***

Снегопад усилился к вечеру — мелкие хлопья превратились в настоящую белую завесу, укрыли собой жухлую желтоватую траву, будто одеялом, до следующей весны. Он скакал на юг, по главному тракту, и кожей почти чувствовал, как становится теплее. Это ощущение не пропало даже тогда, когда бледное солнце скрылось за облаками и рыцарь перестал ловить его лучи. Легкий морозец пощипывал щеки и нос, кончики пальцев в перчатках, потрескавшиеся и кровоточащие губы он временами облизывал, смакуя знакомый привкус. Пару зубов ему когда-то выбили в драке и после приходилось полоскать рот водой с ромом, но даже тогда, сквозь выпивку, он чувствовал кровь. Или, например, если ломали нос — а травма эта стала столь обыденной, что как травма и не воспринималась. С тех пор эта легкая солоноватость с металлическими нотками так полюбилась ему, что он постоянно терзал свои губы, подставляя лицо колючему ветру.

За снежной завесой прятались маячившие вдалеке деревушки с одной стороны и густой дикий лес с другой. Конечно, если бы Арис пригляделся получше, то увидел бы соломенные кровли, покрытые высокими белыми шапками, и тянущиеся к небу столбики дыма, но рыцарь направлялся не в деревню. Последний раз он останавливался еще вчера в полдень — конь, в отличие от него, не мог скакать во весь опор без продыху. С губ животины капала густая пена, резко пахло конским потом, бока были изранены шпорами. Рыцарь никак его не называл, даже имени не придумал, когда выкупал у последнего владельца. Просто конь. Ничего лишнего.

— Давай, поднажми, — пробормотал он в подергивающееся ухо. — Если довезёшь меня до Горс Велена — куплю тебе самой вкусной моркови и яблок. Не то сено, которое ты обычно жрешь.

Но конь, словно не понимая, что в какой-то степени это побег, не очередное путешествие, фыркнул и вновь чуть не споткнулся. Затем замедлился, перешёл на рысь.

Вот они, минусы путешествия верхом, подумалось ему. Если бы в новиградском порту нашёлся хоть один корабль, который шёл на Юг, заворачивая по пути хотя бы в Цинтру, его бы это спасло. Пожитков с собой, считай, и не было — взошёл на борт, заплатил за гамак или каюту да поплыл. В Цинтре он бы уже купил скакуна и поехал через Марнадальские Ступени. Единственный путь, место былых сражений, где на каждую пядь земли приходилось по горсточке костей, неважно чьих — нордлингов или Черных. Опасная дорога, ибо разбойников там наверняка укрылось не меньше, чем в горах Амелл, но с разбойниками он умел договариваться.

Корабля в Новиграде не оказалось и он не стал ждать — поехал в Горс Велен.

Конь замедлился, ноги его вязли в час от часа подраставших сугробах. Вскоре даже рысь стала ему не по плечу и он зашагал, устало спотыкаясь.

— Твою-то мать, — выругался назаирец, спрыгивая с седла. Очередной порыв ветра бросил в бледное лицо горсть белых хлопьев — они застряли в бороде и тут же растаяли от жаркого дыхания.

Он повёл коня под уздцы, неустанно слизывая с губ кровь. Уютно блестевшие вдалеке огни деревни притягивали к себе, а над ними догорало припорошенное снегом солнце, похожее на половину круга острого сыра с паприкой. Рыцарь сглотнул слюну — ел он все тогда же, вчера, в полдень. Не хотелось останавливаться, терять время впустую, но и речи не шло о том, чтобы добираться до Горс Велена пешком, таким черепашьим темпом. Не хотелось признаваться и в том, что у него сердце болело за животину, которой он даже имени не дал — конь смотрел на него своими умными и одновременно просящими глазами, всем своим видом пытаясь показать, что попона от холода уже не спасала, да и сену он бы сейчас был рад куда больше, чем яблокам или морковке.

— Это лучник посоветовал мне купить тебя, — бормотал назаирец, набрасывая на голову капюшон. — Как там его… Мадс, кажется. Как на духу выдал, где искать лучшего коня. Только и лучший начнёт издыхать, если о нем не заботиться, верно?

По широкому добротному мостику они перешли через замерзший ручей, терявшийся где-то в лесной чаще, потом поплелись дальше — рыцарь и его верный конь. От усталости доспех казался пудовым и сдавливал грудь, но в ногах еще осталась сила, да и мрачная решимость, не покидавшая его со дня отъезда, будто бы лишь усилилась.

— А Белка сейчас, небось, довольный как слон. Все ему досталось — наёмники, женщина, назаирское серебро, золото, вся наша добыча… Для тебя это как целый ящик свежей морковки, понимаешь меня? Только ящик о двух замочках и у каждого по ключику. Чтобы ящичек открыть — надо, чтобы было два ключа. Так вот, свой ключ я надежно припрятал — пускай теперь возится, открывает как хочет, если всё решит себе заграбастать. Ничего мне не надо из тех сокровищ, я еще побольше соберу, чем он.

А женщина? Конь словно спрашивал взглядом, тыкаясь губами ему в заросшую щеку.

— Я не стал ей ничего писать, — хмыкнул назаирец. — Никому из них двоих. Лучник, мне кажется, мог что-то подозревать — и непременно все разболтает этому своему любовнику, медику. Но какая разница? Никто из них с места не сдвинется, потому что…

Они миновали окраину, зашли за низенький, чуть покосившийся заборчик, у которого из сугробов торчали голые ветви кустарников. Домишки, издалека казавшиеся плохонькими, покосившимися, выглядели вполне себе добротно и даже мило — там, где хозяева расписали ставни. Около некоторых стояло по паре сложенных из красного кирпича печей, из чьего-то незапертого хлева высунулась коровья морда, потянув носом холодный воздух. Цепной пёс с ободранным ухом поднял лай, выскочив из конуры, но быстро затих, когда они прошли мимо, не обращая на него внимания.

— Потому что, — назаирец огляделся, держа повод, — все они думают только о себе. И это правильно. От шуток лучника через полчаса уже тянет треснуть ему по морде, а слышал бы ты проповеди от его любовничка. Вечный Огонь — мерзкая штука, скажу я тебе. Хорошо, что у зверей нет своих богов, иначе мир бы совсем свихнулся. Бахира… Та тоже о себе заботится, хитрая кошка. С самого начала мы друг другу пообещали, что не будем заводить разговоров о верности. Какая, к черту, верность, если она офирка? Ей нужен офирец, под стать, торгаш хитрый, принц — уж не знаю, есть ли у них такие. Мы с ней миловались, когда время и настрой были, а в другое время… Да чего мне распинаться, ты и ответить-то не сможешь.

В стойлах около корчмы отдыхали чьи-то лошади, притулилась повозка с двумя мулами, груженная всяким хламом — сундуками, подушками, свернутыми одеялами, нашлось место даже для парочки бержеров, которые почти скрылись под снегом. Похоже, не только он решил остановиться здесь, чтобы переждать непогоду. Ветер играл с болтавшейся туда-сюда вывеской, на которой был изображен треснувший череп с плутоватой ухмылкой.

— «Расколотая голова», — прочёл Арис, хмыкнув. — В жизни хуже названия не видал — сразу навевает мысли про чьи-то мозги, растекшиеся по полу. Хотя, может, у них просто выпивка крепковата…

В Назаире трактиры и гостиницы были не просто местами для отдыха — увеселительные заведения прославили их страну не меньше, чем поля голубых роз. Он помнил пироги со свининой в «Улыбчивом Рыцаре» и пиво в «Замерзшем Очаге», и он точно знал, что самая лучшая оленина с фасолью готовится только в «Медовой Деве».

Коня забрал мальчик, хозяйский сын, а он поднялся по ступенькам на крыльцо и обернулся, осматривая тихонькую деревушку. Одна половина её уже погрузилась в сон, на другой пока царила жизнь — там ели, пили, грелись у огня и танцевали, разминая затекшие после долгой езды ноги. Снег хрустел, накрывал собой следы копыт. Полчаса — и никто уже не догадается, что здесь кто-то был.

В корчме его прошиб пот. Пламя ревело в очаге, точно заколдованное, распространяя тепло. Около него нагло пристроились местные, попивая подогретое кислое вино — не потому что оно было выдержанным и приятным, а потому что обдавало жаром изнутри так, что хотелось раздеться. Какой-то толстый торгаш увлеченно считал монеты, рассыпав их по столу, как горстку семечек, и изредка шлепал по руке своего малолетнего помощника, который пытался стащить хотя бы крону. Недалеко от уголка корчмаря, за грубо выскобленным столом, сидела дворянка в подбитом соболем плаще и ела луковый суп. Она была немолода, но не растеряла прежней красоты и грации в малейших движениях, даже в том, как она держала простую деревянную ложку. Снежинки, подтаявшие в меху накидки и превратившиеся в капельки, поблескивали подобно драгоценным камням — и глаза её блестели точно так же, голубые, излучавшие какой-то внутренний свет. Глаза доброй души. В каштановых с проседью волосах прятались лунные камни на тонких как паутинка нитях.