– На Блаженные Острова? – переспросил Дуги, замедлив шаг. – Ты вроде раньше не поминал про Острова…
– Да без разницы…
Бренн понимал, что все его надежды призрачны. На Блаженные острова попадали воры, никому не нужные калеки, бездомные старики, старые хусры да гнилые уроды, которых помиловали и позволили доживать, как сумеют. Шесть лет… – курям понятно – не продержится там столько времени молодая красивая женщина.
– Неужто никто не возвращался с Островов? Неужто за деньги нельзя выкупить осужденного? – дожевывая лепешку, спросил Дуги.
– Ты слыхал о таком? – посмотрел ему в глаза Бренн, – я вот – нет.
– Да потому что мы не спрашивали! – уверенно заявил Дуги, тряхнув кудрявой головой. – Надо просто все разузнать и по плану делать, – он начал обстоятельно излагать свои соображения, – скопить денег, наняться матросом на судно, которое к Островам ходит, и поискать там… среди прочих… Подмаслить кого надо, само собой… А когда мать отыщешь – выкупишь. Уверен – такое разрешается, просто надо с толком к делу подойти.
Дуги принялся энергично строить планы. – Ясен пень, в пути на Острова могут деньги отжать, дело не хитрое… и потому надо все хорошенько обдумать. Но, если ты решишь, то и я с тобой отправлюсь…
Бренн хмыкнул, но признательно глянул на друга. Никуда Дуг с ним не отправится, дураку понятно. Никогда папаша Мартен не отпустит его на Острова, а мамаша начнет голосить так, что башка треснет. И все же, Дуги – замечательный. Хвастун, правда, каких поискать, но зато здоровяк и в драке хорош, несмотря на свой солидный вес. Да и это неважно – пусть бы он последним хиляком был…
Бренн давно понял, что дружба, – не приятельство, а настоящая дружба – встречается гораздо реже, чем воспеваемая песнопевцами и стихоплетами любовь. Да и есть ли она… Якоб всегда говорил, что никакой любви нету, а есть просто похоть. Надоела девка – прошло вожделение, или на новую девку перепрыгнуло, и все – кончилась, растаяла эта самая любовь, как дым из трубки.
Ну, да – прав Якоб. Вот дружба – она не зависит от похоти. Она – как скала среди бешеных волн, не то, что ненадежная любовь, о которой девы-дуры мечтают, – именно так он однажды заявил за ужином. Якоб, тот заржал, скаля крепкие зубы, и одобрительно кивнул, хлопнув Бренна по спине. Кухарка Лотта возмущенно задышала, с укором глядя на подмастерье. А вот опекун усмехнулся и ответил, что у дружбы просто другие подводные камни, и что она также легко рушится, как и другие связи меж людьми, под напором зависти и предательства.
– А школа… – продолжал свои размышления Дуги, – и с чего ты сейчас вдруг завелся? – через месяц распрощаемся с ней навсегда и свободны, как ветер. И вообще, ты ж сам не раз говорил, – мать хотела, чтоб ты учился…
– Говорил, – рассеянно ответил Бренн. – Мне, если честно, нравится… геометрия там, астрономия… история Лаара тоже… Только к чему все это… если мне суждено кузнецом стать, – невесело подтвердил он давно известное.
– Ты лоцманом станешь, или шхипером, – уверенно заявил Дуг, – вот погоди, отдохнешь от учебы пару лет, освоишь ремесло, да и поступишь в лоцманскую школу в тринадцать, – там и счет, и астрономия, понятное дело, пригодятся… они ведь важны в мореходстве…
– Пустое все это, – мотнул головой Бренн, отвергая доводы приятеля, – да и Морай против будет – зря что-ли он столько времени на меня потратил, чтоб кузнечному делу обучить. Он же мог ученика взять за плату – сколько б прибытка поимел за эти годы, а он со мной возился… Прав говнюк Сирос, прав … как ни крути.
– Не будет Морай против, – неожиданно заявил Дуги.
– С чего вдруг?
– А за тебя я кузнецом буду. Механиком… А, может даже знатным оружейником, – невозмутимо обрисовал тот свои планы на жизнь.
– Ты губу то закатай, Дуг, – Бренн даже не знал, как реагировать на такие планы. Да, Дуги терся в кузне уже несколько лет, глаз не спуская с Морая и его помощников, когда те колдовали над очередной хозяйственной приспособой, дверным замком, сложным заказом по железному делу, ковали зубчатые колеса либо ворожили над кинжалом тонкой работы. И хмурый кузнец не гнал дружка своего приемыша, терпеливо показывая разные способы ковки, закалки и отжига. И постепенно открывалось удивительное – сын потомственного трактирщика родился с даром кузнеца – у наковальни не слишком проворный Дуги преображался, становясь умелым и толковым учеником. Признавая это, Бренн ни капли не ревновал к способностям приятеля и вниманию к нему опекуна…
Но чтоб папаша Мартен позволил младшему сыну заниматься кузнечным ремеслом – смешно. Бренн покосился железное витое колечко в мочке уха приятеля, ну очень похожее на серьгу Морая. Да уж – Дуги умел озадачить.
– Ладно, будь, – кивнул Бренн, не желая развеивать грезы отпрыска семейства Ри. Жизнь, она сама все по местам расставит.
Они спустились ниже, перейдя на территорию Старого порта, где сгружали грубый товар – доски, камень, красители, железо, олово, медь, соль, свечное дерево, кожи. Дальше шли строительные верфи, доки для ремонта подводной части судна, и склады, тянувшиеся до самой Канавы, где стоял навязчивый запах рыбы, дыма, пеньки, гнилых водорослей, потных тел, смолы и дешевой синюхи. Хлынувший ливень застал их уже на подъеме к «Пьяной русалке». Жирные черные тучи нависли над Бхаддуаром, стемнело и похолодало.
***
Порх Дрифа, стоявший возле распахнутых дверей Пьяной русалки, неуклюже поклонился сыну хозяина и его приятелю и даже сумел изобразить улыбку. Она получилась кривой из-за уродливо вспухшей щеки, которую он бестолково прикрывал грязной тряпицей. У Дрифы уже пару дней болел зуб, и великан утешался, прижимаясь щекой к огромным торчащим грудям русалки, вырезанной из дерева и установленной для заманухи еще прадедом Дуги.
– Мы с тобой похожи, как братья, Дрифа, – засмеялся Бренн, глядя снизу вверх на порха и показывая свой заплывший глаз, – гляди-ка, у нас обоих морды опухли!
Дрифа замычал, кивая лысой шишковатой головой и поворачиваясь вслед за мальчиками, которые направились прямиком к дверям кухни.
– Про черную карету. Про черную карету, – афи, ты обещала… – сквозь звяканье посуды и грохот сковородок услышал Бренн нытье малышки Герды, входя в просторное помещение.
– Опять в порт таскались? – развернулась к ним мать Дуги, умудряясь следить за двумя кухарками, которые усердно раскатывали тонкое тесто. – Зря ты отца бесишь, Дуг, он весь прям рвет и мечет, а ты где-то шляешься после школы. Да и тебя Якоб искал, – с упреком глянула тетушка Улла на Бренна, и недовольно поджала пухлые губы, увидав его разбитую бровь. Но раздражение нисколько не испортило добродушное широкое лицо, испачканное мукой.
Две молоденькие служанки, вбежавшие в кухню, подхватили тяжелые подносы, груженые мисками с тушеной фасолью и сливами и вновь скрылись за качающимися створками старой маятниковой двери. Бабушка Ойхе, сидевшая в таком же, как она сама, дряхлом кресле, растянула губы в беззубой улыбке:
– Погоди, Улла, браниться, пусть поедят для начала, а потом и разбегутся по делам… Успеется…
Прабабка Дуги нравилась Бренну, несмотря на постоянное ворчание и едкий язык. Она всегда заступалась за него, хотя по делу могла и хорошенько выругать. Ему нравилось слушать ее страшные сказки и истории о давних временах. Но особый интерес и уважение вызывало то, что старуха была самым настоящим димедом. Ойхе обладала искрой Жизнедателя, и это подтверждал маленький хринг на ее виске – черное козье копытце. Больше полувека назад, после пристрастной проверки на гниль Орден Непорочных выдал шустрой молодой кухарке статус димеда и разрешение использовать яджу в быту. С тех пор все блюда, приготовленные в «Русалке» под ее нашептывания, приобретали особый вкус, манящий аромат и сочность. И потому родовая таверна семейства Ри даже в непростые времена всегда была набита посетителями. За такие способности папаша Мартен терпел вредный характер бабки своей супруги, стараясь не раздражать беззубый источник своего благосостояния.
