– Это кобель!

– Да я не о собаке, – бросает Осборн, не сбавляя шаг, и ответ дяди настигает нас уже на крыльце.

– Что ты сказал?! Ты что себе позволяешь, парень? Только попробуй показаться здесь еще раз!..

Господи, надеюсь, Джоанна не слышала. Я бегло оглядываю тротуар и облегченно вздыхаю: ее машины нет на обычном месте. Мэнди выходит следом за нами, и мы втроем садимся в джип Чарли, чтобы не превращать пространство рядом с домом преподобного Мартина в парковку.

– Ты зачем оскорбил Джоанну? – клокочу от негодования, но Осборн лишь пожимает плечами:

– Привыкай. Неудовлетворенный, я злой.

Краснею, вжимаясь в сиденье, и мельком смотрю на Мэнди, которая устроилась позади. Та понимающе закатывает глаза, мол, ваши отношения меня не касаются, сама потом все расскажешь.

– К такому я привыкать не собираюсь, – тихо отвечаю.

Чарли достает из панели зажигалку, но бросает на место и хмурится, выруливая из нашего проезда. А потом, не отрывая взгляда от дороги, находит мою руку и, переплетя пальцы, кладет себе в центр груди, два раза очерчивая сердце по кругу. Это значит «прости».

Я прощаю мгновенно.

Он целует мое запястье, устраивает замок из наших пальцев у себя на бедре и ведет машину одной рукой. Мы как два магнита, которые только-только притянулись: разорвать объятия трудно и больно. Мне бы сделать замечание о водительском безрассудстве, а я молчу, как заколдованная.

Есть что-то такое в Чарли, что парализует мою волю: обезоруживающая, спрятанная под панцирем искренность. Я хотела увидеть его настоящего – и вот он, передо мной. И он до того прекрасен, что я не могу оторвать глаз. Так и смотрю на него всю дорогу, изучая мимику. Мимолетную ухмылку, вызванную моим откровенным вниманием; сосредоточенный, слегка прищуренный взгляд на поворотах.

А еще Чарли кусает уголок нижней губы, когда делает выбор. Я вот верхнюю в рот втягиваю.

Странно знать такие нюансы о парне, с которым встречаюсь всего два часа. Наверное, фишка в том, что я начала изучать его давно, с той первой стычки, когда он вдруг ответил на языке жестов.

Мысли о Чарли и его матери вывели меня из прострации, и когда мы приходим в дом преподобного Мартина, где собралось уже немало народа, то я не погружаюсь в собственные переживания, а стараюсь поддержать постаревшего за день, осунувшегося наставника. Обнимаю его заботливо, и он благодарно принимает сочувствие, не сдерживая рыданий.

Мы готовились к худшему, но все равно оказались не готовы к удару реальности. А главное: почему? Что терзало Трейси, толкнув на самоубийство?

Ответов сегодня мы не получим, а может, не получим и никогда.

Я смотрю на ее портрет над камином и глотаю слезы, чтобы не добавлять надрыва этому черному дню. В стороне стоит миссис Бейкер, которая тоже приехала и теперь задумчиво разглядывает пейзаж за окном, вытирая припухшие глаза смятым платком. Ее тонкий прямой силуэт и пепельные волосы добавляют ранимости в атмосферу.

Чарли здесь неуютно, он явно боится чужой смерти, но все-таки надевает маску вежливости и выражает преподобному Мартину соболезнования. Тот даже сейчас находит силы расспросить Чарли, все ли ему нравится на острове, и дать пару советов.

Местные шепчутся, обсуждают, что делать дальше и чем помочь.

«…ее забрали на вскрытие. Бедный Мартин».

«…будет кремация, да, Док сюда едет из похоронного бюро».

«…не знаем пока, когда похороны, Док все скажет. Скорее всего, в следующую субботу».

Слушать эти разговоры невыносимо, и я испытываю настоящее облегчение, когда мы наконец едем домой.

– Зачем она так поступила? – ошарашенно спрашивает Мэнди, но ответить нечего, и вопрос повисает в воздухе очередной загадкой.

– А кто, кстати, позвонил? Откуда ты узнала? – интересуюсь у подруги, и она напряженно складывает руки на коленях.

– Килмор тебе позвонил, я ответила.

– Томми? А, ну да. Мистер Килмор узнал первым, наверное, он ведь лучший друг преподобного Мартина… Томми еще надолго здесь?

– Не знаю. Мне это не интересно, – врет Аманда.

У дома она пересаживается в свою машину и обреченно вздыхает:

– День Святого Валентина в этом году отменяется. Позвоню Теду, чтобы не ждал в кино. Мне бы в кровать и баиньки. Старею я, кажется… И знаешь что? Никогда не поверю, что Трейси утопилась. Не нравится мне это все.

– Ладно, не нагнетай, – ворчу и машу рукой, когда Мэнди отъезжает, сигналя на прощание.

Мне бы тоже упасть и уснуть, но нужно «добить» проектную заявку, чтобы мистер Килмор отправил в университет завтра, так что для меня свидание с Осборном, увы, завершено.

– Остаться с тобой? – словно прочитав мои мысли, спрашивает он, и я расстроенно мотаю головой, кивая в сторону красного «воксхолла» Джоанны с проржавевшим бампером: она вернулась уже.

– Не хочу, чтобы Джоанна оказалась меж двух огней. Дядя Эндрю – тот еще ренивец, лучше не подбрасывай ему повод изводить невесту.

– Серьезно? Мне придется лазить к тебе в окно?

– Меньше всего представляю тебя в образе Ромео.

– Но звонить-то я тебе могу?

– Конечно.

– Тогда до вечера, позвоню в десять.

Между нами пробежала тень чужой трагедии, сбив с беззаботной волны, и стыдно даже шутить и флиртовать. Чарли точно подметил: наши отношения начинаются с траура.

Но все-таки нынешний День бешеных единорогов для нас особенный, и чтобы не обесценивать его, срываю веточку жимолости, которая разделяет наши лужайки. В этом году рекордно рано наступила весна, и жимолость уже зацвела бежевыми и оранжевыми цветками.

– Прощай же, принц из соседних земель. Вот тебе залог моей любви, – произношу торжественно и протягиваю «подарок» Осборну.

– Любви? Поосторожнее со словами, Ри, – с подколкой отвечает он и, заправив мне волосы за ухо, вдевает жимолость в прическу, возвращая этот самый залог за невостребованностью; целует меня в лоб и идет к себе, а я растерянно смотрю вслед.

Я словами не бросаюсь, вообще-то.

Я ведь серьезно…

Чарли действительно звонит перед сном. Два дома, два окна, два человека. Никаких штор, никакой недосказанности. Это невероятно. Мы с соседом слишком резко перешли в режим взаимной откровенности, и происходящее до сих пор кажется иллюзией.

Мне не хватает смелости свесить ноги вниз с подоконника, как это сделал Чарли, так что я, по обыкновению, восседаю на столе, подражая главе гэльского клана. На моих плечах шерстяной плед в крупную клетку, в руке – чашка остывающего чая, и Чарли с любопытством разглядывает меня минуты две, лаская взглядом, прежде чем сказать:

– Как ты?

– Жива, а это уже большое достижение. А ты как?

– Скучаю по тебе.

– И я по тебе тоже, – признаюсь, краснея и снаружи, и внутри.

– Может, встретимся сейчас на нейтральном территории, раз на меня в вашем доме с чесноком и осиновыми кольями нападают? – нетерпеливо спрашивает Осборн.

– Меня брат под дверью караулит. Ты ему не очень нравишься. Он ревнует. – Прислушиваюсь к звукам за дверью, различая скрежет пальбы в игровой стрелялке на планшете. – Будет нести вахту, пока не услышит мой храп. Они с дядей сговорились, по-моему. Решили, что обязаны беречь мою честь, пока родители в отпуске.

– Детский сад, – хмыкает Осборн, а я вдруг вспоминаю:

– Кстати, о какой услуге ты собирался попросить тогда? Помнишь, когда сбежал от меня, как от чумы?

Чарли хмурит лоб, растирает его ладонью и огорошивает:

– Хотел, чтобы ты дозвонилась до моей сестры в школу.

– А сам почему не звонишь?

– Там на меня тоже с чесноком и осиновыми кольями бросаются.

Чарли рассказывает о сестре, о ее проблемах со здоровьем, а я перебираю в голове всех, кому можно доверять и кто смог бы авторитетно пообщаться со школой Лины.

Миссис Бейкер. Лучшей кандидатуры, пожалуй, нет. Можно завтра после похода забежать в колледж, объяснить ей запутанную ситуацию.

– Детка, я очень хочу тебя поцеловать, – вдруг меняет тему Чарли, и я готова подняться на цыпочки и кружиться, как балерина в музыкальной шкатулке.