В конце концов, рыдания Одиннадцать слегка стихли. Генри терпеливо ждал; резона разговаривать (или делать что-то еще) с девушкой в истерике у него не было.

Теперь шатенка молчала, по ее щекам все еще стекали соленые дорожки слез. Через какое-то время, Джейн хрипло и очень тихо, сказала:

— Просто убей меня. Пожалуйста, Ге-… — она не договорила, будто нарочно закашлявшись на чужом имени.

Генри замер, переваривая услышанное. Потом резко сменил положение, теперь садясь девушке на бедра, наклоняясь к чужому лицу. Он был таким высоким и худым. Со стороны Джейн, снизу, мужчина выглядел как огромный уродливый паук, белый каракурт, затянувший свою жертву в вуаль грязно-серых тенёт.

Первый схватил подростка за подбородок и мучительно сжал, прижавшись лоб к лбу. Теперь он был близко, так близко, что Джейн ощущала на лице горячечное звериное дыхание.

— Просто убить? Ты действительно думаешь, что заслужила простую, тихую смерть?

Генри перешел на шепот:

— Все, что произошло и будет происходить — твоя вина.

Первый говорил без надрыва, но Одиннадцать все равно поняла: она вывела его из себя.

Генри умолк, все еще прижимаясь ко лбу подростка. Затем, резко, видимо, чтобы подтвердить свои слова, бывший санитар припал к сухим и холодным женским губам. Его мясистый язык без сопротивления вторгся в рот ошарашенной и мало что понимающей Джейн. Вместе с чужой слюной, Первому на язык попала кровь. Теплая, резко контрастирующая с температурой остальной девушки, своим железистым вкусом она вызывала приятную дурноту.

Все еще целуя, одной рукой мужчина полез девушке под кофту. Эту грязную, измазанную в чем попало ткань, хотелось немедленно снять. Но рано. Длинные и худые, проворные пальцы неторопливо исследовали нижнюю часть живота Одиннадцать, под пупком, не решаясь пойти выше. Кожа девушки была ледяной, но такой мягкой и бархатной, Господи. От этой мягкости у Генри сладко заныло внизу.

Джейн извивалась и дергалась, мычала в чужой рот — но ничего не помогало. Первый игнорировал, поглощенный поныне не слишком изведанными чувствами возбуждения и томящейся похоти. Иногда он, правда, отстранялся на секунду от девичьего рта, но только чтобы подышать, а потом опять принимался с любопытством изучать чужие уста.

Тогда Одиннадцать решилась на отчаянный шаг: собрав оставшиеся силы, она со всей прыти укусила Векну за язык.

Генри стремительно отпрянул и потянулся рукой к своим губам. Теперь в его рту собиралась не чужая, а собственная, ярко-алая кровь.

Он помолчал с секунду, рассматривая красное на своих пальцах, а потом, не разбираясь, наотмашь ударил Одиннадцать по лицу.

— Больше так не делай.

В глазах у Джейн засверкали зубчатые колеса, и ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание; сил мужчина не пожалел. Хотя для Одиннадцать это был бы лучший исход.

Тем не менее, через пару минут, сознание шатенки прояснилось настолько, насколько это было вообще возможно, и она вновь оказалось наедине с извращенным поехавшим.

Теперь, Первый, дождавшийся, когда Джейн придет в себя, дернул головой в сторону, и ткань на женской кофте сначала натянулась со скрипучим звуком, после слегка надорвалась и, наконец, порвалась, обнажая фарфоровую девичью кожу.

Не в силах терпеть новые накатывающие волнами чувства, бывший санитар уткнулся носом выше груди Одиннадцать, к горлу, вдыхая сладкий запах юного молочного тела, смешанного с металлическим кровавым. Блаженство.

Генри запустил трясущиеся руки за девичью спину, пытаясь нашарить застежки кремового бюстгальтера.

После крепкого удара Джейн нужно было восстановиться, сэкономить силы, чтобы предпринять еще одну попытку остановить происходящее безумие. Поэтому сейчас она молча молила Господа, иногда бездумно тягостно постанывая от чужих непривычных касаний.

Звук «щелк», и мужчина наконец нашел лямку лифчика. Генри стянул ненужную вещь, отбросив в сторону. Он убрал лицо от женского горла и посмотрел.

Пред глазами предстал чудесный вид — маленькие, но достаточного размера чтобы взять в руки, аккуратные груди.

Небольшие возбужденные (от холода) нежно-розовые соски, обрамленные темными ареолами.

Пах Первого горел, внизу живота свербило и тянуло, было так жарко и нестерпимо хотелось. Хотелось ее, Господи, как же ее хотелось.

— Отлично, — Генри выдохнул просто так, и прижался к женской груди, окровавленным языком изучая упругую кожу, иногда осторожно касаясь сосков зубами.

От такого странное чувство зародилось у Джейн в теле. Не то чтобы это было приятно… С таким девушка еще никогда не встречалась, вернее, с таким явным. Иногда она ощущала с Майком что-то подобное, но Майк был нежный и аккуратный, и никогда не заходил далеко. Сильнее это чувство возникало, когда она просматривала особые фильмы вместе с Макс.

Но то, что было с Первым, было глубже, было таким тяжелым и сильным, что хотелось выть. Будто с тебя срывают кожу и бьют электрошокером, причем одновременно, но почему это так хорошо?

Это неправильно — в голове Одиннадцать возник диссонанс, побужденный новыми ощущениями. Пусть это было приятно только в отдалении, пусть разумом Джейн и понимала, насколько это было омерзительно, это все равно чувствовалось как предательство. Так неправильно, так неправильно, и она хотела это уничтожить, избавиться. Как угодно.

Девушка заскулила, и выдавила из себя несколько коротких «остановись» и «хватит».

Что только сильнее злостно раззадорило Первого. Тянущее чувство в штанах стало уж совсем невыносимым.

Генри отстранился от женской груди, теперь перемазанной в слюне и крови. Он

посмотрел Одиннадцать в глаза — ее красные, заплаканные и испуганные глаза. Это было великолепно, и теперь ему хотелось сильнее.

Джейн тоже посмотрела в чужие глаза, но увидела только одно — огонь желания. Теперь он не был похож ни на дружелюбного санитара, ни на человека, убившего всех ее друзей, а вместе с тем еще и всех жителей Хоукинса, ни на психопата, коим и являлся — а на дикого зверя, бешеного степного волка. Он голодал долго, настолько долго, что его рассудок помутился, и когда же на его пути наконец встречается испуганный маленький зайчонок, то такой шанс он упустить не мог. Он будет драть и рвать, кромсать зубами и когтями, упиваясь соленой горячей кровью. В конце же, когда от зайца останутся одни косточки, волк, с перемазанной в багряном пастью, охмелев и пошатываясь, уйдет искать новую жертву. И так будет всегда. Пойдет по кругу.

Генри вырвал Одиннадцать из темных мыслей, прильнув к женским губам, целуя, на удивление, достаточно мягко.

На долго его не хватило, и он отстранился, глянув на Джейн грязно-липко. Осматривал добычу с ног до головы.

Мужчина прижался пахом к девичьим бедрам, все еще будучи наверху, и Одиннадцать почувствовала чужое возбуждение. Ее щеки заалели, впервые за все время с Генри тут, и, возможно, до подростка только сейчас полностью дошло, что мужчина собирался делать на самом деле.

Ей было шестнадцать, и обычно девочки в ее возрасте не только хорошо осведомлены о том, что такое секс, но еще и принимают в нем активное участие. Джейн же похвастаться таким не могла. Однажды, Хоппер устроил ей и Майку урок полового воспитания. Взрослый мужчина робел, пытаясь подбирать слова так, чтобы подростки его понимали, но со стороны это было так неловко и комично, что Майк и Джейн лишь глупо посмеивались, пропуская мимо ушей все, что рассказывал им шериф. Одиннадцать тогда быстро об этом забыла.

Более конкретно о сексе она узнала после того, как подружилась с Макс. Девушка немного удивилась, когда узнала, что Джейн абсолютно ничего не знает об «этом», но удивление быстро сменилось менторской увлеченностью. Макс решила стать для Одиннадцать просветителем и, пусть немного сжато и смущенно (почти как Хоппер), посвящала ее в тонкости половых человеческих отношений. Конечно, такой интересный процесс трудно объяснять на словах, поэтому помощником для Одиннадцать стали еще и кассеты, на которых почему-то ручкой, от руки, были написаны странные вещи, вроде «белая милашка и два огромных черных жеребца» или «сантехник и моя жена развлекаются пока я на работе».