— Что подать? — спросил полусонный корчмарь.

— Что найдется, — пожал плечами рыцарь, устроив ладони на стойке. — Зимой особо не попируешь.

— Это верно. Ну… Есть вяленая форель — сыновья мои успели наловить, пока рыба на глубину не ушла. Картошка печеная, курица…

Он подхватил с доски разделанную тушку и показал назаирцу.

— Ну так как? Откушаете картошки, милсдарь? Еще горячая, да и подливка овощная готова. А если вам мяса охота — это придется обождать.

— Давай сюда свою картошку и рыбу, и сыр с луком не забудь.

Рыцарь устроился поближе к очагу, насколько это было возможно, но тепло его почти не ласкало. Немолодая дворянка за своим столом заметила, как он потирает руки и медленно розовеющие щеки — снова глянув ему в глаза, она с вежливой улыбкой указала на соседний стул.

— Спасибо, — поблагодарил он, подсаживаясь к ней.

— Не за что.

Она пододвинула к себе блюдо с куском пирога, из разреза которого чуть не вываливалось мясо с луком.

— Вы приехали одна? — он спрашивал, чтобы поддержать беседу, и старался не смотреть на дымящийся пирог.

— Нет, — дама неторопливо орудовала ножом и вилкой. Назаирец, созерцая это, почти почувствовал к ней жалость — много же женщинам приходится усвоить всяких мелких вещей, чтобы быть в глазах других воспитанными и приличными.

Он хмыкнул, замечая её немногословность.

— Не хотите говорить?

— Позвольте мне сначала прикончить этот пирог, милсдарь, — голос её звучал мягко, но он слышал в нём и сталь. — Не люблю говорить во время трапезы.

В чертогах их замка во время пиров людям приходилось перекрикивать друг друга — так шумно там было. Даже женщины, случалось, орали громче мужиков с их хриплыми басами. Дворянка в плаще лакомилась пирогом с подчеркнутой аккуратностью, когда ему принесли обещанный картофель в густой подливке и рыбу. Он подцепил мелкий клубень вилкой, покатал по тарелке, словно чертил какие-то буквы.

— Моя челядь греется у огня, — заговорила вдруг дворянка, — а рыцари нашли постой где-то в деревне. У корчмаря свободна только одна комната и я за неё уже заплатила. Если вы хотите переночевать — придется что-то придумать.

— Я вполне могу постелить себе и в стойле, — усмехнулся он. — К коню поближе.

— Вы очень любезны, — она слегка улыбнулась. — И явно умеете шутить.

— Шутить? Не-е, это не шутка, мне действительно случалось спать в стойле или хлеву — обычное дело, когда заканчиваются свободные комнаты. И среди зверушек тепло, даже хрюканье свиней не будит.

Собеседница съела еще кусочек пирога и отпила немного вина.

— Вы — рыцарь?

— Нет, — теперь настал черёд его немногословности. Назаирец обмакнул лук в подливку.

— Солдат?

— Немного. Если вам надо кого-то убить — можно обсудить сделку.

— Я никого не хочу убивать, но запомню ваше предложение. Вы очень… прямолинейны. Никогда не могла сказать, хорошая это черта или плохая.

Назаирец пожал плечами.

— Как по мне, нет плохих черт. Даже солнце — и то может сначала нас согреть, а потом обжечь, но мы же ему радуемся.

— Солнце… — дама спрятала улыбку за ладонью. — Если вы об оранжевом шаре на небосводе — это правда. А есть и такие солнца, которые предпочтёшь всю жизнь не видеть.

— Вы о нильфгаардцах? Не думаю, что они готовы сунуться на Север снова, в третий раз. Предыдущие два должны были их чему-то научить.

Она вздохнула, глядя на огонь.

— Говорят, что императору Эмгыру настойчивости не занимать. Если это правда — боюсь, что рано или поздно он своего добьется. Вряд ли в ближайшее время нам придется ожидать спасительного объединения Редании, Темерии и остальных…

— А может, его убьет какая-нибудь офирская шпионка, — он хлебнул горячего вина и причмокнул, не сдержавшись — вкус был дрянным, но тепло накатило на него стремительной волной и ноги под столом обмякли.

— У него таких при дворе нет, я уверена. Однако есть ведь еще аристократия…

Рыцарь рассмеялся, посмотрев на неё.

— Вы очень… храбры для женщины. Со всеми гостями уже успели обсудить покушение на императора? Небось, до этого еще десяток постоялых дворов слушал ваши речи.

— Ошибаетесь.

Она уже не улыбалась, тень печали тронула её лицо и руки спрятались в длинных рукавах, словно вдруг подул холодный ветер. Корчмарь подошёл к очагу, подбросил дров и вернулся на своё место как ни в чем ни бывало, челядь дворянки засыпала прямо у огня. Не хватает лютни, подумалось рыцарю.

— Просто когда вы заговорили со мной, — вновь зазвучал её голос, мягкий и усталый, но теперь в нем слышалось какое-то смущение, — мне показалось, что я услышала своего мужа. Знаете это чувство, когда видите в лавке портного плащ, похожий на тот, который носил, например, ваш отец?

Его отец не носил плащей — большую часть времени он был закован в доспехи.

— Немного знаю, — кивнул он, едва нахмурившись.

— Вы ведь из Назаира? Поэтому вы говорите… так. Грубо и кратко, словно ссоритесь. Ваш акцент выдает вас.

Рыцарь почесал щеку.

— Это… правда. А ваш муж был назаирцем?

— Да, — кивнула она, поглаживая мех на рукаве. — И, возможно, только поэтому я продолжаю с вами говорить. Судачить, словно мы в водовороте интриг и должны делать все возможное, чтобы выжить. А на деле я еду в Назаир, чтобы найти его кости — среди руин Ассенгарда или где-то еще, а если не найду, то хотя бы останусь в этом краю, даже если там правит Эмгыр. Мой муж оставил меня ради того, чтобы освободить свою отчизну, но ему не удалось. Все слезы выплаканы и осталось только… что-то делать.

Я тоже, хотелось сказать ему, закричать, сорвать с себя истрепанный, не единожды латанный плащ. Пускай раубриттер, пускай их род столетиями наводил страх на проезжавших купцов и обозы, однако несчастная жалкая капля чести в душе его осталась. Первым его порывом было желание присоединиться к ней — так проникновенно она говорила о Назаире, о своем муже, который сразу же представился ему в мыслях. Граф, барон, такой же рыцарь-разбойник… Какая разница? Он уехал с насиженного места ради того, чтобы золотую корону из роз вновь кто-то надел, ради того, чтобы черные знамена с солнцем сменили стяги с голубым цветком.

— Скажите мне, как вас зовут, — спросила дворянка, глядя на него.

Настоящее имя застряло в горле.

— Арис Арнскрон, — ответил он, понадеявшись на то, что эта женщина картами не слишком интересовалась. — Простое имя простого человека.

— Алинора вар Дер’Вальд, — она протянула ему свою маленькую руку и назаирец не сразу вспомнил, что следует делать в таких случаях. — Графиня, вдова и ваша собеседница. Хотя бы на этот вечер. Многие бы на вашем месте почитали бы себя счастливыми — не каждый день с ними говорит знать.

Он сам был знатью в некотором роде, он понимал, что такое благоговение и слепое раболепие верных слуг.

— Я счастлив, — нашёлся он с ответом, нахмурившись.

— Да бросьте, — графиня вар Дер’Вальд улыбнулась. — Забудьте, что я это сказала. И про мужа тоже. Так на чем мы остановились?

— На настойчивости Эмгыра. Говорите, ему её не занимать.

— Ах да, конечно… Знаете, иногда я просыпаюсь с ощущением, что еще сплю. Что я все так же брожу во сне, а происходящее вокруг — одна сплошная иллюзия, созданная каким-нибудь искусным чародеем. Казалось, мне достаточно зажмуриться, чтобы прийти в себя, но ничего не меняется. Первая война, затем вторая… Я вовлечена в это глубже, чем вы можете предполагать. Засыпаю и пробуждаюсь с ликом мужа перед глазами. Что бы он сделал, увидев новые тучи на горизонте — тучи с черными знаменами, которые для каждого теперь как символ ужаса, как груды костей, как виселицы вдоль каждого тракта…

— Думаю, первым делом он бы выругался.

Алинора вар Дер’Вальд кивнула, но ничего не отвечала ему, пока корчмарь, суетившийся около очага, снова не вернулся к себе за стойку.

— Он был очень… горячим. А я охлаждала его пыл добрым советом, если это требовалось — вот только в войне я, к сожалению, ничего не смыслю. Политика? И в той совсем немного. Мой отец учил меня.