Она вспомнила, как отпустила саркастическое, колкое замечание о том, что только индуистских невест украшают цветами для первой брачной ночи. Тот человек больше к ней не приходил. Но раз в несколько месяцев она видела его у двери Амины. Амина была моложе, мягче. Лали не вписывалась в приватные фантазии извращенца.

– Тебе не следовало сидеть в этих мокрых цветах. Вентилятор был включен? Немудрено, что у тебя лихорадка. Ты же продрогла до костей.

Амина мгновение смотрела на нее, затем закрыла глаза. Они сидели на ступеньках перед «Голубым лотосом», наблюдая за девушками на улице и случайными прохожими.

– Твой брат приходил сегодня? – спросила Амина, и Лали напряглась.

Она не нуждалась в чужих советах. Не хотела, чтобы кто-то знал об этой части ее жизни или о том, что раньше было ее жизнью. Все умерло. Она промолчала.

– Сколько? – снова спросила Амина.

Лали смотрела прямо перед собой. Энергичная музыка, доносившаяся из соседнего магазина, просочилась в ее кровь и слилась с оглушительным стуком в груди.

– Я поднимусь к себе за кроцином.

Уходя, она оглянулась на Амину, сидевшую на пороге. Желтый свет лампочки вырисовывал ее силуэт, проникал сквозь пряди волос, выбившиеся из косы. Это ведь тоже своего рода семья, подумала она. Нет, это и есть семья. Те, кто рядом, кто помнит тебя и, возможно, плачет, когда ты лежишь на полу в луже крови. Бросила последний взгляд на тощую сгорбленную спину Амины и направилась в свою комнату.

Большие картонные коробки, полные презервативов, были сложены перед Кооперативным банком. Лали ждала за открытой дверью, интерьер скрывала тонкая розовая занавеска с давно выцветшим на солнце узором. Она оперлась на железные перила веранды первого этажа, которая служила залом ожидания для клиентов банка. Внутри кто-то кричал. Лали могла бы разобрать слова, но она и не прислушивалась – мысленно отключилась от происходящего. История повторялась из раза в раз, подробности уже нисколько не интересовали.

Незнакомая женщина стремительно вышла из помещения, сотрясаясь от гнева, быстро провела рукой по лицу, вытирая глаза. Лали проводила ее взглядом и вошла внутрь.

Бхарати-ди сидела за столом возле стены с неброской вывеской. Настольный мини-вентилятор гонял воздух.

– А где Малини-ди? – спросила Лали.

Бхарати подняла глаза, жестом указала Лали на стул и вернулась к папке, лежащей перед ней:

– Она в полицейском участке.

– С чего это? – всполошилась Лали.

Бхарати вздохнула и выразительно посмотрела на Лали, словно спрашивая, не пришла ли она ради пустого трепа.

– Сидит в участке, ждет, пока у нее примут заявление. Вчера она уже побывала там, но они так ничего и не сделали. Сегодня к ней присоединились еще несколько девушек. Ты тоже могла бы пойти.

Бхарати приподняла очки в тонкой металлической оправе. В ее словах слышался намек на колкость. Кооперативный банк, как и Коллектив, приветствовал участие девушек в общественной работе, и пассивность Лали вызывала немало упреков.

– Что тебе нужно? – спросила Бхарати, не глядя на Лали. – Скажу тебе прямо: максимум, что мы можем дать, четыре тысячи рупий, и то на следующей неделе.

Лали растерялась:

– Я слышала от тебя совсем другое три месяца назад. Ты сказала, что нотебанди очень усложнила ситуацию, но через три месяца вы сможете дать мне всю сумму.

– И о какой сумме идет речь?

– Мне нужно пятьдесят тысяч.

Бхарати сняла очки и очень осторожно положила на разложенные перед ней бумаги:

– Наши дела нисколько не улучшились. Ты наверняка помнишь, чем все обернулось для нас. Ты ведь из категории «Б», верно? – Бхарати вздохнула. – По вам, девочки, это ударило больнее всего. Категория «А» тоже пострадала, пусть и не сразу, но… А вот те, кто стоит меньше пятисот… – Она покачала головой.

Лали помнила, как это было. В ноябре прошлого года улицы притихли и пугающе опустели, клиенты как сквозь землю провалились – все, кроме Тилу. Одному богу известно, где он находил деньги, но наведывался четко, как часы. А еще раньше клиенты, прежде чем взглянуть на нее или кого-либо из девушек, спрашивали: «Берешь банкноты в пятьсот рупий? Берешь тысячные?» Она сбилась со счету, сколько раз приходилось говорить «нет». Все хотели избавиться от запрещенных купюр, а что может быть лучше, чем совместить это с часом удовольствия? Бизнес в Сонагачи замер. Девушки категории «А» стоили намного дороже. Майя, насколько она помнила, брала не меньше пяти тысяч за час. Они выжили, но в конце концов демонетизация добралась и до них.

– Разве вы еще не восстановились? – спросила Лали, не сумев сдержать умоляющие нотки в голосе. – Ты же говорила, что через три месяца все наладится.

Бхарати кивнула в сторону картонных коробок, выставленных за дверью:

– Раньше мы продавали сотню таких коробок в месяц. Теперь с трудом удается продать даже двадцать. Наши депозиты сократились с четырехсот тысяч рупий в день почти до семидесяти тысяч. Дело не только в вас, девочки, ты же знаешь. Когда это бьет по вам, на нас это тоже отражается. Банкноты-то запретили, но никто не запретил наши потребности.

Лали смотрела на свои руки, сжимая и разжимая кулаки. Щупальца гнева прорастали в море отчаяния. Ей ничего не оставалось, кроме как искать помощи в других местах и у других людей.

– Что бы ты ни надумала, умоляю, только не ходи к ростовщикам. Проценты, которые они дерут, загонят тебя в вечную кабалу. Эти барыги завладеют и телом твоим, и душой. – Бхарати выдержала паузу и окинула Лали беглым взглядом. – Для чего тебе нужны деньги?

Лали встала со стула и медленно побрела к двери.

Бхарати крикнула ей вслед:

– Сходи к Малини в участок, если сможешь. Пора всем нам за что-то постоять.

Когда автобус с визгом остановился у тротуара на многополосном перекрестке в Совабазаре, Тилу вышел и огляделся. Через дорогу находился «всемирно известный» ларек паана[21], где хозяйничал Сукхи. Сутенер Бабул уже заступил на дежурство – как обычно, ровно в пять пополудни. За вторым поворотом направо открывался путь к «Голубому лотосу». Тилу шагал непринужденной походкой, гадая, заметил ли его Бабул. Он не хотел привлекать к себе внимание, как и попадать в какие-либо неприятности. Торговец Сукхи, никогда не доставлявший никому хлопот, однажды сказал ему: «Сааб[22] писатель, когда человек счастлив, он заплатит двадцать пять рупий за один сладкий паан. Но я исповедую дхарму[23] и, если беру с людей так много, обязательно кладу в паан все самое лучшее». Когда карманы Тилу были полны, как в тот раз, когда ему заплатили за «Кулинарную книгу Санатани с 1001 рецептом для индуистских жен», он позволял себе вкуснейший паан. Сукхи выставлял множество горшков причудливых форм и расцветок, как если бы в них сидели бесформенные джинны. А что на самом деле хранилось внутри – Тилу всегда зачарованно наблюдал за движениями рук Сукхи, быстрыми и легкими, как у придорожного фокусника, – так это разноцветные желе и патока, которые он намазывал на лист паана, непременно пальцами. Капля того, щепотка сего. Тилу решил, что, если этим вечером все сложится, если Лали будет благосклонна, он вознаградит себя пааном и сигаретой на обратном пути домой.

Вокруг резвились дети, не обращая на него никакого внимания – свою игру они прерывали только для того, чтобы поклянчить денег, когда на перекрестке притормаживала машина. На Тилу хмуро уставился долговязый мужчина, сосредоточенно почесывая промежность. Сонагачи на другой день после убийства мог таить в себе любые опасности. Тилу быстро перешел на другую сторону улицы, повернувшись спиной к любопытным глазам.

Из ларька выглянул Сукхи и спросил, не желает ли он сигаретку. Тилу сунул руку в карман и нащупал там две монеты по пять рупий.