Алистер внезапно придвинулся и положил руки ей на плечи. Сжал крепко, но не до боли. Нериэль почувствовала сквозь одежду тепло его пальцев. Твердые, надежные руки воина. Она не испугалась.

— Ты могла попросить меня, — сказал Алистер очень тихо и очень твердо.

— Не все ли равно, кому? — Нериэль пожала плечами, стряхивая его ладони, и сама поняла, что прозвучало фальшиво. Ей не было все равно. Она точно предпочитала рискнуть сама, чем втягивать в это Алистера.

— Ты знаешь, что не все равно! Нериэль, я… я не хочу потерять еще и тебя, — прошептал Алистер, и его лицо залилось отчетливым румянцем.

Он сжал руки, словно стараясь удержать их от еще одной попытки схватить эльфийку. В груди у Нериэль что-то затрепетало, как бывало всякий раз, когда воин бросал браваду и говорил о том, что его действительно волнует: как больно и стыдно было покидать Лотеринг, как он сожалеет о ссоре с эрлом Эамоном, как хочет увидеть сестру… Она все-таки посмотрела воину в глаза, и оба Стража замерли, словно вместе попали в конус холода. Не двинуться, не разорвать линии взгляда.

— Я… привязался к тебе. Очень. Я ни к кому еще ничего подобного не чувствовал, — медленно, будто через силу выговорил Алистер. И добавил так тихо, что слова не родились, но Нериэль прочла по губам: — Я люблю тебя.

Алистер медленно — так медленно, что девушка десять раз успела бы увернуться, — накрыл ее ладонь своей. Осторожно погладил мозолистыми от меча пальцами. Нериэль брала за руку Лелиана, мог похлопать по плечу учитель Ирвинг, да и сам Алистер прежде, бывало, приобнимал боевую подругу. Но сейчас от его несмелой нежности по коже побежали мурашки. Хотелось заплакать. Алистер, я не могу! Ты лучший, кого я знаю, ты, наверное, даже лучше Дункана… Отдай свою любовь кому-нибудь, кто ее стоит, кому-нибудь живому… И тут же, словно кто-то со стороны подсказал ответ, Нериэль отчетливо вспомнила мысли, посещавшие ее в сумраке Орзаммара. Тебя могут убить в бою, но пока ты жива. Дункан погиб, а ты жива. И тридцать лет — это довольно долго. Она молчала.

— Иногда мне кажется, что ты… — начал воин, не дождавшись ответа, но не договорил. Через силу усмехнулся. Отвел глаза. Убрал ладонь. — Но я, наверное, дурачу сам себя. Ведь точно, дурачу?

Сердце Нериэль сорвалось из клетки ребер куда-то в живот. Его принужденная улыбка была больнее удара каменным кулаком. Эльфийка против воли потянулась к его руке в ответ — не сжала, только коснулась пальцами.

Неужели ты не заслужил немного счастья? Неужели мы не заслужили? Может быть, мы оба умрем ради победы над Мором, но, во имя Андрасте, почему сначала я должна причинить тебе боль?!

— Или, — сияющие глаза Алистера снова нашли ее лицо, — ты думаешь, что могла бы когда-нибудь… ну, отнестись ко мне так же?

Если я оттолкну тебя, кто от этого выиграет? Винн будет довольна? Дункан, который теперь с Создателем и который даже при жизни меня не любил?

— Алистер, я… — Нериэль накрыла ладонью его руку. — Мне кажется, это уже произошло.

Воин рассмеялся неуверенным смехом, скорее нервным, чем веселым.

— Значит, и я одурачил тебя?

Девушка отчетливо видела в свете фонаря, каким пунцовым цветом налились его уши и щеки. Она не ответила, но молчание не казалось тягостным. Стражи смотрели друг на друга, не отрываясь. Потом Алистер осторожно коснулся лица Нериэль, наклонился к ней. Эльфийка потянулась навстречу, прикрыла глаза, и почувствовала на губах нежный, почти робкий поцелуй, который через несколько мгновений перестал быть таким уж робким.

Больше никакой боли, Алистер, и никаких потерь! Мы разберемся с этим дурацким Мором и будем счастливы!

Когда она снова взглянула на воина, тот смущенно улыбался. Ради Андрасте, пошути, а то я не поверю, что это взаправду! Алистер внял ее мысленной просьбе.

Стражи еще долго сидели обнявшись — как в тот вечер, когда вместе оплакивали Дункана. Оба молчали, но Нериэль давно не было так тепло и светло, как этой глухой ночью под огромным тяжелым небом у крошечного масляного фонаря.

— Это ведь ничего, что я маг? — тихо спросила она чуть погодя. — И эльф?

— Нет, — твердо ответил храмовник. — А меня это должно смущать?

— Не знаю, — она двинула плечом, изображая пожатие, но так, чтобы не стряхнуть руку Алистера.

— Ты — это ты, а остальное побоку, — отрезал он и тут же беспокойно завозился. — Тебя же не смущает, что я человек?

— Нет, — покачала головой Нериэль. — Я мало жила среди эльфов.

— Вот, кстати, я тебе все рассказал о том, кто я и откуда, — заметил Алистер. — А ты никогда ничего не говорила…

— А храмовников не учат, откуда берутся маги? — Нериэль хитро взглянула на друга и показала кончик языка. — Нас темной-темной ночью приносят на порог башни огромные злые птицы…

— Которые к тому же лязгают латами, сквернословят и любят выпить, если, конечно, не впали в зависимость от лириума, — согласился он. — Знаю таких.

И молча посмотрел на эльфийку, ожидая продолжения.

— Меня привезли из денеримского эльфинажа. Мне было лет шесть, по-моему, — сказала она, глядя в темноту. — Я разбила кувшин с молоком.

— Кувшин? — переспросил воин. Нериэль невесело улыбнулась и прикрыла глаза.

— По правде — три или четыре кувшина. Они взорвались — бах! Все было в молоке, но больше всего — торговец. Мы шли мимо, а он сказал… — она помялась. — Не важно. Сказал гадость. Некоторые вещи даже дети поймут и эльфы не стерпят.

— И ты начала взрывать кувшины?

— Да… Когда разлетелся третий, отец понял, в чем дело, дал мне оплеуху и быстро увел. Храмовники не торопятся, когда дело касается эльфинажа. Папа выиграл для меня еще один вечер.

Она замолчала. Алистер тоже молчал, но эльфийка кожей чувствовала его внимание.

— Помню, как мама посадила меня на колени, гладила по голове и всхлипывала. Я не поняла, в чем дело, но на всякий случай заревела тоже. Тогда отец забрал меня и стал объяснять, что все хорошо, и я буду жить гораздо лучше, чем раньше. Я помню, как он радовался. Но…

— Но? — спросил Алистер, не дождавшись продолжения, и слегка прижал ее к себе.

— Я не помню их лиц. У отца волосы белые, как у меня. А у мамы — красивые руки, только все время красные и в мозолях…

— Давай зайдем к ним, когда будем в Денериме? — предложил Алистер. — Хочешь?

— Хочу, — быстро откликнулась Нериэль. Помолчала. — И… не знаю.

— Сходим вместе. Ты пойдешь со мной к Голданне, а я с тобой — к твоим родителям. Тогда не так страшно, а?

Нериэль молча нашла его руку и порывисто сжала.

========== Две чашки с чаем ==========

Эльфийка Нигелла заглянула в комнату, обвела взглядом обстановку. Хвала Андрасте: ни Стража, ни огромного кунари, ни темноволосой женщины (поговаривали — ведьмы) в невообразимых одеждах, ни даже здоровенного мабари. В кои-то веки пусто. Можно приниматься за уборку.

Времена стояли тревожные: Мор на пороге, короля нет, вход в эльфинаж закрыт. Но Нигелла была молода, с неба сегодня сияло солнце, а экономка выдала ей пару лишних медяков за усердие… Поэтому сметая пылинки с сундука, оружия и каких-то книг Нигелла напевала веселую, хотя и неподходящую для приличной служанки песенку:

Вот шем приходит в эльфинаж,

А там ему: «Иди ты на…!»

А он в ответ: «Собьюсь с пути»,

А эльфы: «Можем проводить»…

Она добралась до середины куплета, когда пересекла комнату и застыла на месте. На полу за кроватью, так что из-за перины и высокой подушки не было видно, сидела гостья эрла — Серый Страж. Перед ней на дощечке стояла ступка, вымазанная темно-зеленой массой, и десятка два склянок. Страж смотрела на Нигеллу строгими внимательными глазами — без гнева, без улыбки.

— Да? — спросила она, склонив голову к плечу, так что из белых волос выглянул заостренный кончик уха. — И что было дальше?

— Простите, миледи! — Нигелла попятилась. — Я пришла прибраться, мне показалось, что в комнате никого нет… Я сейчас же уйду.

— Лучше останься и спой до конца, — предложила Страж и принялась деловито затыкать свои склянки пробками. — Я не скажу эрлу.