Балок выждал несколько мгновений и добавил:

– Майти вот-вот будет здесь, сэр. Сегодня он летает довольно высоко, но наверняка что-нибудь да знает.

Рэмбо Майти неловко сидел на казенном стуле с жесткой спинкой, рассеянно уставившись на неизменный портрет Ганди, с улыбкой взирающего на него со стены позади стола Самшера. Он вытащил пачку Marlboro из кармана рубашки и предложил сигарету Самшеру. Очки-«авиаторы» в золотой оправе гость предпочел не снимать.

– Arrey saab, не о чем беспокоиться, все знают, что это дело рук Салмана Кхана. – Рэмбо растянул губы в маслянистой улыбке.

Рука Самшера зависла над пачкой сигарет.

– Кинозвезда? Какое он имеет к этому отношение?

– Arrey na, сэр, – усмехнулся Рэмбо. – Когда-то был ее клиентом, а потом завязал с ней отношения. Он работал зазывалой на Саддер-стрит, продавал ганджу[5] и девочек иностранным туристам. Вы наверняка его встречали.

– Нет, не припоминаю.

– О, вы бы сразу вспомнили его, если бы увидели.

Самшер откинулся на спинку кресла и окинул Рэмбо долгим изучающим взглядом. Рэмбо Майти как сутенер находился на подъеме. До недавнего времени он барахтался на мелководье, но Самшер всегда считал его дружелюбным осведомителем, легковесным и довольно-таки неуверенным в себе типом, готовым охотно делиться информацией. Теперь, похоже, дела у него шли неплохо, и он порядком заматерел. Исчезла привычная угодливость нищего, как исчезла и сама нищета. Можно сказать, отныне его каталог приобрел глянцевый лоск. Рэмбо хвастался самой большой коллекцией девственниц-студенток – по крайней мере, Балок обмолвился об этом мимоходом. В прошлом месяце сутенер даже напечатал визитные карточки и с гордостью вручил одну из них Самшеру.

Наконец Рэмбо снял свои «авиаторы». Самшер с некоторым удовлетворением отметил зеленоватый налет от дешевого металла, окрасивший переносицу. Чему тут удивляться. Раскошелиться на что-то классное – кишка тонка.

– Послушайте, сэр, они сами во всем разберутся. Нет смысла вмешиваться. Такое дерьмо случается раз в месяц – вам ли не знать?

Самшер почувствовал облегчение, хотя и старался не выказывать эмоций. Он, конечно, предпочел бы не вмешиваться. Византийская сеть преступлений, насилия, откатов и взяток разрослась настолько, что к ней не подступиться, да и какой смысл надрываться? Таких начальников, как он, пруд пруди, и никому не было дела до полицейского участка Буртоллы.

– Я вижу, дела у тебя идут неплохо, – сказал Самшер, разглядывая почти полную пачку Marlboro Lights.

– О, это подарок для вас, сэр. – Рэмбо подтолкнул к нему пачку. – Я, когда шел к вам, подумал: «Наш командир любит вкусно подымить. Надо бы его угостить». В конце концов, мы давно не виделись.

– Ты был знаком с этой девушкой? – спросил Самшер, заметив явную нерешительность на лице Рэмбо.

– Вы же знаете, как это бывает, – пролепетал Рэмбо. – Видел ее, конечно. Одна из подопечных мадам Шефали. Красотка, категория «А», как говорится. Зарабатывала хорошие деньги, пока не случилась ноте-банди.

– Чертова демонетизация, – пробормотал Самшер.

Правительство признало недействительными банкноты достоинством в пятьсот рупий, и это решение задело практически все слои населения. Он не мог произнести вслух то, что думает по этому поводу, или даже высказать свои сомнения перед подчиненными. Кто знает, к какой партии принадлежит какая-нибудь сволочь и, что еще важнее, на кого шпионит. По крайней мере, в работе с криминальными элементами этого можно было не опасаться.

– Не беспокойтесь, сэр, я буду начеку. Как только что-нибудь всплывет, сразу доложу. Но, боюсь, никаких подвижек не будет. Все и так очевидно. Парень приревновал и убил ее, не сомневаюсь. Какой нормальный мужчина согласится, чтобы его девушка занималась… занималась чем-то подобным за деньги.

– Ну… Все бабу[6] в Сонагачи этим промышляют. И на самом деле получают свою долю.

– Конечно, конечно. Но я не буду держать вас в неведении, сэр, можете на меня положиться.

После того как Рэмбо снова нацепил «авиаторы» и вышел из кабинета, Самшер еще долго сидел в кресле. Он был не из тех, кто быстро соображает, в чем и сам признался бы первым, да от него никогда и не требовали особой смекалки. И вообще, с чего вдруг он озаботился этим убийством? От вышестоящего начальства не поступало ни телефонных звонков, ни распоряжений, никому не было дела, так что и ему не следовало бы дергаться.

Поднимаясь из-за стола, он пнул ногой бездомную дворнягу, которая частенько бродила по полицейскому участку. Шелудивая псина заскулила и отступила за стулья зализывать свои многочисленные раны.

Констебль Балок Гхош тихонько постучал в дверь и просунул голову внутрь. Он все это время подслушивал – вполне ожидаемо, отчего Самшер еще больше злился. Театрально кашлянув, Балок сказал:

– Кислота, сэр. Ублюдок вылил на нее кислоту, а пустую бутылку засунул ей в глотку.

Самшер снова сел, поиграл стеклянной безделушкой в форме шара на своем столе.

– Пока все тихо. Наши парни приехали сразу после того, как это случилось. Смотреть было не на что. Пойду принесу вам чаю, – предложил Балок Гхош.

– Балок-да, – произнес Самшер, не глядя ни на кого и ни на что, – как далеко это зайдет?

Констебль устремил взгляд прямо перед собой:

– Нет причин для беспокойства, сэр. Такие вещи, как правило, решаются сами собой.

Самшер кивнул. Он взял пачку сигарет, оставленную Рэмбо, и глубоко вдохнул аромат. Sala, эти английские сигареты пахнут дорого, даже незажженные. Закрыл глаза и улыбнулся, думая о своей жене, ее раздутом животе, нервном возбуждении, явном ужасе смерти и предвкушении славы, игре ва-банк, когда на кону потомство или забвение.

Мохамайя. Так ее звали. Ей было двадцать восемь.

Лали пришлось закрыть дверь, потому что она больше не могла этого выносить. Мохамайя жила по соседству с ней почти год. Прежняя квартирантка сбежала, и Лали так и не узнала, что с ней стало. И вот однажды в комнату заселилась Мохамайя. Поначалу она почти ничего о себе не рассказывала. Позже Лали узнала – отчасти от нее, отчасти от других, – что Чинту нашел ее, когда она бродяжничала возле железнодорожной станции Силдах. Муки голода и нужда в крыше над головой были достаточно сильны, чтобы она последовала за ним в «Голубой лотос». Выглядела она молодо. Лали, конечно, знавала девочек гораздо моложе – среди них были даже семилетние, – но Мохамайя излучала удивительное спокойствие, которое Лали находила непоколебимым. Любое проявление грубости по отношению к ней казалось кощунственным. Девушка напоминала Лали юную невесту, которую она когда-то давно видела в своей деревне. Мохамайя обладала канонической красотой – глаза лани, длинные волосы и светлая кожа; облаченная в красно-золотые шелка, усыпанная драгоценными камнями, такая, как она, могла бы спокойно править процветающим семейством. В ее присутствии Лали хотелось спрятать свои темные руки, угловатое лицо, горькую ухмылку, казалось, навсегда застывшую на губах, подавить ругательства, которые слетали с губ чаще любых других слов.

Мохамайя была добра к ней. Уважительно звала ее Лаал, и в ее мягком голосе слышались нотки искренней привязанности.

Лали вздохнула и покачала головой. Все, что осталось от Мохамайи, растекалось по полу. Из распухшего лица хлестала кровь, как из крана, а в горле застряла разбитая стеклянная бутылка.

Бывало, что Мохамайя исчезала. Она никогда не откровенничала с Лали, но все знали, что она в апартаментах на верхних этажах. Это были особые покои – Лали сама их не видела, но была наслышана; туда водили только тех, кто подчинялся желаниям мадам. Конечно, время от времени она сталкивалась с Мохамайей в лабиринтах «Голубого лотоса». Но Мохамайя лишь вежливо улыбалась и спешила уйти. Лали в такие моменты чувствовала укол ревности – сама она была недостаточно красива для роскошных апартаментов, недостаточно гибка, недостаточно женственна.