Поутру работа шла не так хорошо, как он надеялся. События прошлой ночи и проклятый образ Лали заполонили его разум. Несмотря на великие опасности, подстерегавшие Джоба, мысли то и дело уносились в маленькую комнату в Сонагачи. Подлый главарь разбойников набросил на Джоба смертельную удавку – а Тилу думал о губах Лали, между которыми была зажата белая сигарета. Джоб перехватил петлю – тут Лали обернулась и заглянула Тилу в глаза. Джоб с такой силой потянул за веревку, что главарь упал плашмя на землю, – Лали стелилась под ним, Тилу, изысканным шелковым ковром, закрывая глаза от удовольствия. Джоб тяжело приземлился на бандита и одним ударом сломал ему челюсть – кто-то закричал, и Лали бросилась бежать. Джоб вытер кровь с костяшек пальцев – спина Лали заслонила ему обзор, и тонкая красная струйка змеей скользнула к ее ступням. Даже в своей комнате в Совабазаре Тилу чувствовал запах кислоты и крови, запах одновременно острый и сладкий. Он положил голову на стол.

Тилу ничего не мог с собой поделать. Он испытывал непреодолимое желание увидеть Лали. Что, если она попала в беду? Что произошло той ночью? Что, если то же самое случится и с Лали? Эта женщина и сама не знала, что ей нужно. Тилу должен быть рядом с ней, защищать ее от любых невзгод. Все это звучало разумно в его голове, но стоило Лали появиться у него перед глазами, как он терял нить. Он больше не мог обманывать себя. В Сонагачи полно других девушек, однако странная алхимия толкала его к единственной двери. Вознаградит ли женщина такую преданность? Нет. Какой же он дурак, что полюбил именно Лали.

Он пофантазировал о том, чтобы навестить ее, но что, если после убийства девушки Сонагачи и правда стал небезопасен? Что, если на него нападут какие-нибудь бандиты, изобьют и ограбят?

Чем больше он думал об этом, тем больше безымянных опасностей приходило на ум и тем менее привлекательным казался Сонагачи. Он заглянул в бумажник – одна банкнота в сто рупий, десятка и двадцатка. Из кармана выпало несколько монет. Он покосился на затененную часть балкона, где электрический обогреватель и шаткая стойка служили кухней. Припасы были на исходе. Тилу вздохнул. Потом энергично сбросил с себя вчерашнюю одежду, как будто агрессия могла избавить его от зловония пота и призрачного запаха крови и смерти. Жаль, что скудость гардероба не позволяла ему раз и навсегда избавиться от этих вещей. Он сунул бумажник в передний карман и вышел на улицу, чтобы сесть на автобус до Колледж-стрит.

Когда Малини садилась в автобус, она ни о чем не думала. Просто следовала порыву, какой-то неумолимой силе, что толкала ее вперед. Она долго шла пешком, даже не глядя на проезжавшие мимо автобусы, из которых в душный воздух неслись голоса кондукторов, выкрикивающих названия пунктов назначения. Увидев знакомый номер маршрута, Малини лихорадочно помахала рукой и побежала за автобусом, как будто от этого зависела ее жизнь. «Рокке… дамы», – выпалил кондуктор, когда минибус остановился. Малини поднялась по деревянным ступенькам под любопытными взглядами пассажиров. Отыскав свободное местечко в женской секции, попыталась сосредоточиться и привести мысли в порядок. Ей доводилось бывать в полицейском участке – и после облав, и по вине бедного клиента, который не мог дать взятку констеблям, прогуливающимся возле Мемориала Виктории. Те времена давно прошли; с тех пор как она начала работать в Коллективе и с мадам Дипа, у нее оставалось все меньше времени для проституции.

Все, о чем она могла думать, – это о невыносимой жаре. И еще перед глазами стояло лицо Мохамайи. Малини охватила паника – она никак не могла сформулировать то, что собиралась сказать в полиции. Да в этом и не было смысла. Все бесполезно. Никому нет дела до убитой девушки, но она должна попытаться. Если она этого не сделает, если никто этого не сделает, к чему тогда все эти годы она батрачила на Коллектив, преодолевая невообразимые препятствия и подставляя себя под удар?

Она заметила, что непроизвольно сжимает и разжимает кулаки, чувствуя скользкий пот на ладонях. Женщина, сидевшая рядом, подобрала подол юбки и шарф, отстраняясь от Малини, и повернула голову к окну.

Малини остановилась перед полицейским участком Буртоллы, не решаясь войти. Она была сама не своя, тело казалось чужим, безжизненным, тяжелым и непослушным. Несколько констеблей курили снаружи и потягивали чай, искоса поглядывая на нее. Некоторые лица показались ей знакомыми. Но она не могла сосредоточиться настолько, чтобы их вспомнить. Наконец она вошла внутрь.

Выходя из участка через некоторое время, Малини чувствовала себя как в тумане. Ощущая легкость и пустоту в голове, огляделась вокруг и поймала себя на том, что не может пошевелиться. Сила, которая двигала ею с утра, картины обожженной плоти, преследовавшие ее всю ночь, неудержимое беспокойство, заставлявшее ее действовать, – все это внезапно и полностью покинуло ее.

Она опустила глаза, рассматривая свои ноги. Сандалии нуждались в починке. Ноготь на большом пальце был сколот по диагонали, на нем все еще виднелись следы лака, нанесенного несколько месяцев назад. На грязном подоле сари запеклось что-то похожее на ошметки тухлятины. Сделала шаг, один, другой. Шла медленно, как будто вспоминала, как это делается. За воротами участка, где обычно толклись полисмены в любое время дня и ночи, Малини увидела большой валун и присела. Она бросила взгляд на наручные часы – время приближалось к полудню. Она сидела долго, наблюдая, как солнце опускается к горизонту и медленно наступают сумерки.

Лали оглядела молодого человека, стоявшего перед ней. Сгорбленная спина, руки, казавшиеся слишком тонкими, почти истощенными, поникшая голова – все выдавало в нем человека, безропотно несущего тяготы жизни. Он не брился несколько дней, и щетина скрывала впалые щеки, заполняя тени, залегшие под острыми скулами. Надо бы предложить ему остаться, отдохнуть хотя бы с месяц. Она могла бы кормить его, присматривать за ним. Он был еще ребенком, когда Лали уехала. Младший в семье и единственный сын. Что бы ни думал их отец о куче народившихся девчонок, сыном-наследником он бесконечно гордился. Отец ни разу не поднял на него руку, даже ветру не позволял дуть на него слишком сильно. Лали полюбила брата с той самой минуты, как он появился на свет. И теперь его большие глаза все так же удивленно смотрели на мир.

Глядя на брата, Лали чувствовала, как разливается в ней неизбывная нежность. Она промыла чечевицу второй раз, затем третий, медленно перебирая пальцами красные зерна в мутной воде.

– А как же девочки? – произнес он голосом чуть громче шепота, словно побежденный еще до начала сопротивления. – Если я не заплачу за книги в этот раз, они больше не смогут ходить в школу. Там хотя бы обеды… – Он совсем сник.

Лали вздохнула, после чего заметила с некоторой злостью:

– С чего вдруг ты заговорил о школе? Разве я когда-нибудь говорила, что им не нужно учиться?

Она хотела добавить, что, если дела пойдут совсем плохо, девочки могли бы переехать к ней. В Сонагачи была школа, и, что бы кто ни говорил, дети секс-работниц могли рассчитывать на лучшую жизнь: кто-то стал врачом, кто-то пошел в журналистику. Но она знала, что не сможет переубедить брата. На двенадцать лет младше, он почти годился ей в сыновья, да она и относилась к нему как к сыну. Впрочем, даже сейчас он не остался бы у нее и на одну ночь. Лали полагала, что его жена скорее перережет девочкам горло и сбросит их в реку, чем отправит сюда. Но она не обижалась на нее. Напротив, даже испытывала некоторую гордость. Жену брата она никогда не видела, но, когда он пришел рассказать ей о предстоящей женитьбе, позаботилась о том, чтобы мальчик ушел с парой золотых сережек для невесты. Ей было интересно, отдал ли он их своей избраннице, сказал ли, откуда они взялись? Знала ли вообще эта женщина о ее существовании? Но расспросить брата она не решилась.