Вот и славно.

— Глядя на цвет чьих-то кишок, ты сразу понимаешь, кто он такой, этот человек — или, вернее, кем он был, — Новак покачал головой. — Бывают кишки тёмно-красные, как густая кровь. Это кишки людей исключительно достойных уважения, умных и смелых. Порой и среди них встречаются подонки, как и везде, но это всё равно будут подонки первостатейные, высшей пробы, с чувством собственного достоинства.

— Брат… не надо… — выдавил из себя цыган.

— Брат? — Новак хмыкнул. — Как мало нужно людям, чтобы назвать кого-то братом. Чьи-то матери старались, рожали братьев, чтобы потом являлись самозванцы и умаляли их выстраданные заслуги?

Он снова затянулся.

— Так вот, о кишках. Ты перебил.

— Я всё скажу…

—…и, надеюсь, не станешь перебивать снова, — Новак усмехнулся. — Так вот, дружище. Бывают люди, чьи кишки отдают ярко-красным. Обычно это наглые выскочки с горячей кровью. Их смелость основана не на том, что они по-настоящему храбры, а на том, что они тупы и не могут осознать опасности. Впрочем…

Лисовская делала ему какие-то жесты за спиной цыгана. Чего это она?

—…даже они лучше, чем экземплярчики с нежно-розовыми кишочками. Батистовые плаксы, чьи поджилки трясутся при виде каждого намёка на опасность, но при этом желают быть во главе и жить припеваючи, не имея на то, никаких оснований. Никакого уважения, хотя порой они бывают слегка полезны.

Новак улыбнулся ещё шире; сигарета чуть не выпала из зубов.

— Но позорней всех — те, чьи кишки стали коричневыми. От всего дерьма, что пропущено через них. От всех пороков, впитанных в душу. От страха и алчности, лживости и самовлюблённости…

Он резко встал; стул с грохотом повалился на пол комнаты для допросов, так, что вздрогнул не только цыган, но и Лисовская.

— Какого цвета у тебя кишки, парень?! — прорычал Новак, наклоняя лицо к цыгану. — Какого цвета?

— Я скажу… я скажу…

— Так говори, а не трать впустую воздух!

— Но я видел мало! А слышал ещё меньше…

Новак ничего не ответил, продолжая глядеть на цыгана в упор. Тот задёргался ещё сильнее.

— Это был санакуно! Санакуно, так сказала цыганка! А он…

— Это имя? — уцепившись за слова, нельзя было дать слабину; Новак не двигался с места, продолжая задавать вопросы, пока допрашиваемый мечтал оказаться от него как можно дальше.

— Нет! Это… это… — цыган замялся. — Санакуно это не…

— Хватит мямлить. Говори!

— Это ромал с великой силой! — цыган едва не плакал, уверенный, что живым он отсюда не выйдет. — Он положил руку на шар, и шар треснул, а! Никто так не мог!

— Он раздавил шар рукой? — не поняла Лисовская.

— Не рукой! Сила разорвала его! А потом он играл на гитаре…

— А это ещё тут при чём?

— Потом он сел на Бурана! — цыган выпаливал всё, что шло на ум. — Буран не просто конь! Он потомок коня, на котором Император ездил! Никто не мог его приручить! Санакуно смог!

— Бред какой-то, — тихо пробормотала Лисовская. — Ладно. Это всё лирика. Что ты знаешь об этом типе? Откуда он, из какого рода? В каком районе обитает?

— О санакуно говорилось в наших пророчествах, — продолжал цыган. Кажется, слова его напарника он пропускал мимо ушей — зато от Новака не отводил взгляда. — Он явится… сила его будет велика, и он объединит всех… Или погубит. И вот он явился, но мы разозлили его… зря барон Драгомир сказал за ним гнаться, зря…

— Эй! — потребовала Лисовская. — Успокойся и говори по существу. К какому роду относится этот тип, в каком районе он живёт…

— Никто его не знает! — благоговейно прошептал цыган. — Никто, а! Говорю! Он явился из ниоткуда, его никто не знал…

Лисовская со злостью посмотрела на Новака. Она не сказала ни слова, но всё и так читалось. «И этот не сказал ничего полезного, только наплёл бредятины из местного фольклора».

Ну, нет. Новак медленно распрямился.

Этот тип дал очень интересную зацепку.

Вот только… какой-то цыганский антихрист? Нет, это было бы слишком просто для произошедшего. Новак чувствовал спинным мозгом, как над угольной землёй сгущаются свинцовые тучи.

Тут что-то большее. Этот санакуно… не просто какой-то цыган с мощным Даром.

Грядёт что-то больше; что-то страшное. Всё внутри Новака кричало об этом. Что-то… извне, словно из глубин космоса; что-то древнее и могущественное.

Иначе к чему так резко заболело простреленное колено?

— А с ним не соскучишься, верно? — хмыкнул Горыныч, заруливая во двор невзрачного строения. Пустая подворотня казалось совершенно… будничной.

Илана Медведева тихо цокнула языком. Да, у этого дедка всё было схвачено. Пожалуй, она почти не удивилась, когда он вдруг достал ключи от мирно стоящей на улице машины. «Страховой вариант», так, кажется, пояснил он тогда. «Подобные вещи должны быть повсюду».

А вот Йошида Распутин… Что-то в нём, определённо, было. Что-то такое, чего никогда не разглядит отец — но она увидела сходу. И шарм, и харизма, и — чего уж скрывать — сила.

Вот только…

— Удача не может быть вечной, — спокойно заметила она.

Старик неторопливо припарковался и распахнул дверь.

— Если это удача, — парировал он. — Взять хотя бы твоё, мм, похищение. Как я посмотрю, ты не сильно сопротивляешься. Как для похищенной.

Да, пожалуй. Илана… сама пока не определилась с тем, что ей следует делать дальше. Побыть и правда пропавшей какое-то время? С одной стороны, это может принести проблемы, а с другой — и пользу. Чего больше?

— А что толку? — заметила она. — Расклад не в мою пользу. Не согласилась бы играть роль похищенной — стала бы ей по-настоящему.

К тому же… вопрос «что толку» говорил о другом; о том, чего Горыныч не знал и знать не мог.

Планы отца. Выдать её за Йошиду, позволить роду выйти на передний план, вступить в большую игру. А раз её всё равно сводят с этим парнем… вот она и решила немного ускорить весь процесс. И, может быть, поняв, что движет Йошидой и как найти к нему ключик.

— Вы на редкость спокойная девушка, Илана, — благодушно заметил Горыныч, открывая дверь обыденно выглядящего дома. — Или, может быть, просто умная. Большая редкость в наши дни.

Илана вежливо улыбнулась в ответ — и замолчала, проходя вслед за ним.

Если начистоту, она не любила таких, как Йошида. Слишком молодых, слишком импульсивных, действующих не от опыта или ума, а от эмоций. Куда больше ей нравились мужчины, похожие на отца — собранные, серьёзные, пропахшие дорогим алкоголем, сигаретами и тяжёлым одеколоном.

Такие, как… Ратибор Горыныч.

Нет, конкретно он, наверное, всё же староват. Будь он моложе лет на десять, пятнадцать…

И в то же время, его возраст — это прямое свидетельство того, чего он стоит. Это значит, что у него были силы дожить до своих лет, занимая подобное положение.

Импульсивные мечтатели без реальной силы… такие долго не живут. Отец наглядно ей показывал, что бывает с теми, что не отмерил семь раз прежде, чем отрезать, и его дочь накрепко запомнила урок.

Евгений, например. За Суворовым стоял могучий род — как и за Йошидой. Вот только сам он не представлял из себя… ничего такого. Горы самомнения, дикое эго и кипящая агрессия на всех, кто не кланялся ему в ноги.

То, что случилось вчера в парке… Вернее, почти случилось. Вот он, предел его амбиций. Она и раньше знала, что Евгений ничтожество, теперь же презрение к нему стало ещё выше.

С другой стороны… она давно догадывалась, что этим всё закончится. И вчера, выходя вместе с ним в парк, взвесила все риски и была к этому готова. Как она и говорила, Суворов ничтожество сам по себе, но за ним стоит сильный род.

Отец всегда учил её, что семья важнее всего. Даже важнее личных интересов. Немного потерпеть, поизображать слезливую дурочку, чтобы затем Суворовы оказались в долгу перед её родом? Неприятно, но она была готова на это пойти.

Йошида… стал непредвиденным фактором. Впрочем, к лучшему: теперь род ещё в большем выигрыше, а ей не пришлось… в общем, не пришлось.