— Ты почему не спишь? — тихо интересуется он, стараясь не разбудить спящих на соседних койках соседей.

— Думаю о том, что будет с родителями и друзьями, — Дюпэн-Чэн грустно улыбается в темноте.

— Алья, наверное, будет рвать и метать, а еще непременно попытается сорваться на поиски нас, а Нино будет ее отговоривать, — Маринетт тихо смеется, утыкаясь лицом Агресту в шею. Адриан тянет ее за собой, и старушка-кровать устало скрипит под их весом.

Маринетт знает — любви не существует. Да и не нужна она — звезды же есть.

(И с тех пор Дюпэн-Чэн видит их все чаще).

Комментарий к Решающая спичка

Только давайте не будем спорить о том, бывают ли боль и кровь при первом сексе, ладно? У всех все по-разному, может быть - может не быть. Считайте, Маринетт не повезло.

Ошибки в пб.

Кстати, это еще не конец. Будет что-то типа эпилога, но я до самого конца буду молчать о том, хорошо все закончится или нет.

Жду отзывов (и, возможно, теорий) по поводу этой и последующей части. Ваш Кот<3

========== Пламя ==========

Осенние солнечные лучи мягко играют с водной гладью мелкой речонки с довольно быстрым течением. Погода и не теплая, и не холодная еще; едва различимый аромат мороза стоит в воздухе, наполняя легкие необъяснимой свободой и легкостью. Серебристый иней в утренних лучах солнца блестит тонкой корочкой на жухлой траве. Яркие, пестрые кленовые листья выглядят слишком неправильно рядом с этим хмурым платиновым небом, словно веселый клоун в рыжем парике, насмехаясь, сидит среди скорбящих людей на похоронах.

Хрупкая, неправильно худая девушка с короткими черными волосами, укутанная в пестрый клетчатый плед, сидит на обмерзлой лавочке. Дыхание, — слишком прерывистое, — вырывается белоснежным, хрустальным парком, от чего бледно-розовые губы покрываются тонкой, легко рвущейся, едва ощутимой пленкой. Рядом, собранные горкой, поздние яблоки ютятся на деревянной лавке, удерживаемые рукой девушки.

У нее мертвенная бледность в последнее время и слишком холодные, слабые руки.

У Маринетт кружится голова, и с самого утра яростное желание не вытаскивать свои кости, обтянутые сетью вен и пленкой тонкой кожи, из кровати, но она упорно продолжает глядеть в сторону калитки, ведущей в ее любимый мирный уголок — сад. На телефон приходит совершенно глупое и не нужное сейчас сообщение.

[Ты еще во дворе]

Не вопрос — утверждение, достойное упрямого и немного непонятного для Дюпэн-Чэн характера юного светловолосого, — и не в меру серьезного, — Агреста.

[Ты скоро вернешься?]

Слабые пальцы едва слушаются своей усталой хозяйки. У Маринетт, кажется, вся жизнь такая — сложная, непослушная, короткая.

[Ты же знаешь, нужно уладить все проблемы с нашими новыми нелегальными документами]

[Прости]

Ее сообщение, как хрустальный плач младенца, как вся боль, скопившаяся в душе юного Адриана Агреста, пожалуй, повзрослевшего слишком рано.

Сердце болит. И голова. И кости.

Маринетт уже давно не чувствует едкого дыма на кончиках волос, слез счастливо-безумного смеха и тяжести латексной маски на лице.

И лезвия больше нет. Ничего привычного и родного больше нет.

Только все чаще уставший и раздраженный Адриан Агрест и болящие от недостатка витаминов кости.

Морозный осенний ветер треплет короткие черные волосы.

*

Легкая морось дождя прибивает пыль на асфальте, оставляет мелкие крапинки на тротуарной плитке, придает воздуху влажный, свежий аромат. Сердце колотится о ребра быстро-быстро и, кажется, готово выпрыгнуть от нелепого, простого и обыденного счастья, отчего и небо выглядит не таким хмурым, и день не таким ужасным, и жизнь простой и легкой.

— Зонта у нас с тобой, конечно же, нет, — задумчиво произносит Адриан, неслышно подходя к своей девушке со спины.

— Конечно же, — с улыбкой отвечает Маринетт, выбегая из-под навеса, укрывающего серое, невзрачное здание с темными решетчатыми окнами. Она кружится под легким дождем, выбивая каблуками туфель какой-то свой, особенный ритм, подпевая мелодии ветра и туч.

Да и не нужен зонт, ведь есть наполненный счастьем и вдохновением воздух, теплая ладонь Адриана Агреста на ее плече и знакомый, такой родной и привычный дождь Парижа. Сегодня Поджигатели решили вернуться.

С Эйфелевой башни весь город виден, как на ладони. Маринетт кажется, что она может взять и обхватить его своими тонкими руками, сжать в приветственных объятиях и рассказать о том, как скучала без привычного шума машин, аромата коричных булочек в родной пекарне. И дыма.

Того самого дыма, оставшегося на чердаке ее комнаты, запутавшегося в волосах и преследующего по пятам каждый день. Дыма сгоревших зданий на окраинах Парижа.

Маринетт вдруг с разбега запрыгивает на спину Адриана, щекоча своим мятным от жвачки дыханием его ухо.

— А помнишь, как мы впервые поцеловались?..

И Агрест ловит своими губами ее шепот, сжимая Дюпэн-Чэн в крепких объятиях.

Маринетт любит Париж.

*

Мама встречает ее со слезами на глазах и крепкими объятиями. На полу пекарни россыпью осенних листьев разбросаны шоколадные пирожные.

Они сидят вместе с мамой в ее старой комнате, пьют чай и разговаривают обо всем, что только можно. По оконному стеклу устраивают гонку шебутные дождевые капли, и старичок-подоконник устало и безнадежно скрипит под весом Маринетт.

— Мам, а умирать — это больно? — шепотом интересуется Дюпэн-Чэн.

И кажется, будто время замирает в этот момент. Останавливаются стрелки на часах, настолько Маринетт ждет ответа. Она одновременно и хочет, и боится узнать его.

— Скорее страшно, родная. Тяжело оставлять своих близких одних, уходить, осознавая, что не вернешься, — дрожащим голосом отвечает Сабина, подсаживаясь к дочери и стискивая ее в объятиях.

— А если человек не хочет уходить? Если у него еще остались дела, если он не может покинуть этот мир?

— Я не знаю, Мари. Просто не знаю.

А Дюпэн-Чэн, кажется, начинает догадываться.

*

Маринетт чувствует, как захлебывается в собственной рвоте, не в силах подняться с кровати. Кости ломит в агонии, слабых мышц словно бы и нет, а руки трясутся, как у наркомана в период ломки.

За окном бьет набатом гром, предвещая скорую беду.

Адриан Агрест слышит шум на втором этаже частного, временно снятого дома и спешит наверх. Старушки-ступеньки поскрипывают, кряхтят под ногами, темные и влажные после недавней уборки.

Маринетт, словно труп, причем изрядно пролежавший в земле, но Адриан несет ее на руках в ванную комнату, будто принцессу, фарфоровую фею с волосами, едва достающими до кончиков ушей и небесно-голубыми глазами волшебного цвета, вселяющего непоколебимую надежду и веру в сказку.

Маринетт не верит в сказки и глупое чудо, считая, что они — лишняя трата времени и пустые надежды.

А Адриан верит. Иногда.

— Что ты делаешь? — голос звучит неестественно тихо, надломленно и хрипло, словно ото сна. И Маринетт почему-то хочется верить, что это действительно сон.

— Пытаюсь дозвониться в скорую, — раздраженно отвечает Агрест, когда Маринетт пытается сесть на край чугунной ванны.

— Нет, — испуганно шепчет она.

Маринетт помнит, как в презрительно белой палате ее брезгливо осматривала медсестра, а врач уродливыми синими чернилами криво прописывал в ее карточке страшный диагноз «Анорексия». Как отсаживались как можно дальше от нее отвратительно-милые кукольные девочки, попавшие сюда практически случайно. Они боялись даже дышать рядом с ней, словно Маринетт заразная.

— Не надо, пожалуйста, — она в приступе паники хватается за руку Агреста слабыми пальцами, чуть ли не падая. — Я хочу… ну, чтобы это произошло дома, с тобой и без жуткой стерильной палаты.

Маринетт боится слова «смерть». Словно, если она его произнесет, надежда иссякнет. Будто она самостоятельно подпишет себе приговор.

— Хорошо, — вздыхает Адриан, отчаянно впиваясь ладонями в растрепанные светлые волосы.