— Отвечая на твой вопрос… — начал Джанус, и Кейнан его перебил:
— Ой, я знаю, что ты ответишь.
— Трахни его, — закончил Джанус.
Кейнан приподнял брови и развёл руками.
— Да, я знал, точно. Прям дословно.
Джанус хмыкнул.
— То есть ты всё-таки тоже видишь, что это очевидный вариант. Мой вопрос остаётся тем же: что тебя останавливает-то?
Кейнан помолчал, потом открыл глаза и сказал так просто и откровенно, что Джанус чуть его не пожалел:
— Я люблю его.
Джанус тоже хлебнул из стакана, дал себе время обдумать это известие и качнул головой:
— Сочувствую, но вообще не вижу, как это мешает.
Кейнан посмотрел на него одновременно терпеливо и с отчаянием и объяснил:
— Он мой падаван. И ему шестнадцать. Почти семнадцать, — уточнил он, — но я всё равно старше почти в два раза. И он мой падаван. Повторюсь.
— Всё ещё не вижу препятствий, — спокойно ответил Джанус, глядя ему в глаза, — ни одного.
Кейнан моргнул, хмыкнул и рассмеялся.
— Ну да, конечно не видишь.
— Я что-то не помню, чтобы ты в шестнадцать сомневался, а он побойчей тебя будет, — заметил Джанус.
— Я знаю, — вздохнул Кейнан.
Он знал всё, что Джанус мог сказать, и вряд ли знал ещё кого-то, кому было бы настолько же плевать на все его аргументы. И всё равно он был здесь — ведь, по правде-то, потому Джанус и был тем, с кем он мог поговорить. И тем, кто в итоге наверняка скажет: возьми себя в руки и перестать ныть, парень.
Чаще всего это он и говорил. Или делал всё ещё хуже — настолько невыносимым, что либо иди вешайся, либо как-то приходи в себя. И Калеб приходил, и каким-то извращённым образом привык быть благодарным за это.
А иногда Джанус был совсем другим. В первые годы после Приказа с Калебом временами случался какой-то ступор, приступ отчаяния, страха и одиночества, когда всё, что он когда-либо чувствовал, будто наваливалось на него разом, и он не мог справиться, не мог дышать, не мог действовать. Тогда он этого не замечал, и только потом уже Кейнан понял, что в такие моменты Джанус никогда не пытался продавить его, не делал своего обычного «клин клином вышибают». Иногда Калеб сам не сразу понимал, что с ним; и однажды это случилось, когда Джанус в очередной раз высмеивал его падаванские привычки, Калеб отбрехивался и бурчал что-то в ответ, а потом Джанус назвал его джедаем, и у Калеба будто сломалось что-то внутри. Он ненавидел это. Не хотел этого слышать. Это он и сказал.
— Хватит, — крикнул он, и Джанус замолк на полуслове, глядя на него с интересом, словно ждал этого и вот наконец дождался, а Калеб уже не мог остановиться и кричал, чувствуя, что горло вот-вот перехватит и он не сможет больше сказать ни слова: — Их нет! Никого нет, понимаешь? Ничего нет! Хватит говорить о них! Они все мертвы!
А потом сел на пол, прислонившись спиной к койке, и неожиданно для самого себя разревелся, уткнувшись лбом в колени и обхватив их руками, и это было таким облегчением, словно только так он сейчас и мог дышать.
Он думал, что Джанус разозлится, но ему было на это плевать. В тот момент ему было плевать, даже если бы Джанус его выгнал. Не было места, где ему было бы хуже или лучше, чем здесь сейчас, так какая разница?
— Не реви, — сказал Джанус.
Но Калеб ревел, не только потому, что ему было плевать, но и потому, что уже не мог перестать. Джанус помолчал какое-то время, а потом Калеб почувствовал, как он обнял его за плечи, сев рядом.
— Или реви, — негромко сказал он и притянул его к себе. – Давай, парень. Пора бы тебе и правда понять, что их больше нет.
И Калеб понял. Кажется, именно в тот день он и понял всё окончательно. Джанус заставил его понять, как заставлял сопротивляться, драться за то, что он считал своим правом, и подчиняться, если другое невозможно. «Докажи», — говорил он и усмехался, и Калеб иногда злился, иногда отчаивался, и иногда доказывал, а иногда нет. Чаще нет. Но если да — Джанус принимал это, всегда. А если нет — Калеб подчинялся, иногда с неохотой и обидой, иногда не смирившись и упрямо ища другие способы, а иногда страстно и отчаянно, не ища больше ничего, как позже той ночью, когда Джанус уже не ждал этого от него, а Калеб, ничего уже не чувствуя, ни желания, ни наслаждения, просил его, настойчиво и лихорадочно, и Джанус вдруг стал нежным, хотя не об этом Калеб просил, и сказал:
— Хватит себя наказывать, парень. Я могу, если ты хочешь, но я не этого хочу. Да и ты тоже.
И Калеб хотел ответить ему, уязвлённый и растерянный, но не смог, потому что ненавидел его в этот момент за стыд, который он заставил его испытать, и любил за его нежность, и за уверенность, в которой Джанус никогда не знал недостатка. И за то, каким он был в эту минуту.
— У него была паршивая жизнь, — сказал Кейнан, и Джанус пожал плечами.
— Как у многих, парень.
— Но я могу сделать её лучше, — добавил Кейнан.
— Так он этого и хочет, — согласился Джанус.
Кейнан отставил стакан, из которого отпил всего пару глотков, вздохнул и снова прикрыл глаза. Джанус усмехнулся. Парень так и не научился ценить хорошую выпивку.
— А помнишь, — весело спросил он, — как ты нажрался и начал рассказывать толпе контрабандистов, что ты джедай, а тебе никто не поверил…
— Слава Силе, — мрачно добавил Кейнан, и Джанус рассмеялся.
— И потом, протрезвев, ты с ужасом стонал, что больше никогда.
— Больше никогда, — с чувством подтвердил Кейнан. — Больше никогда так и не нажирался с тех пор.
— Может, и зря, — заметил Джанус, помолчал и сказал: — Знаешь, что тебе нужно, парень?
— Что? — поинтересовался Кейнан.
— Расслабиться, — ответил Джанус.
Кейнан повернул голову и взглянул на него, приподняв бровь.
— Серьёзно? – язвительно переспросил он.
— Совершенно, — в том ему ответил Джанус, облокотившись на спинку дивана рядом с его головой.
Кейнан посмотрел ему в глаза и открыл было рот, чтобы ещё что-то сказать, но замялся, и тогда Джанус просунул ладонь ему под затылок, наклонился к нему и поцеловал. И хмыкнул, улыбнувшись, когда Кейнан, замерев на секунду в нерешительности, потом вдруг ответил ему жадно и нетерпеливо, будто за этим и пришёл.
— Заткнись, — выдохнул Кейнан в ответ на его хмыканье, быстро обнял его одной рукой и потянул ближе к себе.
И Джанус заткнулся, но ненадолго, пока целовал его, дурея от его жадности и напряжения, которому Кейнан дал волю, от несдержанности, с которой он тянул его к себе и впивался губами в его губы, и как нетерпеливо стаскивал с него и с себя одежду, а потом снова притягивал его к себе, тяжело и часто дыша и отбросив все свои сомнения. И Джанус всё-таки снова усмехнулся и сипло заметил:
— Я был прав, парень, признай.
А Кейнан коротко выдохнул и спросил торопливо, едва оторвавшись от его губ:
— Ты можешь один раз в жизни трахнуть меня молча?
— Вряд ли, — ответил Джанус.
Кейнан хотел что-то ещё сказать, но не успел, задохнувшись, когда Джанус развернул его и толкнул к спинке дивана, и тут же прижался к его спине, и впился своими острыми частыми зубами ему в шею. Кейнан вздрогнул, откидывая голову ему на плечо и выдохнул:
— Джанус…
— Что? – шепнул Джанус ему в ухо. – Быть с тобой нежным?
Кейнан сглотнул, закрыл глаза, завёл руку назад и прижал голову Джануса к своей шее, и ответил:
— Делай что хочешь.
И Джанус не заставил просить себя дважды. И был тем Джанусом, чьи прикосновения и чью настойчивость так хорошо знал Калеб, которая так нравилась ему и от которой он бежал, и теперь Кейнан отдавался ей; и, возможно, действительно за ней он и пришёл — чтобы вздрагивать и вжиматься затылком ему в плечо, и чувствовать его ладонь на горле, и вскрикивать, ни о чём не думая и ничего больше не ощущая, кроме того, как он двигается, резче и нетерпеливей вталкиваясь в него, а потом в каком-то наваждении прошептать «сильнее» и услышать, как Джанус резко выдыхает ему в плечо, и потом снова вскрикивать, уже громче, когда Джанус вжал его в стену, положив руку поперёк спины и обхватив ладонью плечо, и краем сознания подумать: «Кто тянул меня за язык?..» А потом перестать думать совсем, только знать, что этого он хотел, за этим он пришёл, и хватать ртом воздух между вскриками, не в силах пошевелиться, потому что вот о чём Джануса никогда не надо было просить дважды, так это о том, чтобы он держал его вот так крепко и трахал так сильно, будто хочет заставить забыть обо всём на свете кроме своего члена, и о да, Кейнан забывал. И когда Джанус хрипло спросил его: «Так, парень?», Кейнан едва выдохнул: «Да». И Джанус хмыкнул, а потом шепнул ему в самое ухо: «Ты всё ещё мой» — и Кейнан одурело улыбнулся и ответил прерывисто: «Иди к чёрту, Джанус», а в следующую секунду вздрогнул и выгнулся, запрокидывая голову и снова хватая ртом воздух, когда Джанус задвигался быстрее и резче, заставляя его вздрагивать и сипло вскрикивать. И когда он снова хрипло и сам уже задыхаясь шепнул ему в шею: «Давай, парень, скажи», Кейнан подумал: к чёрту, Джанус, сейчас – я сделаю, что ты хочешь. И выдохнул: «Да». И Джанус глухо застонал и больше не отпускал его, прижимая так же крепко, и Кейнан упирался ладонью в стену, а другой рукой прижимал его за затылок к своей шее, давая ему сжимать на ней зубы, и чувствовал, как он дрожит, и сам дрожал, и стонал в голос, кончая и чувствуя, как Джанус сильнее прикусывает его кожу, вздрагивает, впившись пальцами ему в плечо, и тоже кончает, быстро и коротко двигаясь в нём, и какое-то мгновение Кейнан ничего больше не хотел, кроме того, чтобы он так же держал его и не отпускал, и не было ничего, кроме этого, потому что Джанус знал, чего хочет, и это сводило с ума, когда ты ни черта не знал, что делать с тем, чего хочешь ты сам.
