Сейчас калфе нужно было навестить совсем слёгшую Умут, и доложить, что нужный ей человек уже прибыл. В просторных покоях, слишком больших даже для старшей калфы, пахло благовониями и травами, а на постели лежала старая дородная женщина. При виде вошедшей хатун на её лице появилась добрая и мягкая улыбка, которой она одаривала только Баширу. Сейчас трудно было сказать, что эта милая старушка некогда была самым большим страхом неугодных при султанском дворе девушек, которых она держала в ежовых рукавицах, а за любую оплошность наказывала по всей строгости, порой не зная меры в жестокости. Видимо, проклятия не одного поколения рабынь всё-таки подкосили женщину ещё не в самом преклонном возрасте.
— Умут-калфа, — госпитальерка поклонилась, а затем подняла глаза на свою наставницу. Видя искреннюю радость на её лице, девушка улыбнулась в ответ, — как ваше самочувствие? Молюсь за ваше здоровье, — повод для молитв действительно был: только авторитет старшей калфы мог сдержать отчаявшихся рабынь, готовых на всё, лишь бы вернуться в Топкапы. Затаённая злоба высланных из-за непривлекательной внешности, за оплошности или в результате интриг жён султана, а особенно тех, кому милостиво даровали жизнь после драк или увечий другим наложницам, наказав их ссылкой и заточением здесь, была бесконечной. Какой бы ни была причина — все они таили обиду на весь этот мир и жаждали возмездия за раздавленную честь и достоинство. Управлять такими рабынями было сложно и опасно, и Башира это понимала — своей её так и не восприняли, а, значит, могут сделать всё, что захотят, когда не станет старшей калфы. Но девушка и не жалела, что добровольно попросила у Махидевран Султан о ссылке в Эдирне: что бы не произошло здесь, это не станет страшнее даже одной-единственной ночи, проведённой в султанских покоях.
— Спасибо, сегодня мне лучше, — унгер-калфа привстала в постели. — Скажи, Якуб Эфенди уже прибыл во дворец?
— Вероятно, да. Это ведь он ночью ходил по дворцу?
— Ночью? Ты вообще спишь, хатун? — слабо засмеялась женщина. Башира улыбнулась и коротко кивнула, хотя тёмные круги под глазами отвечали на этот вопрос красноречивее слов. — Прямо как я в своё время: в гареме сон — это непозволительная роскошь. Только лишь закроешь глаза, как враги обнажат кинжалы, — возможно, именно тяжелые условия жизни и состарили её уже в сорок лет.
— Расскажите о нём, пожалуйста, — девушка села на край кровати и обратила внимательный взгляд на старшую калфу. Госпитальерку переполнял бесконечный интерес к этому загадочному мужчине.
— Я и сама ничего не знаю. До меня только доходили слухи, будто бы этот Якуб способен одним словом даровать исцеление, другим — свести в могилу, а его глаза могут видеть и прошлое, и будущее. Он живет с братом, только с ним и общается, остальные же знакомы с ним лишь из многочисленных легенд, которые ходят о нём не то что по Стамбулу — по всей Османской империи. Вот и я решила самостоятельно убедиться в силе этого колдуна.
— А как же то, что ему запретили появляться во дворце?
— Это мне в тебе нравится, — ухмыльнулась Умут. — От тебя и правда ничего не утаишь, Махидевран Султан послала мне талантливого человека. Но мы ей не расскажем.
— Мы-то нет, но другие хатун не станут держать язык за зубами. Одни захотят получить услуги этого колдуна, даже не знаю, узнать судьбу или зелье прикупить, а другие начнут нас с вами шантажировать нарушением правил.
— Ну, — старшая калфа задумалась, но собственное здоровье сейчас для неё имело первоочередной приоритет. — Пусть девочки сходят, погадают им, и сами пожалеют же потом, — покои вновь наполнились смехом пожилой смотрительницы гарема, — ничего хорошего он им не предскажет. Лишь бы потом молчали и не плакали.
— Я поняла, — коротко ответила Башира, и встала с постели. Ей не понравилось такое разрешение, ведь почему-то госпитальерка не хотела, чтобы Якуб общался со всеми этими рабынями, однако сама же калфа сразу решила — она обязательно пойдёт к нему. — Надеюсь, он сумеет подтвердить делом все эти слухи, и вы встанете на ноги.
— Амин, — благодарно кивнула женщина. — Позовите Якуба, — приказала калфа агам.
Девушка поклонилась и вышла из покоев. За дверью её ждали две джарийе.
— Башира-калфа, — с притворным почтением они улыбнулись и склонились перед ней.
— Что вам здесь нужно?
— Мы хотели спросить у тебя, — начала одна, а затем её перебила другая девушка. — Это правда, что знаменитый Якуб Эфенди здесь?
Калфа по привычке оглянулась по сторонам, словно выискивая того болтуна, который раскрыл тайну.
— С чего вы взяли? — изо всех сил стараясь изобразить на лице невозмутимость, ответила она.
— Стражники говорили сегодня, а мы услышали… Так значит это правда?
— Я вырву этим глупцам их языки, — едва слышимо проговорила себе под нос Башира, — а ну замолчите! — закричала она на наложниц. — Не смейте распускать слухи, иначе накажу всех! — её бледное лицо было напряжено, а брови нахмурены. Джарийе перестали смеяться, понимая, что тут простыми уговорами ничего не добьешься.
— Прошу, проведи нас к нему, мы хотим узнать своё будущее…
— Нет! — калфа перебила приторно ласковую речь девушки и поставила руки на пояс, надменно поднимая голову. Даже разрешение Умут сейчас не было сильнее, чем нежелание Баширы это осуществлять.
— Мы же не просто так просим, — уже заранее готовые к такому ответу, девушки припасли под поясом мешочки с золотом, отложенным с жалования. Все прекрасно помнили первые слова Баширы в старом дворце: «Со мной всегда можно договориться».
Девушка раздраженно закатила глаза и кивнула. Ей впервые было не в радость получать взятку, ведь мысль о том, что какие-то рабыни будут ходить к человеку, который вызвал у неё такой интерес, разжигала ещё большее раздражение. Но она понимала, что если не с её позволения, то эти джарийе сами тайно пробрались бы к звездочёту. Башира резко развернулась, и широким шагом пошла в сторону своих покоев, но перед поворотом обернулась и сказала:
— Хорошо, я вас отведу после ужина. А теперь прочь отсюда, за работу!
Башира уверенно шагала к себе, обдумывая свои последующие действия. Хоть это и тяжёлый грех в христианском понимании, ей очень хотелось узнать, что же ждёт её дальше…
*
Призыв к молитве пробудил девушку ото сна, и она поняла, что пора собираться. Калфа подошла к зеркалу, и не увидела в отражении ту увядающую девушку с бледным лицом, утратившими блеск глазами, со спадавшими на плечи прямыми светлыми волосами, в заношенном голубом платье и такой же невзрачной накидкой на голове. Такой она стала, когда утратила силы бороться и перестала молить всех о том, чтобы её отправили на Родос. Теперь силы начали вновь к ней возвращаться. Теперь Башира понимала, что это её новая надежда на побег и обретение свободы и счастья.
Она отправилась в хаммам, а за ним её путь лежал к казне гарема, доступ к которой был в руках лишь унгер калфы и её самой, чтобы взять оттуда нужные вещи.
После ужина в ташлыке её встретили пятеро наложниц.
— Мне сказали, ты отведёшь нас, так? — нагло спросила ещё одна бывшая фаворитка повелителя, Мерием, и подозрительно посмотрела на калфу. Она была худощавой и очень высокой светловолосой славянкой, а рядом с ней стояла её полная противоположность, низкорослая толстая тёмная гречанка Дерья. Вьющаяся причёска делала её особенно непривлекательной, и становилось ясно, почему она не задержалась в Топкапы. Эти двое здесь стали подругами, либо же, если говорить точнее, союзницами в общих стремлениях. Они же были главными нарушительницами порядка, не подчинялись никакому авторитету и разговаривали со всеми исключительно в хамском приказном тоне.
— Пусть Явуз-ага вас проводит чуть позже. Скажите, что я разрешила. Только смотрите, эфенди может вас не принять.
— Мы поняли, — ответила Кютай-хатун, и увела за собой остальных.
Госпитальерка закрылась в своих покоях и взяла в руки белое шёлковое платье, некогда подаренное ей Махидевран Султан, и приложила его к себе, подойдя к зеркалу. Госпожа говорила, что выдаст в нём Баширу замуж, но этому уже не до́лжно было произойти. Спешно переодевшись, калфа распустила волосы, рассыпавшиеся по дорогой ткани блестящими пшеничными локонами. Покрыв голову прозрачной белой накидкой и закрепив её на голове тонкой диадемой, взятой из гаремной казны, она пошла в самую заброшенную и безлюдную часть дворца, где и поселили Якуба.
