А затем внесли суп. Вернее, его ингредиенты. Овощи, корнеплоды, приправы. И местного правителя, главу мятежа — ещё живого.

Впрочем, ненадолго. Не говоря ни слова, отец закатал рукава — и принялся за «готовку». С его умением владеть мечом нарезка главного ингредиента на куски заняла чертовски мало времени. А когда голова, внутренности и всё остальное оказалось внутри здоровенного котла, он вручил мне огромный черпак и приказал варить. Отличный суп выйдет — так он тогда сказал со своей фирменной усмешкой.

Мне. Семнадцатилетнему п**дюку.

Можно подумать, уже дылда? Да нифига подобного. К своим семнадцати я конечно не был невинным цветком, но… недостаточно для того, чтобы нормально себя чувствовать во время такого процесса.

Отдельной пикантной ноткой было наличие за столом дочери местного правителя — девушки на вид весьма милой и симпатичной; такой, что в иной ситуации я попытался бы заговорить с ней о чём-нибудь… но сложно кидать на кого-то неловкие смущённые взгляды, при этом размешивая в огромном чане останки её отца.

Она была правда красивой. Чем-то похожей… на мою мать.

Есть этот суп, к счастью не пришлось. Вернее, пришлось, но уже не мне. Как можно легко догадаться, на эту роль отец назначил родственников мятежника. Сидя за столом, привязанные, они глядели на нас с ним, на происходящее кровавое действо круглыми глазами… но самый большой ужас в этих глазах возникал при взгляде на пустые тарелки, что стояли перед ними. В том числе и перед той девушкой.

Что же до отца, то он мирно сидел во главе стола и будничным, доброжелательным тоном вёл переговоры, обсуждая с семейством, под какими «условиями» они признают поражение в войне и какую именно кабалу они получат в виде репараций.

Заслужили ли эти люди такой расплаты? Честно говоря, понятия не имею; в то время меня больше всего заботило то, как бы не блевануть в казан, варево в котором я размешивал.

Вот и причина — одна из основных, по крайней мере — того, почему у меня так туго с проявлением симпатии к кому-либо. Какая бы девушка мне после этого не нравилось, в сознании тут же начинало маячить чувство вины, а перед глазами, разумеется, вставал тот бл*дский суп.

Жестокость к врагу? Возможно, но вовсе не это так зацепило меня в том случае. Куда больнее было то, как отец смеялся надо мной, оцепеневшим от происходящего, мешающим суп на автомате. Смеялся и… говорил примерно то же, что и этот идиот-бульдог из Оттиска говорит своему сыну.

И ведь самое мерзкое — даже не то, что он сделал со мной. Хуже всего — его собственное восприятие всего этого. Старый мудак ведь считал себя правым. Видел в этом действительно адекватный способ заставить ребёнка повзрослеть. Он был горд собой, горд тем, что у него хватает духу как следует воспитать своего сына. Тем, что именно я мешал тот бл*дский суп.

Помню, как он всю обратную дорогу нёс какой-то бред — что-то про то, что «либо ты размешиваешь суп и разливаешь его по тарелкам, либо ты и есть тот, кто плавает в супе», и всё в таком духе. Старому козлу было невдомёк, что я его даже не слушал.

Я лишь винил себя в том, что я такой плохой и тупой сын, раз ему приходится делать со мной подобное, чтобы я стал умнее.

Дало ли мне это что-то?

Я улыбнулся.

— Тупой трус, — даже не сказал, а вырыгнул из себя отец-бульдог из Оттиска. — Не способен даже на…

…не дожидаясь окончания фразы, я нанёс удар; улыбка переросла в широкую, нехорошую ухмылку.

Отец удивлённо заморгал, глядя на меня; нож, который он мне вручил, торчал прямо из печени привязанной девушки.

Впрочем, я и не думал останавливаться. Удары были точными, умелыми, а главное — быстрыми, как будто их наносил заведённый автомат. Провернуть под рёбрами. Пробить лёгкие. Вспороть кишки.

Я не обращал внимания на то, жива девушка передо мной или мертва — просто бил с лихорадочной скоростью, дотягиваясь, насколько хватало детского роста. Кровь брызгами падала на меня — липкая, с характерным запахом — но и на это тоже я не обращал никакого внимания.

А вот на что обращал, так это на отцовское лицо. Стоящий сбоку мужчина начал было довольно улыбаться… но эта улыбка быстро стала напряжённой. Что-то не так, мудак?

Время шло; я наносил удар за ударом, как будто кроме меня, ножа и окровавленного обрубка, мало похожего на человеческое тело, передо мной ничего в мире не существовало. Напряжённость в глазах отца перерастала в беспокойство, а беспокойство — в самый настоящий страх.

Вот и чудесно.

— Эй, — резко остановившись, я повернулся к нему, чувствуя, как кровь стекает у меня по лицу. — Что с лицом?

Отец нервно сглотнул, пытаясь что-то сказать… но, кажется, его слишком потрясло то, что он увидел — как и перемены в моём тоне.

— Ты же именно этого и хотел, — я сделал шаг в его сторону. — Мечтал об этом.

Ой. А почему-то вместо радостных отцовских объятий мы так резко сбледнули с лица и принялись отступать назад?

— Такие, как ты, — прошипел я сквозь зубы, подходя ещё ближе, — просто маленькие, узколобые садисты и у*баны. Вашего грёбаного расположения не добьёшься…

Отец распластался по каменной стене; его лицо застыло в гримасе подлинного ужаса, любые слова замерли в горле. Поводя в воздухе ножом, я подошёл к нему почти вплотную. Да уж, наверное, ауру ненависти и гнева, что исходила сейчас от меня, можно было ощутить физически.

— …даже если вас зарежешь, как собак, — закончил я. — Всё, что вы понимаете — это страх.

Мой язык медленно, демонстративно прошёлся по лезвию ножа, слизывая вязкую кровь.

— Поэтому и воспитывать такие ублюдки, как ты, могут лишь через страх, — я с улыбкой вытянул руку и указал на превращённое в кровавую мочалку тело. — Ну, как? Этот кусок мяса сделал меня мужиком?

Отец лишь молча глядел мне в глаза, не в состоянии ни сказать что-либо — ни отвести взгляда.

— Я спросил, — выплюнул я, — сделал ли он меня мужиком? И будь столь любезен, уточни, на каком именно моменте. На почках или на селезёнке?

Отец раскрыл рот, но лишь молча глотнул воздуха, когда я шагнул ещё ближе; дёрнувшись вбок, он потерял равновесие и, упав, принялся нелепо отползать.

— Что же ты? — я продолжал улыбаться, глядя ему прямо в глаза. — Это именно то, во что ты так мечтал превратить собственного сына. Надеюсь, тебе нравится.

…так дала ли мне что-то та история с супом?

Пожалуй, да. Со временем. Дала понимание того, как мыслят подобные мудаки.

Вина? Она ушла с пониманием того, что глупо винить себя за то, что ты не стал грёбаным монстром, которого хотел видеть в тебе твой отец. За то, что ты не дал садисту реализовывать через тебя свои больные комплексы.

За любым желанием «сделать тебя лучше», «воспитать из сына мужика» кроются лишь чьи-то тараканы в голове и ограниченные садистские фантазии. Не поддаться на это не значит быть трусом или тряпкой; не поддаться на это значит остаться собой. Проявить силу и не стать монстром, которого из тебя хотели вылепить, несмотря на всю вину, которую тебе же хотели навязать.

Я кинул ещё один взгляд на отца. Трясущийся, бледный, с выпученными глазами.

Жалкий.

Все они жалки, если содрать с них тонкую шкурку бравады и показать, что они не самые сильные здесь.

Швырок; нож завибрировал, с силой вонзившись в каменный пол — я же, больше не оборачиваясь ни на что, просто вышел за дверь. Здесь мы закончили.

Последнее, что я ощутил перед тем, как Оттиск начал распадаться — то, что пацан, в чьём теле я находился, больше не испытывает ни капли страха перед отцом.

…реальность встретила меня неприветливо; озноб и жар одновременно, а главное — подкатывающая к горлу тошнота. Несколько секунд — и я, согнувшись пополам, принялся неудержимо блевать.

Нет, воспоминания о супе не при чём — они уже давно не вызывали у меня такой реакции. Просто это значило, что я достиг предела. Первый этап Огранки завершён.

Вернее, почти завершён. Словно… я подошёл к самой границе. Оттиск довёл меня до этой границы, но перешагнуть её я должен сам. Не хватает лишь последнего толчка.