“Нет, он не может не докопаться”, — подумал Кейнан и раздражённо ответил:

— Я делаю. Больше того, что я и так уже делаю, я сделать не могу.

Джанус пожал плечами.

— Поговори с ним.

— Да твою мать, — в сердцах рявкнул Кейнан и спросил, обернувшись к нему: — О чём? Он знает всё, что я могу сказать.

— Так не говори, что можешь сказать! — ответил Джанус. — Прекрати свои благородные метания и попробуй просто сделать то, чего вы оба хотите.

— Хватит, — устало сказал Кейнан. — Мы можем не говорить об этом? Я десять раз объяснил тебе. Он мой ученик. Он младше. И я не хочу, чтобы потом он об этом жалел.

— Да-да, — махнул рукой Джанус, — я помню, ты мне ясно дал понять, как ты жалеешь обо всём и не хочешь быть мной.

Кейнан взглянул на него искоса и не ответил.

— Обидно, между прочим, Калеб, — картинно-драматично добавил Джанус.

Кейнан замер и посмотрел на него, будто не веря своим глазам.

— Обидно? — язвительно спросил он.

Джанус моргнул и прищурился. Парень редко ставил его в тупик, но сейчас Джанус не мог понять, что его вдруг разозлило.

— Я полагал, ты многим мне обязан, — так же язвительно ответил он, не намереваясь выдавать свою озадаченность.

Кейнан криво улыбнулся. Джанус наблюдал за ним с удивлением и настороженностью. Он терпеть не мог неожиданностей. И терпеть не мог не понимать, что происходит. А сейчас он не понимал. Ночь была отличной, ничего нового он не сказал, но Кейнан был в ярости. Да откуда у него вот даже просто силы-то на это?

Кейнан медленно кивнул.

— О да, ты не давал мне забыть, как многим я тебе обязан.

Джанус нахмурился. Всё это начинало его злить.

— Что это вообще значит?

Кейнан, уже одевшийся и собиравший волосы в хвост, опустил руки, не закончив, покачал головой и спросил со смесью недоверия, горечи и удивления:

— Ты правда даже не помнишь, да?

Джанус перестал хмурится и ухмыльнулся.

— Я много чего не помню, тебе стоило бы уточнить.

Он ожидал вспышки раздражения в ответ, но Кейнан только смотрел на него с той же горечью и теперь — с разочарованием. Вот что злило самого Джануса. Это разочарование задевало его. Больше, чем он готов был признать. Больше, чем мог от себя ожидать. Калеб никогда не смотрел так. Он злился, расстраивался, был грустным, спокойным, отрешённым, весёлым, страстным, обиженным, испуганным — каким угодно, Джанус видел всё, через что он проходил в самый мучительный, страшный период своей жизни, видел тысячи эмоций, которые он переживал, но никогда он не смотрел на Джануса с этим выражением безнадёжного, бесповоротного разочарования.

— Не помнишь, как ты вернулся вообще никакой? — спросил Кейнан, и Джанусу аж полегчало от того, как подрагивал его голос от сдерживаемой злости. — Я не знаю, чем ты так обдолбался или нажрался, но ты вообще не соображал. Наверное. — Он пожал плечами и добавил с деланным равнодушием, которое из его уст звучало куда хуже злости: — Или соображал. Я тогда об этом не думал. Ты прижал меня, я пытался от тебя отвертеться, просил тебя, но ты тоже просил, и я правда хотел сделать всё, что ты хочешь. Я должен был. Я так думал.

Джанус молча смотрел на него, перестав ухмыляться. Кейнан обвёл каюту взглядом и снова встретился глазами с Джанусом.

— Не то чтобы я получил травму на всю жизнь, — со злой насмешкой сказал он. — Я правда хотел делать то, чего ты от меня хочешь, и чтобы ты любил меня. Но в тот раз я просто терпел и думал о том, что я делаю то, что нужно. Мне больше ничего не оставалось, собственно — выбора-то не было, куда мне было против тебя тогда.

— Нет, — тихо сказал Джанус.

— Да, — ответил Кейнан и снова кивнул, а потом развёл руками и усмехнулся. — Я всю жизнь думал, что ты не хотел об этом вспоминать и не хотел, чтобы я вспоминал. Ты на следующий день был, знаешь, так мил, что я придумал себе, что так ты извиняешься. А ты даже не помнил.

— Я извинялся, — глухо ответил Джанус. — Потому что ничего не помнил и думал, что мог быть с тобой груб. — Он глубоко и вздохнул и добавил: — Верней — я кое-что помнил, но не так. Я…

— … не знал, — беззлобно закончил за него Кейнан, и Джанус снова услышал разочарование в его голосе и понял, что ошибся: его голос дрожал не от ярости, а он напряжения, от этого жгучего болезненного разочарования, которому он дал волю столько лет спустя, которое носил в себе с отрешённостью мальчишки, воспитанного в Храме и знающего, что боль — неизбежна, но страдания — выбор. И от этой мысли Джанусу не становилось легче, он неё он испытывал горечь и стыд, каких не испытывал много лет.

— А я не говорил, — продолжил Кейнан. — Потому что в другие разы, когда ты бывал груб, это было иначе, и ты знаешь, что мне и нравилось это, а если нет — начинало нравиться потом, или что я сам хотел этого, или что я делал то, что ты хочешь, потому что мне было достаточно мысли, что я доставляю тебе радость и ты любишь меня за это. И потом я мог злиться на тебя, или быть смущён, или задет, или ссориться с тобой и выпускать пар. Но в тот раз было иначе. Я не мог. Я хотел, чтобы мне всё показалось, и ты вёл себя именно так. Мне было этого достаточно, так было легче и проще, и поэтому я не говорил, я же думал, что ты помнишь и мы просто делаем вид, что ничего не было.

Джанус потёр пальцами глаза и снова посмотрел на Кейнана.

— Парень, — сказал он севшим голосом и откашлялся. — Парень, если я…

Кейнан язвительно усмехнулся и снова развёл руками.

— О да, конечно, “если”. Нет ведь поводов верить мне, что всё так и было, да, Джанус? Я придумал это пятнадцать лет спустя, чтоб тебя уесть.

Джанус не ответил сразу, а Кейнан стоял, уже не глядя на него и словно забыв про волосы, рассыпавшиеся по плечам, и вообще о том, что собирался уходить.

— Прости, — наконец тихо сказал Джанус. — Я не стал бы… если бы соображал.

Он не знал, что ещё добавить. Хотел, но не знал, как оправдать себя. И не хотел лгать, не в этот раз. Поэтому он больше ничего не говорил. Кейнан вздохнул и тоже помолчал, а потом сел на кровать, опустил голову и сказал:

— Я знаю. Ты не сломал мне жизнь, не волнуйся. В каком-то смысле для меня тогда в этом даже не было ничего сильно неправильного, потому что я любил тебя. Но вчера Гера спросила меня, что бы я сделал, если бы Эзра рассказал мне про кого-то то же, что я рассказывал про тебя, и сказал бы, что сам был виноват. И я понял, что убил бы того, кто был с ним таким.

Джанус сел на кровати, скрестив ноги, и ответил:

— Я понимаю.

Кейнан взглянул на него.

— Я бы сам убил, — сказал Джанус, глядя ему в глаза, — если бы ты рассказал мне такое про кого-то другого.

Кейнан невесело усмехнулся.

— Это тоже знаю. Ты никому бы не позволил меня обидеть, только у тебя было такое право.

Джанус не нашёлся, что ответить — парень бы ликовал, знай он об этом. Но он был прав. Во всём прав.

— Я не жалею себя, — сказал Кейнан, и в его голосе совсем не осталось ни напряжения, ни злости, ни даже разочарования, словно он вычерпал их из себя до дна, бросив Джанусу в лицо свои обвинения. — Но это я, а это — Эзра. И я не хочу, я не могу даже думать, что он может пережить что-то подобное. Что он мог бы делать ради меня то, чего не хочет, потому что любит меня и хочет, чтобы я любил его. А я бы не замечал этого, потому что слишком сильно хочу того же.

Он снова посмотрел на Джануса, и этот взгляд Джанус едва мог выдержать, потому что после всего, что Кейнан рассказал, он снова смотрел на него с вопросом, с доверием в глазах и с отчаянием, защиты от которого просил у Джануса, будто он до сих пор был тем, кто мог спасти Кейнана от всего, что ему угрожало, был единственным, кому можно доверять. И на мгновение Джанус возненавидел себя за этот взгляд.

— Ты не я, — твёрдо сказал он. — Посмотри на себя, Калеб.

И Джанус тут же пожалел, что назвал его так, как он просил не называть, но Кейнан не дёрнулся, будто так и надо, и только смотрел на него исподлобья, как часто смотрел Калеб.