– И чо, – пренебрежительно прервал жестикулирующего парня угрюмоватый мужик, судя по исходящему от него запаху, – трудяга кожевенной мастерской. – Дали твоему Катрану в напарники живца неопытного заместо приманки, и пока бедолагу плащеносцы на куски раздирали, ваш непобедимый герой и подсуетился. Только потому и сумел их завалить. Смех, да и только…

Толпа зашумела – мнения разошлись.

– Брехня, наветы злобные! Катран – он великий боец! – орал, весь красный от негодования, студиоз, энергично пощипывая за ягодицу жмущуюся к нему белошвейку. – Я всегда мечтал стать кортавида, вольнонаемным, конечно… Да отец все мои планы порубал – отправил меня жопу в аудиториях просиживать…

– Придурки вы зеленые, – сплюнул кожевенник, махнув рукой, – все поймете, когда яйца вам оторвут, да тока пришивать поздно будет…

– Может, сходим? – предложил Дуги, – у меня в копилке уж порядочно геллеров набралось, давно ведь не были…

– А давай! – кивнул Бренн, разглядывая сизые змеевидные кишки, красиво выпадавшие из зияющей раны на акульем брюхе, распоротом огромным тесаком…

Не обращая внимания на северный ветер, уносящий тепло из-под парусиновых курток, они устремились к центральной лестнице с длинными низкими ступенями, вливающейся в широкие каменные ярусы набережной, которая тянулась вдоль пристаней Сильфурбэй.

Порт сверкал, ревел, грохотал и звенел. Размеры его были под стать самой столице. На грузовых пристанях скрипели сходни, скрежеща, ворочались колоссальные краны, визжали лебедки, гремели цепи, вздрагивая под тяжестью грузов. Суда без остановки извергали и поглощали товары. Проверяли бумаги таможенники, наблюдая за выгрузкой и погрузкой товара, бранились надсмотрщики, свистели кнуты над спинами порхов, таскавших тяжелые грузы. Рабы и вольнонаемные грузчики взваливали на плечи и спины мешки, ящики, бочонки и торопливо поднимались по трапам, ровными рядами укладывали их возле трюмов.

Бренн думать забыл о Джоке и подбитом глазе – жизнь огромного порта, состоящего на самом деле из двух – Королевского и Старого, полностью захватила его. Он всегда волновался, приближаясь к Сильфурбэй, и судя по блестящим глазам Дуги, его тоже возбуждала горячка и суета, царящая здесь днями, годами и веками.

Прекрасная огромная бухта с бирюзовой водой и серебристыми песками встречала и провожала тысячи судов, столетиями насыщала страну золотом и рабами. Гостей манила великолепием дворцов, сказочными богатствами и древними тайнами, молодых подданных Лаара пьянила мечтами о путешествиях по седым волнам Лютого океана. С началом сезона холодов вода в Сильфурбэй из лазурно-бирюзовой становилась ярко-зеленой, но это не умаляло грандиозности и красоты гавани.

В Королевской части порта хлопали на ветру паруса судов, перевозивших богатых пассажиров, притягивая взгляд роскошью отделки и богатством оснастки. В воздухе вибрировала смесь множества звуков, красок и запахов. Здесь царила вечная многоголосица и гортанный говор, глаз радовали причудливые одежды чужестранцев, ароматы заморских специй и сладкий запах духов, смешанный с солоноватым привкусом морского ветра.

С верхних ярусов набережной, подымавшейся вверх, каменными уступами, доносился шум колесных экипажей, лошадиное ржание, и возбужденное содрогание жизни огромного города. На ступенях внизу, как всегда, суетились разносчики еды, играли в карты, покуривая трубки, матросы, дрались с котами вездесущие чайки.

– Уфф! – оживился Дуги, принюхиваясь к запаху пряного мяса, и свернул к разносчику горячих лепешек. – Жрать хота… пузо урчит…

– До дома не дойдешь?

– Дойду, но тогда придется спешить… – объяснил Дуги, – а к чему нам спешить?

– Дело говоришь, – согласился Бренн, который вовсе не был против лепешек. Пять часов непрерывных занятий вызывали острое желание набить живот поплотнее.

Уголок рта дернулся, когда он наткнулся взглядом на уборщиц-порх в ошейниках. Бритые головы опущены, тела прикрывают колючие робы без рукавов. Два десятка дрожащих на холодном ветру женщин большими щетками скребли каменные ступени набережной под пристальным вниманием надзирателя. Еще десяток таскали деревянные ведра с водой. Их покрасневшие руки и ноги были покрыты ссадинами, язвами и синяками. Бренн отвел глаза, поспешив догнать Дуги, который уже энергично жевал, откусывая по очереди от двух лепешек. Разносчиком оказался верзила Сирос – помощник булочника из пекарни, что на углу Кривой ноги и Вишневого дерева.

– Прибыльного дня, – рассеянно кивнул Бренн знакомцу, – лепешку с острым сыром возьму.

Мордатый парень раздвинул в ехидной улыбке блестящие от масла губы и смахнул монету в широкий карман на переднике. – Никак проголодался, школяр, полдня ничего не делавши… Вот уж достался Мораю ученичок… – хмыкнул он, – ну прям чистый дармоед.

Пекарь прищурился, увидев злость на лице Бренна.  – А что, – скажешь не так? – ты пахать должен день и ночь, а сидишь у него на шее, как нарост на дереве…

Настроение тотчас пропало – Сирос, наверняка, натреплет Мораю, что он после школы шляется с Дуги в порту вместо того, чтобы в поте лица помогать в кузне.

– Мы, уважаемый, с самого с ранья над книжками потеем… – возразил Дуги, примериваясь к следующей лепешке, – а это тяжкий труд, – высказался он, тряхнув за лямку увесистый заплечный мешок с учебниками.

– Вот-вот, я и говорю, груши хреном околачивать – тяжкий труд… – опять прищурил мелкие глазки Сирос.

– А то! – нисколько не разозлился Дуги, – это ж не всякому мозги хватит, чтоб школу осилить… Вот и идут бедолаги тупорылые тесто у печи месить, да лепешки нам продавать… – Он нарочито презрительно глянул на поджавшего толстые губы Сироса.

– Да и правда, какого храфна мне эта школа сдалась, – пробормотал Бренн, когда они отошли от пекаря, – ведь прав этот говнюк Сирос, – мне одиннадцать, давно пора долг отрабатывать, а не в школе торчать, как малолетке. Морай меня с пяти лет на себе тянет, а у него своих племянников в провинции куча – мог бы им больше помогать…

Настроение у Бренна совсем испортилось, когда потянулись пристани, к которым причаливали пузатые суда работорговцев.

– Ну чего ты опять на них уставился? – дернул его за рукав Дуги. – Не рви себе душу, – не может быть среди них твоей матери, сам знаешь… – заявил не склонный к деликатности приятель. Он и не пытался скрывать, что он понимает, почему Бренн каждый раз замедляет шаг у этих пристаней. Дуги считал, что гораздо легче немедля обсудить то, что гложет, а не таить в себе, потихоньку изнывая.

– Ты как Морай, он тоже не верит, что ее можно найти, – вяло отозвался Бренн. Все это Дуги уже слышал не раз и не два, но никогда не прерывал его, полагая, что в разговорах беды и обиды переживаются легче. Опекун Бренна был убежден, что разыскивать Кьяру, проданную невесть куда и кому, – напрасная трата сил, денег и времени. Но выкорчевать пустые фантазии из головы приемыша не получалось, и время от времени, тот снова и снова возвращался к одному и тому же разговору, надоевшему кузнецу хуже горькой редьки.

– Много лет прошло… понятно, что он так думает, – в который раз пытался оправдать Дуги мастера Морая.

– Шесть…

Бренн непроизвольно провел пальцем по широкому, светлеющему на загорелой коже шраму, который от виска пересекал бровь, спускаясь по скуле к краю губы. За эти годы грубый рубец, благодаря зельям старой Ойхе – прабабки Дуги, почти рассосался, и не бросался в глаза. Он лишь подтягивал уголок рта, и потому казалось, будто с лица Бренна не сходит едва заметная усмешка.

– Да ты что, Дуг, – я Морая ни разу не виню, – Бренн решительно качнул головой, – он сделал больше, чем мог… Если б по горячим следам искать начали… – продолжил он, – а так… Морай ведь в то утро, после того, как мне дудку моряцкую подарил, в Раннис на неделю уехал, к сестре с племянниками. Вернулся – про мать везде спрашивал. Но узнал только, что ее или продали, или на Острова увезли.

Он вздохнул: – Хорошо хоть меня в Гнезде отыскал – добрые люди подсказали. А иначе, хрен бы мы с тобой тут на кораблики любовались – сдох бы я, как щен, в этом приюте… Или еще хуже – продали бы меня детолюбам в Байю – жопой свой хлеб отрабатывать.