В деле Липпнера, которое слушалось в Берлине в 1931 году, торговое представительство оказалось в центре внимания. Австрийский инженер Липпнер был нанят представительством в Берлине для исследований в области горючего. Действуя от имени представительства, человек, назвавшийся Глебовым, вел с Липпнером переговоры и подписал контракт. Через несколько месяцев Глебов настоятельно потребовал от эксперта выдать секреты в области очистки бензина на заводе компании «И.Г. Фарбен» в Фридрихсхафене. Липпнер немедленно оставил представительство и потребовал от него предусмотренную контрактом сумму в 9 тысяч марок. В своем ответе торговое представительство сообщило суду, что Глебов им совершенно незнаком и что документы, подписанные этим человеком, не имеют никакой силы. Глебова так и не нашли, а его помощник, которого вызвали в суд как свидетеля, спешно уехал в Россию.

Поворотным пунктом стало дело Штеффена – Динстбаха в 1931 году. До этого общественное мнение в Германии, формируемое министерством иностранных дел, было склонно рассматривать советские шпионские дела как отдельные эпизоды, не обязательно связанные с политическим курсом СССР, который с 1926 года считался дружественной страной. Когда взорвалось дело Штеффена и размах и разветвленность шпионажа стали известны всем, не осталось места для сомнений и самодовольства. Стало очевидно, что Советский Союз, используя дружественные советско-германские отношения, развернул разведывательную деятельность в громадных размерах. И чем более «дружественными» становились отношения между двумя странами, тем глубже проникал советский шпионаж.

На этот раз объектом шпионажа стал химический концерн «И.Г. Фарбен», где Эрих Штеффен был руководителем агентурной сети. Он стоял во главе революционной профсоюзной оппозиции химической промышленности. Штеффен использовал ее как центр связи со своими агентами, разбросанными по всей стране. К тому же Штеффен и его жена работали при советском торговом представительстве, а с 1930 года Штеффен занимался и другой частью промышленного шпионажа – проверкой немцев, которые собирались ехать на работу в Россию. В Людвигсхафене, где располагался крупный химический завод, его доверенным лицом был Карл Динстбах, уволенный из правления «И.Г. Фарбен», но сохранивший контакты и своих людей на химических заводах во Франкфурте, Кельне, Рурской области и других местах. Всего на него работало около двадцати пяти человек.

По указанию Штеффена Динстбах обращался к своим многочисленным помощникам с техническими вопросами, касающимися промышленных секретов, и обычно получал ответ. Как показал горький опыт, в основном французский, обширные вопросники могут выдать агента даже на ранней стадии его работы. В Германии такие вопросники были разделены на отдельные части. Собранные вместе, они давали требуемую информацию.

Главная опасность тем не менее крылась в размерах аппарата, число источников переросло разумные пределы. Среди агентов и информаторов Динстбаха был стенографист Генрих Шмидт, который обратился к рабочему Карлу Крафту с вопросом о технологическом использовании карболовой кислоты и аммониума. Тот доложил об этом своему начальству. Следуя инструкциям, он продолжал поддерживать связь с советской разведкой. Через два месяца, в апреле 1931 года, Динстбах, Штеффер, Шмидт и большое число других инженеров и рабочих были арестованы, и суд признал их всех виновными. В доме Штеффена нашли секретные химические формулы, в его записной книжке – имена и адреса его агентов. Из его банковской книжки стало ясно, что в течение трех месяцев он положил на свой счет 24 тысячи марок.

После месяца, проведенного в тюрьме, Динстбах сознался и открыл все известные ему тайные связи, но он ничего не знал о русской части шпионской сети. Обвинение решило проверить советское торговое представительство, чтобы вскрыть имена русских руководителей агентуры, но министерство иностранных дел отказалось дать на это разрешение. Тем временем торгпредство выступило в прессе с заявлением, в котором все отрицало: «Лица, названные в связи с этим делом, или те, кто арестован, неизвестны торговому представительству. Не существует ни прямой, ни косвенной связи с теми, кто фигурирует в этом деле».

На самом деле аресты встревожили представительство. Аппарат сделал нужные выводы, и некоему Александру было поручено позаботиться об арестованных. Низенький, круглолицый мужчина, которому было чуть за сорок лет и чье настоящее имя осталось неизвестным, Александр был важным агентом советской военной разведки в Германии. Он занимал одну из задних комнат в посольстве на Унтер-ден-Линден, он не был ни атташе, ни секретарем, его специальностью была подпольная деятельность. Он принимал все доступные меры конспирации, например он никогда сам не отвечал на телефонные звонки. Его деловые сотрудники должны были звонить в посольство и оставлять свои имена, и потом Александр сам звонил им. Его местонахождение оставалось тайной, и его не могли подслушать даже агенты ГБ, которые дежурили на коммутаторе.

Александр организовал и финансировал защиту Штеффена под прикрытием Международной организации помощи борцам революции. Он нанял адвоката-коммуниста, который мог посещать посольство и ездить по стране, не вызывая подозрения. Например, в Ахене был инженер, правдивые показания которого могли вызвать большие неприятности. Адвокат ехал в Ахен, обещал инженеру хорошую работу в России и тем самым покупал его молчание. С теми же целями была предпринята другая поездка, в Нюрнберг. Однако Александра больше всего тревожил сам Штеффен. Тот легко признавался на допросах и посылал своим друзьям-подсудимым слишком уж откровенные записки. Об этих записках, где упоминались многие имена, стало известно обвинению. В одной из них говорилось: «Мы называем все это не шпионажем, а промышленной помощью». И это было ударом, разрушающим всю систему защиты, которая строилась на том, что подсудимые якобы интересовались только условиями труда на химических предприятиях, а письменные отчеты, найденные у них, предназначались для профсоюзной газеты «Фабрикарбайтер». Так как дело Штеффена касалось только промышленного шпионажа, приговор снова оказался снисходительным: Штеффен, Динстбах и Шмидт получили по десять, а остальные – по четыре месяца тюремного заключения.

Хотя обвинение опротестовало приговор, прошло немного времени, и все обвиняемые оказались на свободе. Но теперь советское руководство стало сомневаться в надежности пары Штеффен – Динстбах. Возникло опасение, что если их снова арестуют, то они откроют слишком многое. Следуя инструкции Александра, коммунистадвокат убеждал чету Штеффен поехать в Россию, но они категорически отказались, потому что у фрау Штеффен были родственники-нацисты. (Она и сама позже вступила в нацистскую партию.) В конце концов, Штеффены согласились уехать в Чехословакию. В Праге Штеффена удалось уговорить переехать в Москву, и он был ликвидирован во времена большой чистки.

Одним из результатов шумихи, поднятой вокруг дела Штеффена, стало ужесточение законодательства. Первого марта 1932 года президент Гинденбург подписал Декрет в защиту национальной экономики, который увеличивал до трех лет максимальное наказание за кражу промышленных секретов, а в случае передачи их за границу – до пяти лет. Новые санкции, введенные с первого апреля 1932 года, сохраняли силу, пока нацистское правительство снова не ужесточило наказание и ввело высшую меру наказания за промышленный шпионаж.

Хотя промышленный шпионаж поглощал почти всю энергию и средства советской разведки в Германии, чисто военные цели тоже не оставались в стороне.

Самой крупной удачей ГРУ в донацистской Германии был случай с генерал-полковником Хаммерштайном и его дочерьми, которые симпатизировали России, хотя и каждая по-своему. Генерал Курт фон Хаммерштайн-Экворд, наследник старинной военной династии, занимал высокие посты, а в ноябре 1930 года стал главнокомандующим сухопутных войск рейхсвера. Человек консервативных взглядов, он разделял настроения офицеров и генералов донацистской эры, которые склонялись к военному сотрудничеству с Советской Россией. Он посещал Россию в эти годы, встречался с советскими высшими военными деятелями и другими представителями власти. Дочери Хаммерштайна были настроены более прокоммунистически по сравнению с отцом.