идёт? — подскочил обескураженный Тобиан. — Уилл, мы здесь, кому я говорю!
— Э-эй, Уиллард! — в такт громкому крику друга завопила Нулефер и развела руками. — Что он в парке вечером забыл?
Поднявшийся северный ветер подхватил сосновые опилки и со свистом кинул их в лицо входящему за ограду Уиллу. Сосны грозно шуршали, заволакивая собой покрасневший от заходящего солнца клочок неба. Их тонкие стволы трещали, ходили ходуном, рискуя обрушиться наземь, придавив любого, кто окажется в ненужный момент в ненужном месте.
— Это не парк… — осторожно проговорил Фьюи.
Раздался гонг с крыши храма. Тобиан, Нулефер и Люси бросились за Уиллом. Они только переглядывались и перебрасывались простым «не понимаю». Пока не столкнулись с двумя зевающими священниками, возвращающимися с вечерней службы домой. Застёгивая пуговицы на своих чёрных сюртуках, священники прижимали к ним от ветра чёрную развевающуюся хламиду, совершенно ненужную вещицу, однако её надевали на службы их предки ещё со времён империи, и никто не осмеливался изменять традицию.
