– Я приехал, как только смог; по телефону ты меня напугала.

– У нас проблемы, Хуан. Проблемы с Амайей, – сказала тетя очень серьезно.

Девочка затаила дыхание; слова вонзились в нее, как осиные жала. Проблемы с ней? Что это значит? Она всегда старалась вести себя хорошо, но казалось, что неприятности преследуют ее. Амайя подождала, пока отец и тетя войдут в гостиную, и спустилась до лестничного пролета. Присела на темную ступеньку и стала слушать, выводя указательным пальцем на перилах причудливую загогулину, похожую на сердечко.

Голос отца был тверд.

– Если ты снова начнешь настаивать на том, чтобы отправить ее учиться в Памплону, я скажу еще раз: нет. Мне очень тяжело, что девочка не может жить дома. Ты знаешь, сколько работы у меня в пекарне, но если Амайя переедет в Памплону, я совсем перестану ее видеть. Пока она в деревне, я хотя бы вижу ее, когда она уходит в школу и возвращается.

Амайе еще не исполнилось двенадцати лет, но ее интеллект был сильно выше среднего. Она уже закончила два класса экстерном, а в июне следующего года заканчивала школу. Ей не хотелось идти в деревенский колледж. Местные считали ее зубрилой из-за того, что она училась в восьмом классе, когда должна была идти в шестой. Однажды один из учителей рассказал о школе-интернате в Памплоне. Там дети младше Амайи посещали уроки для старшеклассников, и это никого не удивляло. Там она не чувствовала бы себя белой вороной. В тот день Амайя вернулась из школы довольная и взволнованная, с буклетом учебного центра в руках. Сначала перспектива отправить девочку в интернат озадачила тетю, но затем она, как всегда, встала на сторону племянницы, прекрасно осознавая, насколько жестокими могут быть другие ребята с кем-то, кто выделяется. Хуан тоже это знал, он очень гордился дочерью, но не хотел даже слышать об учебе Амайи за пределами деревни.

– Памплона тут ни при чем. – Голос Энграси звучал напряженно. – Все гораздо сложнее.

Хуан ждал, охваченный мрачным предчувствием.

– Пару недель назад она мыла голову, и я помогала ей расчесывать волосы. И случайно задела расческой шрам.

Отец затаил дыхание. Сидя на лестнице, Амайя подняла правую руку и нащупала выпуклый рубец у себя под волосами.

– Амайя поднесла руку к голове и спросила: «Что у меня здесь, тетя?» Я говорю: «Это шрам, дорогая». А она: «Какой шрам?» Я опустила расческу и посмотрела ей в лицо, чтобы убедить себя, что она не шутит. И ответила: «От удара по голове». Амайя улыбнулась и сказала как ни в чем не бывало: «Я, наверное, была тогда очень маленькая, потому что ничего не помню». Я долго ее расспрашивала, стараясь не сболтнуть лишнего. Даже сказала: «Это было в пекарне, не помнишь?» Она улыбнулась и ответила: «Наверное, я плохо себя вела, в детстве я была очень непоседлива». Амайя ничего не помнит, Хуан. Она все забыла.

Тот вздохнул с облегчением.

– Что ты хочешь от меня услышать, сестренка? Может, это и к лучшему. Я столько молился, чтобы все так и было…

Когда тетя заговорила снова, голос ее звучал жестче:

– Ты, как страус, закапываешь голову в песок и притворяешься, что ничего не происходит. Бог не отменит того, что случилось, как бы ты ни молился. И нет, это вовсе не к лучшему. Такое впечатление, что ты вообще не понимаешь, насколько серьезно то, о чем я тебе говорю. В ту ночь Амайя получила тяжелую травму головы. Ты не можешь понять, насколько силен был удар, потому что не ты возил ее в больницу. Ты поверил на слово тому докторишке, твоему приятелю, не споря и не желая узнать больше.

Хуан не ответил. В непростых ситуациях он, как правило, молчал. Амайя отлично его себе представляла: руки в карманах, взгляд устремлен в пол.

– После травмы подобной тяжести могут возникнуть неврологические нарушения, которые будут проявляться даже спустя годы.

– Но она очень умная…

– Это не имеет отношения к умственным способностям.

Отец молчал. Амайя знала, что он может молчать очень долго, пока не решится что-нибудь сказать, и тогда заговорит очень быстро. Сначала она ничего не слышала. Потом послышался судорожный вздох.

Амайя в смятении затаила дыхание. Ее отец плакал.

– Надо отвезти ее к врачу, – всхлипнул он.

– Я уже это сделала. Доктор Мунгия – один из лучших неврологов в стране, он проводит консультации в Памплоне, в университетской клинике. Мы с ним вместе учились, и он хороший человек.

Амайя сразу узнала это имя. Ей нравился этот доктор.

– Никаких неврологических нарушений не выявлено; более того, он сказал, что интеллект Амайи намного выше среднего; впрочем, для этого мне не нужно было обращаться к специалистам.

– Но это хорошая новость, – осторожно сказал отец. – Разве нет?

– Хуан, иногда люди, которые пережили сильную травму, вырабатывают защиту, которая оберегает их от страданий. Мне кажется, именно это происходит с Амайей. Она страдает.

Слова отца донеслись приглушенно, словно он закрыл руками лицо.

– Мы все страдали.

– Да пошел ты! – с яростью воскликнула Энграси.

Сидя на лестнице, Амайя вздрогнула. Она впервые слышала, как тетушка разговаривает таким тоном.

– Амайя страдает, и ты несешь за это ответственность, вот почему я попросила тебя прийти. Ты обязан покончить с этим.

– Что ты имеешь в виду?

– Амайя всегда была спокойной девочкой, она любит читать и проводить со мной время. Она много учится и делает уроки, даже если ей ничего не задали. Но она уже несколько месяцев не играет и не встречается с друзьями. Ходит из дома в школу и из школы домой, и, как бы я ее ни умоляла, отказывается лишний раз выходить на улицу. На прошлой неделе я отправила ее в аптеку забрать заказ. Вечером, когда я укладывала ее спать, она спросила, не злюсь ли я на нее. Можешь представить себе мое изумление? «Конечно нет, дорогая, с чего ты это взяла?» И она рассказала, что какие-то женщины узнали ее и спросили, лучше ли она себя ведет. Бедняжка ответила, что она ведет себя хорошо. И тогда одна из женщин объяснила другой, что Амайя живет у тети, потому что она маленькая хулиганка: ворует, грубит старшим, бьет сестер и даже поднимает руку на собственную мать. Что ее обязательно нужно наказывать. Сначала ее собирались отправить в интернат, но Росарии стало ее жаль, и ее отдали тете.

Хуан не знал, что ответить.

Энграси продолжала:

– Мои приятельницы по мусу[3] не хотели ничего мне говорить, чтобы не расстраивать, но все они слышали эти сплетни. Подозреваю, потому Амайя и прячется. Возможно, ее оскорбляют не в первый раз. Только попробуй сказать, что ты ничего не знал.

Амайя плохо расслышала первые слова отца, но конец донесся до нее четко:

– …Я вышел из пекарни и услышал, как Росария рассказывает что-то похожее клиентам.

– Когда это было?

– Давно. Может, несколько месяцев назад…

Голос Энграси дрожал от ярости и возмущения:

– И ты смеешь говорить, что страдаешь?! Неужели ты позволяешь своей жене говорить про девочку плохо? Знаешь, что она спросила меня вчера? «Тетя, если я буду вести себя хорошо, мне разрешат вернуться домой?»

Отец плакал.

– Бедная девочка построила вокруг своего горя такую прочную и высокую стену, что больше не может вспомнить, что вы с ней сделали. Она всего лишь хочет быть любимой, быть обычным ребенком. – В голосе тети звучало презрение. – И этой необыкновенной девочке приходится сгорать со стыда, потому что на улице ей вслед показывают пальцем. Для тебя ее амнезия – облегчение. Но это могила, которая рано или поздно проглотит ее.

– Не говори так, Энграси. Ты же знаешь, что такое деревня: никто ничего никому не говорит, зато все обо всем знают. Клянусь, я отругал Росарию, когда услышал от нее подобные вещи. Но что я еще могу сделать? Она очень больна, Энграси. Она хорошая мать для Флоры и Розауры; врач говорит, что она и не догадывается о том, какую рану наносит Амайе.

– Но ты-то знаешь. Ты должен ее остановить.