– Она тоже повар?

– Нет, она была адвокатом.

Была.

– Она…

– Да, мама умерла пару лет назад.

– Мне очень жаль.

На пару минут мы погружаемся в молчание. Не этого я ожидала. Хотя когда я получала то, чего хотела?

– Отец погиб, когда мне было шестнадцать. – почти шепотом добавляет он.

От его слов сжимается сердце. У него нет родителей. Так вот откуда был этот понимающий взгляд. Пусть мои и живы, но нас разделяет практически такая же пропасть. Что заставляет меня испытывать одновременно и сожаление, и благодарность. Сожаление о том, что чувствую, наши ситуации похожи, и благодарнось, за то, что возможно, у меня еще получится все наладить.

– Мне так жаль. – сдавленным голосом бормочу я, сдерживая слезы.

– Эй, – тихонько зовет он. – О чем ты думаешь?

– Думаю, что жизнь полна дерьма. И иногда я ее ненавижу.

Он почти смеется.

– Но и всего прекрасного тоже. – тут же добавляю. – Вот например, как этот вид.

Я показываю рукой на горящую вдалеке Эйфелеву башню, пожилую пару, что гуляет на соседней улице с собачкой, двух смеющихся подруг.

– За такие моменты я люблю жизнь.

– Как ты можешь одновременно любить жизнь и так её ненавидеть?

– Это вопрос выбора. – пожимаю плечами. – Я могу сколько угодно винить себя, карму, вселенную и Бога за все неудачи, а могу вспомнить, как громко смеялись мои друзья, когда я в одних трусах перебегала дорогу.

– Ну, или как ты без них танцевала на стойке. – тихо напоминает он.

– Об этом лучше не вспоминать.

Его смех растекается по воздуху, и я понимаю, что не могу оторвать от него глаз. Из тела разом уходит вся усталость, когда он вот так вот смеется. Почему мне так легко дышать рядом с ним?

– Что еще хочешь знать? – спрашивает он.

– Вы познакомились с Эммой, когда ты учился в Италии?

– Да.

– А где еще ты был?

– Китай, Испания, Индия, Швейцария, Англия, Америка…

– Ого! Но тебе всего…

– 26. Мне 26.

– Когда ты успел?

– Я много учился, работал. То тут, то там. Мне казалось, что если есть возможность, нужно ей воспользоваться. Я все еще так считаю, но теперь, когда у меня есть план, стало труднее.

– Знаешь дорогу и боишься свернуть не туда?

– Возможно. Мне всегда было трудно отпустить себя. Наверное, только на кухне я могу полностью расслабиться. Люблю сочетать несочетаемое. Пробовать. Это, как в искусстве, многих художников корили за их творения при жизни, просто из-за того, что они отличались, были не как все, но они все равно продолжали пытаться, потому что только так чувствовали себя живыми.

– Из всех таких художников, я знаю только Ван Гога.

– Знакома с его творчеством?

– Читала биографический роман.

– Ирвинг Стоун?

– Угу.

– И как тебе?

– Стало трудно, когда описывалась жизнь шахтеров, и я перестала читать.

– Но ведь именно тогда он открыл в себе талант. Как ты и сама говоришь, все зависит от нашего восприятия. Если бы его так сильно не поразила нищета и беспомощность этих людей, он может быть, никогда бы и не стал тем самым Винсентом Ван Гогом.

– А что произошло в твоей жизни? Как ты стал тем, кто ты есть сейчас?

– А кем я стал?

– Человеком со страстью.

Его взгляд снова наполняется смешанными чувствами.

– Мне помогли.

Я не решаюсь спросить, кто, потому что знаю, что перейду черту. Поэтому молчу, пока мы подходим к его машине. Удивительно, но я даже не заметила, как мы сделали круг.

Домой я прихожу с ощущением наполненности, и дело не только в сэндвиче.

Ставлю телефон на зарядку и жду, пока он проявит признаки жизни. Беру сигарету и закуриваю на диване. Все-таки пятница- хороший день недели, если есть с кем ее разделить.

Смартфон оживает и я вижу сообщение:

Он: Как тебя зовут?

Я: Есть предположения?

Смотрю на время, мой незнакомец отправил сообщение пару часов назад. Сейчас около трех ночи. Наверное, он спит. Две галочки загораются синим. Прочел.

Он: Тебе не кажется твой вопрос немного жестоким?

Я: Нисколько.

Он: Так я и думал. Хотя бы скажи, сколько слогов?

Я: два.

Он: Думал, станет легче, но ошибся.

Я: Скажу имя, если ты взамен расскажешь что-то о себе. Это будет честно.

Он: А мне тоже нужно писать такое длинное письмо, как и ты?

Из меня вырывается смех вместе с дымом, и я чуть ли не задыхаюсь.

Я: Только если помимо сарказма, у тебя есть что-то еще

Он: Мне нравятся рыжие девушки с отстойным книжным вкусом. Пойдет?

Я: Забудь про сарказм. У тебя отстойное чувство юмора

Он: А кто сказал, что я шучу?

На секунду я зависаю над этим сообщением и приходит следующее.

Он: Там, где ты сейчас, видно небо?

Я выхожу на балкон и печатаю ответ.

Я: Да

Он не отвечает, и я поднимаю глаза к горизонту. Если он имел ввиду звезды, то их сейчас не видно. Я почти разочарована. Хотя чего я вообще ожидала?

Только собираюсь уходить, как небо загорается тысячью огней. Яркие цвета красного и синего заливают красками черное полотно. Давно я не видела салютов. Странно осознавать, что вместе со мной, есть еще один человек, который в эту же секунду видит то же, что и я. Хотя в этом как раз и нет ничего странного. Но вот тот факт, что я даже не помню, как он выглядит…Есть в этом что-то захватывающее. Мы вроде бы существуем, но в то же время и нет. Стоит сменить номер, и мы растворимся в этом мире, будто бы нас и не было вовсе. Прям, как этот фейерверк.

Я беру телефон и пишу.

Я: Дана

Он: Знал, что тебе понравится

Мне хочется узнать его имя, но что-то останавливает. Магия остается таковой, только если никто не знает ее секретов. И в данную секунду, мне нужна именно она.

Не становись обычным человеком

Мое утро субботы началось со снимков Элиота и небольшого опоздания на работу. Снимки невероятные, а вот будильник стоит сменить. Буквально подбегаю к ресторану, и к моему счастью, понимаю, что я не одна, кто любит поспать подольше, а точнее ложиться спать ближе к утру.

– Эдвардс! – приветствует Марсель. – Куда ты так бежишь?

– Интересный вопрос, дай подумать. – перевожу взгляд на дверь ресторана, потом снова на него.

– Тебя не учили, что здоровье важнее? Вы, американцы вечно куда-то торопитесь.

– Это называется пунктуальностью. – парирую я, открывая перед нами дверь.

– Я бы назвал это предсказуемостью.

Мы продолжаем перекидываться словами, пока не замечаем народ внутри ресторана. И это далеко не гости. Все повара, включая Эмму, и Адалин поднимают на нас глаза.

– Ну, не так уж сильно мы опоздали. – хмурится Марсель.

По напряженной, неуютной обстановке понимаю, что что-то случилось. Ищу ответ в глазах Эммы, но она только вздыхает.

– Готовьтесь к работе. – просто говорит она, и каждый повар, не хотя начинает передвигается к кухне, предварительно бросив в меня странный взгляд.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

– Моник Триаль случилась. – отвечает она, сложив руки на груди.

– Моник? Та самая Моник?

– А ты не знаешь?

– Не знаю чего? – рука судорожно лезет в сумку, и я достаю телефон.

Адалин поднимается со стула.

– Ей не понравился ужин. – равнодушно говорит она и обращается к Эмме. – Кофе?

Та кивает, и Адалин скрывается за баром.

Трясущимися руками набираю её ник в поиске, открываю сториз.

"Грубые официанты", "Холодные блюда", "Алкоголь неплохой, так что можете иногда зайти выпить, если, конечно, не сильно голодны"

– Не понимаю. – мотаю головой и снова перечитываю каждое слово. – Но ей понравилась еда, я точно слышала.

– Это не важно.

– В каком смысле? – отрываю глаза от экрана. – Все это неправда.