— Женщины и не должны лезть в политику, — рыцарь придвинул к ней поближе тарелку с оставшимися луковками, но графиня отрицательно качнула головой. — Не их это дело. Женщин ведут эмоции, а в политике они не нужны.

— Так бывает не всегда, — слабо улыбнулась она. — Яркий тому пример — Калантэ, Львица из Цинтры. Или, если вам она не по душе, королева Мэва — она ведь отвоевала свои владения у Черных. В Нильфгаарде её даже прозвали Непокорной.

— Ну и что? Повезло, видать, и все.

— Повезти Калантэ могло лишь раз — когда она сражалась против ваших войск под Хочебужем. Эта битва закалила её и с ней стали считаться.

— Три тысячи убитых, — ухмыльнулся он. — Я видал сражения с результатом получше. Не стану с вами спорить, ваше… э-э… Сиятельство, но вы можете думать как хотите, а я еще не видел женщины, которой власть пошла бы на пользу.

— Власть вообще никому не идет на пользу — любая власть. Вот такие, как вы, берут в руки мечи и после пары срубленных голов начинают воображать, будто они всесильны, не думая о том, что найдется кто-нибудь, способный сделать с ними то же самое. Влияние власти на монарха — это такая избитая тема, милсдарь, что мне неинтересно её обсуждать. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— И о чем же?

— У вас есть дети? — спросила она с улыбкой, но рыцарь вновь отчетливо разглядел за ней грусть.

— Может, и есть, — ответил он неохотно. — В борделях часто бегают чьи-нибудь дети. Иногда даже отпрыски богатеев и королей, но чаще всего от простых солдат.

— Их мне жаль больше всего, — графиня вар Дер’Вальд помолчала, прикрыв голубые глаза. — Я всегда питала слабость к беспризорникам и сиротам. Хотела даже на старости лет взять себе кого-нибудь на воспитание — мальчика, чтобы упражнялся с мечом и ездил верхом, или девочку, чтобы… чтобы она вышивала или тоже училась воинскому делу. Вы, наверное, не согласитесь со мной в том, что нужно поощрять детей, когда их к чему-то страстно тянет, но я не прошу вашего согласия.

— А своих детей у вас нет?

Она отвела взгляд к ревущему огню, постукивая пальцами по столу, и горько усмехнулась.

— Мой старший сын погиб на охоте много лет назад, а двух дочерей я выдала замуж — у них свои семьи. Узнай они о моих замыслах, решили бы, что эта богатая старуха совсем тронулась умом.

— Вы не похожи на старуху. И затея недурна.

Графиня удивленно воззрилась на него и вдруг рассмеялась — на дне её глаз он увидел совсем молоденькую девушку, даже девочку. Все женщины таковы, в каждой из них до конца дней жило маленькое беззащитное существо, нуждавшееся в том, чтобы услышать определенные слова в определенное время.

— Расскажите что-нибудь о себе, — попросила она. — Чтобы я тоже хоть что-то знала, добрый рыцарь.

— Я не особо… — фыркнул он, смутившись этих слов. — Не привык, что люди просят о таком.

— Прошу вас.

Не только графиня вар Дер’Вальд называла его добрым рыцарем. Так же, как ей он поначалу показался почившим мужем, она показалась ему похожей на другую женщину.

***

Рыжеволосая девушка стирала бельё около распахнутой настежь двери — чтобы в затхловатое жилище проникло хоть немного свежего воздуха. Мыльная пена уже лезла из бадьи, оседая на земле, и рыцарь видел мелькающие в ней среди простыней и наволочек ладони, маленькие и покрасневшие от усердия. Она устало вздохнула, вытащила простыню и швырнула в стоявшую рядом лоханку с чистой водой.

— Катарина.

Девушка обернулась — и тут же с радостной улыбкой устремилась к нему, запрыгнула, как юркий зверёк, обвивая руками за шею. Она заметно набрала в весе, мягкая и теплая, со стройными белыми ногами под задравшейся юбкой платья. Он знал, откуда оно — сам покупал, немного напутав с размерами, но теперь оно стало ей впору, зеленое, с красивой шнуровкой на спине. За ней прятались вечно сведенные в нервном напряжении лопатки, хрупкие, как у ребёнка.

— Я же просила не называть меня так, — сказала она, целуя его в щеки, нос, губы, не упуская ни единого миллиметра кожи. — Мне это напоминает о…

О борделе, да. Он знал, что ей все еще временами снились кошмары — приходилось самому вставать с постели, чтобы накрыть Катришку одеялом, закутать, как ободранного котёнка, и принести плошку с еще теплым бульоном, стоявшим на печке. И все же сейчас дела обстояли лучше, чем раньше. Как-то раз, спустя несколько дней после заварушки на арене, он разделывал добычу с охоты и забыл прибрать за собой. Девчонка увидела кровь и забилась в припадке, ползала у его ног вся в слезах, будто помутилась рассудком. Лепетала всякий бред. Убеждала его в том, что станет его рабыней, его шлюхой, кем угодно — пусть только не возвращает её в бордель. Назаирец так и не спрашивал её о том, что там произошло.

Она не выносила вида крови и потрохов, бедняга, а он несправедливо срывал злость, называл неженкой и белоручкой. Шлюха-белоручка, так он ей однажды сказал в сердцах. Теперь-то руки её точно белыми назвать было нельзя.

— Тебя ведь так звали до борделя, — возразил рыцарь. — Хорошее имя.

— Нет, — Катришка все не отлипала от него, крепко зажмурившись. — Плохое. Мне не нравится. Но… Иногда в постели ты, кажется, зовешь меня милой и… сладкой? Только там, а в остальное время нет. Мне из-за этого грустно.

— Несправедливо с моей стороны. Попробую что-то с этим сделать.

Она поцеловала его в мокрую от пота шею — в городе царила летняя жара.

— Я люблю тебя, добрый рыцарь. Пойдем в кровать…

Катришка пахла мылом, чистыми простынями, спелыми сливами, и его пальцы уже почти дотянулись до шнуровки платья, но…

— Устал, — буркнул он коротко, пытаясь почесать грудь сквозь стеганку. — Ты приготовила мне поесть?

Сначала она нальет ему в миску суп с чечевицей и говядиной, затем достанет сырный или мясной пирог, подрумянившийся бекон с яйцами или кашу, но даже после этого всего на языке у него останется привкус острого перца.

— Как там Белка? — спросила Катришка, усаживая его за стол. — Я давно его не видела.

— Уехал в Оксенфурт, — ответил назаирец, пробуя суп. Недосолен, на зубах что-то похрустывало, однако это хотя бы можно было есть. Бахира угощала его едой из «Зимородка», заказывала там кувшины малинового сока и мясо в пряностях, печеную рыбу и оливки, перепелов в меду и свиные ребрышки. Он вспомнил этот сытный, прекрасный ужин, и суп показался ему еще хуже, чем прежде.

— Зачем это?

Она села напротив него, улыбаясь. Рыжие волосы понемногу отрастали и завивались от влаги. Не красавица, подумалось ему, но и не последняя уродина. Просто девушка, похожая на сотню таких же, бродящих по этим улицам — с той разницей, что шлюхой она больше не была. У неё округлились бедра, окрепли руки от тяжести мокрого белья, зажили старые синяки от побоев. Он позаботился об этом — сам наносил мазь на припухшую кожу.

— По делам, — уклончиво ответил рыцарь, собирая остатки супа куском хлеба. — Вечно его нет, когда он нужен.

— Он поехал кого-то убивать?

Катришка медленно скользила пальцем по трещинке на поверхности стола, заметно вжав голову в плечи. Назаирец слабо усмехнулся — на сей раз по-доброму.

— Не думай об этом. Женщинам не надо лезть в дела наемников, а ты еще начнешь мне мораль читать. На, вот, купи себе чего.

Он положил на стол увесистый кошель с кронами и придвинул поближе к ней.

— Хочешь — платьев, хочешь — цацок. Я знаю одного ювелира…

— Арис.

— М-м?

— Тебе еще снится Назаир?

Откуда она узнала? Комок мякиша так и застыл в горле, он даже закашлялся, рывком потянувшись к кружке — глоток кислого пива казался почти спасительным.

— Бахира заходила сюда недавно, она рассказала мне, — объяснила Катришка, предупреждая его вопрос.

— Какая разница? — пробормотал рыцарь, ковыряясь пальцами в пироге. — Тебе «Хромоножка» тоже снится наверняка, но я же не спрашиваю, что да как.

— И не спрашивай, — она поджала губы. — Сейчас это не так важно, а я волнуюсь за тебя и… Ты все рассказываешь ей, а со мной молчишь. Не понимаю. Несправедливо.