Три месяца. Всего девяносто дней отделяют меня от свободы. Через девяносто дней я получу доступ к своему трастовому фонду и с его помощью сбегу из Олимпа. Я могу это пережить. Я переживу.

Зевс буквально лучится светом, весь превращается в теплую искренность.

– Знаю, что это не самый традиционный подход, но пора сделать объявление.

– Объявление? – моргаю я.

– Да, Персефона. – Мама подходит ближе, грозно на меня глядя. – Объявление.

Она пытается передать мне какое-то сообщение, но я никак не могу понять, о чем речь.

Зевс снова берет меня за руку, а мама чуть ли не толкает за ним в центр зала. Я бросаю безумный взгляд на сестру, но ее глаза так же широко распахнуты. Что происходит?

Люди замолкают, когда мы проходим мимо, а их взгляды тысячью игл вонзаются в мой затылок. В этом зале у меня нет друзей. Мать сказала бы, что я сама в этом виновата, раз не завожу знакомств, хотя она неоднократно велела мне это исправить. Я пыталась. Правда, пыталась. А месяц спустя поняла, что здесь самые жестокие оскорбления произносятся приятными словами и сопровождаются милыми улыбками. Я сдалась, когда первое же приглашение на обед закончилось тем, что мои слова переврали и поместили в заголовки сомнительных газетенок. Мне никогда не удастся так же хорошо играть в эту игру, как собравшимся в этом зале гадюкам. Меня тошнит от фальшивых масок, двусмысленных оскорблений, слов и улыбок, за которыми последует удар ножом в спину. Я хочу жить нормальной жизнью, но это невозможно, пока мать состоит в Тринадцати.

По крайней мере, это невозможно в Олимпе.

Зевс встает в центре зала и хватает бокал с шампанским, который совершенно нелепо выглядит в его большой руке, будто он собирается раздавить его одним грубым прикосновением. Он поднимает бокал, и гул последних голосов стихает. Зевс широко улыбается всем собравшимся. Легко понять, как он сохраняет преданность окружающих, несмотря на слухи, которые о нем ходят. Харизма сочится чуть ли не из его пор.

– Друзья, я был не до конца честен с вами.

– Ну надо же, – слышен чей-то возглас издалека, и по залу проходит волна смешков.

Зевс смеется вместе со всеми.

– Несмотря на то, что официально мы собрались, чтобы проголосовать по вопросу новых торговых соглашений с долиной Сабина, я также хотел бы сделать одно небольшое объявление. Мне уже давно пора найти новую Геру и восполнить наш состав. Я наконец-то сделал свой выбор. – Он смотрит на меня, и его взгляд – единственное предупреждение. Зевс произносит слова, после которых остается лишь наблюдать, как мои мечты о свободе сгорают дотла. – Персефона Димитриу, ты выйдешь за меня?

Я задыхаюсь. Его присутствие высосало из комнаты весь воздух, а свет горит слишком ярко. Я качаюсь на каблуках, оставаясь стоять благодаря одной лишь силе воли. Если упаду, все вокруг набросятся на меня, как стая волков? Я этого не знаю, значит, нужно стоять. Я открываю рот, но не произношу ни звука.

Мать прижимается ко мне с другой стороны, широко улыбаясь и радостно восклицая:

– Конечно, выйдет! Это будет честью для нее. – Ее локоть впивается мне в бок. – Не правда ли?

Отказаться не вариант. Это Зевс – король во всем, кроме имени. Он всегда получает желаемое, и, если сейчас я унижу его перед самыми влиятельными людьми Олимпа, он заставит расплачиваться за это всю мою семью. Я проглатываю ком в горле.

– Да.

Раздаются одобрительные восклицания, и от их звука у меня кружится голова. Краем глаза замечаю, как кто-то снимает все на телефон, и даже не сомневаюсь, что в течение часа весть разлетится по интернету, а к утру будет на каждом новостном канале.

Люди подходят, чтобы поздравить нас (на самом деле, поздравить Зевса), и все это время он крепко держит меня за руку. Я смотрю на лица, которые движутся, как в тумане, и во мне поднимается волна ненависти. Им всем плевать на меня. Конечно, я это знаю. Знаю с тех пор, как впервые столкнулась с ними; с тех пор, как мы оказались в этом возвышенном кругу общения благодаря новому статусу матери. Но это уже совсем иная ступень.

Всем известно, какие о Зевсе ходят слухи. Всем. За время правления Тринадцатью он сменил трех Гер – трех жен.

Теперь уже мертвых жен.

Если я позволю этому мужчине надеть кольцо мне на палец, то можно с тем же успехом дать ему нацепить на меня ошейник с поводком. Я никогда не буду принадлежать самой себе, всегда буду лишь его дополнением, пока он не устанет и от меня тоже и не заменит ошейник гробом.

Я никогда не освобожусь от Олимпа. Пока Зевс не умрет и его титул не перейдет к старшему сыну. А до этого момента могут пройти годы. Десятилетия. И то, если допустить безумное предположение, что я проживу дольше него, а не окажусь в трех метрах под землей, как все остальные Геры.

Откровенно говоря, шансы у меня так себе.

Вечеринка продолжается, но я ни на чем не могу сосредоточиться. Лица расплываются, цвета неразличимы, шум комплиментов стоит в ушах. В груди нарастает крик, вопль потери, которую я не в силах вынести, но я не могу дать ему волю. Уверена, что, начав кричать, не сумею остановиться.

Я потягиваю шампанское онемевшими губами, а рука дрожит так, что напиток плещется в бокале. Словно по волшебству, передо мной оказывается Психея, и, хотя пустое выражение ее лица неизменно на месте, глазами она мечет молнии в сторону нашей матери и Зевса.

– Персефона, мне нужно в уборную. Сходишь со мной?

– Конечно, – я едва узнаю свой голос.

Мне приходится чуть ли не силой вырвать пальцы из хватки Зевса. Я в состоянии думать лишь о том, как эти мясистые руки касаются моего тела. О боги, меня сейчас стошнит.

Психея выталкивает меня из банкетного зала, закрывая своим роскошным телом и пряча от поздравляющих, как личный охранник. Но в коридоре мне лучше не становится. Стены будто смыкаются вокруг меня. Я вижу отпечаток Зевса на каждом кусочке пространства. Если выйду за него, он и на мне оставит свои отпечатки.

– Мне нечем дышать. – Я жадно хватаю ртом воздух.

– Иди дальше. – Сестра спешно ведет меня мимо уборных, затем за угол и к лифту.

За закрытыми дверьми клаустрофобия только усиливается, заточая нас в зеркальном пространстве. Я пристально вглядываюсь в свое отражение. Глаза кажутся огромными, а кожа совсем белой.

Мне трудно унять дрожь.

– Меня сейчас стошнит.

– Почти приехали, почти.

Как только двери распахиваются, Психея едва не выносит меня из лифта и ведет по очередному широкому мраморному коридору к черному ходу. Мы незаметно проскальзываем в один из немногочисленных закрытых дворов, окружающих здание, в небольшой, тщательно ухоженный сад, затаившийся среди большого города. Сейчас он спит под тонким слоем снега, который пошел, пока мы были внутри. Холод пронзает меня, как лезвие ножа, и я с радостью принимаю эту жгучую боль. Все лучше, чем еще один миг в том зале.

Башня Додона расположена в самом центре Олимпа. Это одно из немногих зданий, которыми владеют все Тринадцать, а не кто-то один из них, хотя всем прекрасно известно, что на самом деле она принадлежит Зевсу. Когда я была слишком юна и не понимала, что к чему, этот великолепный небоскреб казался мне чуть ли не волшебным.

Психея ведет меня к каменной скамейке.

– Опустишь голову между коленями?

– Не поможет.

Мир от этого не перестанет вращаться. Мне нужно… не знаю. Я не знаю, что мне делать. Я всегда видела свой путь, сквозь года ведущий меня к главной цели. Он всегда был виден отчетливо. Получаю степень магистра в Олимпе в качестве компромисса для матери. Дожидаюсь двадцатипятилетия, забираю свой трастовый фонд и с помощью этих денег бегу из Олимпа. Пробиться через барьер, который отделяет нас от остального мира сложно, но возможно. Помощь нужных людей и деньги гарантируют, что так все и будет. И я стану свободной. Могу перебраться в Калифорнию и напишу диссертацию в Беркли. Новый город, новая жизнь, новое начало.