========== Часть 1 ==========
Бахира натаскала в своё логово красного шелка, укрыла им огромную кровать, набросала тяжелых мягких подушек — и теперь нежилась во всем этом уютном великолепии, вытянув загорелые крепкие ноги. Он даже позволил себе залюбоваться ею на пару секунд, только зайдя в комнату, но вспомнил, что надолго задерживать взгляд нельзя, и с деланным любопытством принялся изучать резные комоды, надушенные пестрые шали и причудливые бутылочки из разноцветного стекла на туалетном столике. Он не хотел смотреть на Бахиру как влюбленный мужчина, пускай отчасти это, пожалуй, было правдой — чистой правдой, которую не отменяло даже то, что часто он над ней насмехался и считал не стоящей его внимания. Хотел погасить её пламя тоненькой струей. Не вышло, сам пришёл. Не приполз, слава богам, хотя она могла добиться и этого.
Она не торопила его, делая вид, что крепко дремлет в своём царстве тонких покрывал и перин. Шелк был на ней и под ней, совершенно не грел, но теплом её сполна одаривал ревущий в очаге огонь. Рыцарь-разбойник стёр пот со лба.
Бахира сладко потянулась, тяжелый золотой браслет на руке с тихим шорохом пополз вниз. Взгляд вновь против воли задержался на ней.
Женщины не должны быть такими сильными, подумалось ему. Им не надлежало играть мускулами, подобно воинам, не следовало душить врагов, стискивая железными пальцами горло. Хрупкость, изящество, тонкий силуэт, болезненная худоба, маленькие груди… Ему вспомнилась другая, но он отмёл эти мысли с раздражением. Если уж пришёл — следовало быть честным хотя бы с самим собой. Он любил сильных женщин. Он желал сильных женщин. Недавно Бахира после нескольких минут жестокой борьбы прижала его ладонь к столу, и он видел, как напрягся её бицепс и проступили вены на запястьях — и тогда плоть так некстати напомнила о себе. Чувство, прежде такое понятное и простое, нынче оказалось не так-то просто принять до конца, но и Бахиру он принял не сразу. Так рыцарь-разбойник оправдывал себя, заходя в эти комнаты, касаясь алых шелков грубой рукой. Маленькое окошко из Северных Королевств в Офир, опочивальня в дыму терпких благовоний, Бахира и её низкий приятный смех, точно гул ветра в ветвях…
Смуглая её кожа, натертая маслами, поблескивающая как полированная бронза в полумраке, разгоняемом десятками свечей. Он хотел прикоснуться к этой бронзе поскорее, но последние несколько шагов до постели дались так тяжело, точно к ноге кто-то приковал цепями огромный камень. А может, это все дым из резной курильницы, разъедавший глаза и дурманивший разум — дым, который следовал за Бахирой повсюду, который стал невидимой вуалью, окутывавшей её широкие крепкие плечи. Когда рыцарь пытался эту вуаль сорвать, протягивал руку, словно нищий у часовни Вечного Огня, вуаль крепко обвивала и его, затягивалась на шее, не давая дышать. Не дышать — значит не чувствовать свободы.
— Сир… — шепот из полумрака обжёг ухо — заигрывающий, насмешливый, ленивый. Ему вторил звон браслетов, причудливых серьг с самоцветами, золотых цепочек и поясков из тонких, подобно человеческому волосу, нитей.
Не отвечать ей, не произносить ни слова — вот единственный способ уберечь себя от губительных чар. Но спать с ней они почему-то ему совершенно не мешали. Означало ли это, что колдовство он выдумал, как всякий чего-то опасающийся человек? Не просто опасающийся, а испытывающий ужас перед вещами, делающими его слабым, немощным, и готовый поверить во что угодно, лишь бы не признавать собственной слабости.
— Арис…
Не его имя слетело с её уст. Оно было чужим, фальшивым, наполовину выдуманным, и подходило ему так же, как корове подходило седло — имя, созданное для тех, кому он не мог и не хотел доверять даже самую малость. Рыцарь-разбойник не выносил само его звучание, но Бахира произносила его так, что оно начинало казаться ему родным. Еще одно её колдовство.
— Не зови меня так, — сказал он. — И открой окно — здесь дышать нечем.
— Тебе надо — ты и открой, — промурлыкала Бахира, приоткрывая глаза. Две черные точки, в которых едва ли что-то прочтешь. Лишь на дне их порой можно было уловить блеск веселья, радости или насмешки, но рыцарь-разбойник, скрывавшийся под фальшивым именем, терпеть не мог людей с нечитаемым взглядом.
Арис Арнскрон, выдуманная личность, бастард кого-то из последних представителей реданского рода Ромиллов, взявший себе в качестве фамилии название замка — вот кем он был в тот миг. Подошёл к окну, спрятанному за тяжелой бархатной шторой, и отодвинул её неторопливо, чтобы приоткрыть створку. В нос тотчас же ударили знакомые запахи хлеба, зловонных помойных луж, гари; слух его улавливал крики беспризорных детишек, шорох пера по пергаменту, перезвон монет в мешочках торговцев. Он думал, что успел познать треклятый город до конца, но Новиграду еще было что от него скрывать, определенно, да и сам Арис не намеревался лезть глубже положенного. Последний раз излишнее любопытство обернулось для него знакомством с этой женщиной.
— Ты не должна жить здесь, — сказал он, слегка поморщившись — так, словно именно с этого следовало начинать разговор.
— Почему? — Бахира внимательно смотрела на него, как смотрят женщины, желающие убедить мужчину в том, что решающее слово за ним, что они стоят ниже него и не выскажутся против. — Не нравится комната?
Он бы признался ей, что ему не нравится все — её одежда, её манеры, её сила, перекатывавшаяся под кожей в виде мускулов, её несоответствие представлениям нордлингов о женщине, что нередко приносило массу неприятностей. Хотя скорее это было несоответствие его представлениям, что уж греха таить, он был тем еще закостенелым дураком, как его называл тот развеселый лучник с реданским орлом на сюрко. Рыжий дылда, медик из лечебницы для бедноты, с которым лучник любился, называл его пьяницей и грешником, миролюбивым тоном за кружкой пива призывал не поворачиваться спиной к Вечному Огню. Вернее, пиво-то было только в кружке Арнскрона, а у того, разве что, козье молоко. Но он был настырен, как настырны бывают те же пьянчуги, если им чего в голову взбредёт. Закостенелый дурак и выпивоха диктовал офирской женщине правила поведения… Что ж, в какой-то степени звучало даже забавно. Может, эти верующие содомиты в чем-то да были правы, может, он сошёл с ума?
— Выйти бы тебе замуж, — он решил твердо идти до конца, пока спор не оборвется. — И жить, как подобает.
— Ах, как заговорил, — протянула Бахира, рассеянно рассматривая свой браслет. — Так ведь если Бахира выйдет замуж — вряд ли мы еще будем видеться, верно? Да и она могла бы сказать то же самое. Оставь войну и иди гнуть спину в поле. Нравится такое, рыцарь?
— Я не создан для плуга и мотыги.
— А Бахира не создана для замужества, — она показала язык. — И в том, что женщина снимает комнату в корчме, нет ничего плохого и неправильного. Пока она платит хозяину и пока над головами не летают камни из нильфгаардских требушетов — волноваться не о чем.
Она выговаривала некоторые слова не совсем правильно, с акцентом, а его это раздражало и веселило одновременно. Арис не знал, каким с ней быть — безжалостным разбойником, выросшим в предгорьях Амелл, наблюдавшим каждый год половодье в пойме Йелены… Или притворяться, будто бы он знает о Севере больше, чем она, будто бы он может читать ей нотации, делать то же самое, что проделывал с ним каждый раз тот рыжий медик. Воистину он раскололся надвое, совершенно не представляя, как заново собраться воедино.
— Бахира знает, ты становишься таким, когда тебе снова снится твоя родина. Бахире родина тоже снится временами, но она же не говорит тебе носить шелка и срочно брать её в жены, ибо она чистокровная офирка, не шлюха и, к тому же, богачиха.
— Лжешь.
— Бахира лжёт в чем? — её глаза превратились в колючие злые щелочки.
— Никакая ты не богачиха. Тащишь золото и запугиваешь, как все ваши. Вряд ли Гудрун настолько близко подпустила тебя к себе, чтобы отваливать половину добычи Теней Прилива.
— Тени платят хорошо. Если желаешь, глупый рыцарь, Бахира может поручиться за тебя перед Гудрун — чтобы ты не завидовал.
