Вторая серия статей о рейнском ландтаге была посвящена «архиепископской истории», по выражению Маркса в письме к Юнгу. Вся серия целиком была зарезана цензурой и не появилась в печати и потом, хотя Руге и предлагал поместить ее в «Анекдотах». 9 июля 1842 г. Маркс пишет Руге: «Не думайте, что мы живем в политическом Эльдорадо. Нужно много упорства и выдержки, чтоб издавать такую газету, как «Рейнская». Моя вторая статья о ландтаге, касающаяся церковных смут, вычеркнута цензурой. Я доказал в ней, что защитники государства стали на точку зрения церкви, а защитники церкви на государственную точку зрения. Инцидент этот тем более неприятен «Рейнской газете», что глупые кёльнские католики попались бы в ловушку, и защита архиепископа могла поднять подписку. Вы не можете себе представить, какие низости проделывали эти насильники и как вместе с тем глупо они вели себя по отношению к правоверному упрямцу. Но дело увенчалось успехом: кончилось тем, что Пруссия на глазах всего света облобызала папскую туфлю, и наши правительственные машины ходят по улицам, не краснея». Эта заключительная фраза относится к тому факту, что Фридрих Вильгельм IV, обладавший романтическими наклонностями, вступил в мирные переговоры с римской курией, а та в благодарность ответила ему пощечиной по всем правилам ватиканского искусства.

Это письмо Маркса к Руге не следует, однако, толковать в том смысле, что он серьезно защищал архиепископа с целью завлечь кёльнских католиков. Он только был последователен, объясняя бесспорно незаконный арест архиепископа за действия, касавшиеся только церкви, а также требование католиков, чтобы их незаконно арестованный пастырь был предан суду, тем, что защитники государства стали рассуждать как представители церкви, а защитники церкви стояли на государственной точке зрения. Занять правильную позицию в мире спутанных понятий было вопросом жизни для «Рейнской газеты». Маркс объяснял далее в том же письме к Руге, что ультрамонтанская партия, с которой газета яростно боролась на Рейне, была самая влиятельная и опасная, и оппозиция слишком привыкла вести борьбу, оставаясь в пределах церковных интересов.

Третья серия, заключавшая в себе пять больших статей, освещала прения ландтага по поводу закона о лесных порубках. В этих статьях Марксу пришлось «спуститься на землю»; он попал, по его собственному признанию, в затруднительное положение, будучи вынужден говорить о материальных интересах, не предвиденных в идеологической системе Гегеля. Проблему, выдвинутую этим законом, он тогда еще не поставил ребром, как сделал бы в позднейшие годы. Дело шло о борьбе надвигавшейся эры капитализма с последними остатками общинного землевладения и о жестокой войне из-за отчуждения собственности у народных масс: из 204 478 уголовных дел, прошедших через суд за 1836 г. в прусском государстве, около 150 000, то есть приблизительно три четверти, были дела о лесных порубках, о захвате выгонов, нарушении законов об охоте и о неприкосновенности лесов.

При обсуждении закона о лесных порубках частное землевладение самым бесстыдным образом отстаивало в рейнском ландтаге свои эксплуататорские интересы и шло даже дальше правительственного законопроекта. Маркс выступил тогда с резкой критикой в защиту «политически и социально обездоленной массы бедняков», но рассуждал еще на основании не экономических, а правовых соображений. Он требовал сохранения за бедняками их обычного права и усматривал основу его в неустойчивом характере некоторых видов собственности, не составляющих ни исключительно частного, ни исключительно общего владения; они представляют собой то соединение частного права с общим, которое мы видим во всех средневековых учреждениях. Разум упразднил эти промежуточные, неустойчивые виды собственности, применив к ним взятые из римского права категории отвлеченного гражданского права; но в обычном праве, которого держатся беднейшие классы населения, живет инстинктивное правовое чувство. Корни его подлинные и законные.

Если, в смысле исторического понимания, эта серия статей Маркса носит еще «несколько неустойчивый характер», то все же, или, вернее, именно этим, она показывает, что по существу более всего волновало великого борца за «беднейшие классы». Описывая низости, которыми лесовладельцы отстаивали свои частные интересы, попирали логику и разум, закон и право, а также в значительной степени интересы государства, рассказывая, как они наживались за счет бедняков, Маркс проявляет глубокое негодование оскорбленной души. «Чтобы обеспечить поимку браконьера, ландтаг не только переломал у закона руки и ноги, но и пробуравил ему сердце». На этом примере Маркс хотел показать, чего можно ожидать от сословного представительства частных интересов, если бы его серьезно призвали к делу законодательства.

При этом Маркс все еще крепко держался гегелевской философии права и государства. Он, конечно, не уподоблялся правоверным последователям Гегеля и не восхвалял прусское государство, возводя его в идеал; гегельянство его заключалось в том, что он применял к прусскому государству мерку идеального государства, которое вытекало из философских предпосылок Гегеля. Маркс рассматривал государство как большой организм, в котором осуществляется правовая, политическая и нравственная свобода и в котором отдельный гражданин, повинуясь законам государства, повинуется лишь естественным законам собственного человеческого разума. Этот принцип оказался еще применимым к разбору прений ландтага о лесных порубках; Маркс справился бы в том же духе и с четвертой статьей, обсуждавшей закон против браконьерства; но в пятой статье, которая должна была венчать все здание и поставить во весь рост земельный вопрос – вопрос о раздроблении земельной собственности, – такая точка зрения оказалась бы неприменимой. Вместе с буржуазией рейнских провинций Маркс стоял за свободный дележ земли; ограничить свободу крестьянина, не давая ему раздроблять свою землю, значило бы присоединить к его физической нищете еще и правовую. Но правовая точка зрения не решала вопроса; французский социализм давно указывал на то, что неограниченное дробление земельных участков создает беспомощный пролетариат, и ставил такое дробление на одну доску с атомистическим обособлением ремесел. Касаясь этого вопроса, Маркс непременно должен был выяснить свое отношение к социализму.

Он, несомненно, сознавал эту необходимость и, разумеется, не уклонился бы от нее, если бы выполнил полностью весь план своих работ в «Рейнской газете». Но это ему не удалось. Когда печаталась третья серия его статей в «Рейнской газете», Маркс сделался уже ее редактором и столкнулся лицом к лицу с загадкою социализма, прежде чем успел разрешить ее.

В течение лета «Рейнская газета» предприняла несколько маленьких экскурсий в область социальных вопросов – по всей вероятности, по инициативе Мозеса Гесса. Один раз она перепечатала, относя ее «к важному злободневному вопросу», статью о берлинских жилищах из газеты Вейтлинга; в другой раз, печатая отчет о съезде ученых в Страсбурге, на котором также затронуты были социалистические вопросы, газета прибавила несколько незначащих слов о том, что если неимущие домогаются богатств, которыми владеет среднее сословие, то это можно сравнить с борьбой средних классов против дворянства в 1789 г.; только на этот раз вопрос будет разрешен мирным путем.

Но и этих невинных поводов достаточно было для «Аугсбургской всеобщей газеты», чтобы обвинить «Рейнскую газету» в заигрывании с коммунизмом. У нее самой была нечиста совесть по этой части; она помещала гораздо более горючий материал, выходивший из-под пера Гейне, о французском социализме и коммунизме; но «Аугсбургская газета» была единственным немецким органом, имевшим некоторое национальное и даже международное значение, а «Рейнская газета» являлась угрозой ее господствующему положению. И хотя мотивы ее резких нападок были далеко не возвышенные, все же нападение сделано было зло и довольно искусно. Наряду с разными шуточками насчет богатых купеческих сынков, которые в простоте души играют в социалистические идеи, отнюдь, однако, не собираясь разделить свое имущество с кёльнскими ремесленниками и грузчиками, был выдвинут и более серьезный козырь. «Аугсбургская газета» доказывала, что надо иметь ребяческое представление о вещах и кашу в голове, чтобы в столь отсталой стране, как Германия, грозить среднему классу, едва начинающему свободно дышать, судьбой французского дворянства 1789 г.