Но боги любят героев.

На следующий день Дилюк строго следовал плану: выйдя рано утром, он успел пройтись по просыпающемуся городу, а днём — прогуляться за его пределами, подняться на гору и взглянуть с её высоты на океан, гавань и янтарные поля внизу. Вечером он вернулся, уставший, и сперва, поужинав, намеревался отдохнуть в гостинице. Пролежав полчаса и за это время прочитав только одну строчку из открытой книги, он поднялся, переоделся и снова вышел. Что-то тянуло его во вчерашний ресторан с террасой, выходящей к океану — и к собеседнику, которого он, не вполне признаваясь в этом самому себе, надеялся застать там.

Чжун Ли был там, как и обещал. На этот раз Дилюк подсел к его столику.

В этот вечер они говорили о жизни в Ли Юэ, о традициях, о древних мифах и их героях, о войнах, что велись тысячи лет назад. Дилюк задавал непривычно много вопросов и слушал подолгу, не прерывая Чжун Ли, глядя на него по своей привычке чуть исподлобья, всматриваясь в его лицо, его жесты, и картины прошлого вставали перед ним так ясно, будто Чжун Ли сам был их свидетелем, и Дилюк видел его, спокойного и грозного, в доспехах, выкованных из золота, с развевающимися волосами и огненным копьём в руках, и Чжун Ли встречался с ним взглядом, а Дилюк не мог отвести глаз.

Он вернулся глубокой ночью и, несмотря на всю усталость, долго ещё не мог заснуть, думая о Чжун Ли, завороженный его рассказами, заставившими на время его собственную жизнь отступить, дав место миру предстать перед ним. На эти несколько часов он словно сбросил своё бремя, как плащ, и теперь, лёжа в одиночестве, когда ночь окружала его и тьма приходила предъявить свои права, он держался за мысль о Чжун Ли, за воспоминания о его голосе, его глазах, его мягкой улыбке, как за единственное, что могло продлить этот миг покоя.

И Чжун Ли думал о нём. О темноте в его глазах, о его мрачной сдержанности, о гневе, что горел в нём и что на время затухал, продолжая лишь тлеть, стоило Чжун Ли надолго завладеть его вниманием. Тогда его взгляд прояснялся, а улыбка наполнялась жизнью, и что-то совсем иное появлялось в нём, будто он раскрывался навстречу Чжун Ли, и оба они тогда ощущали близость, некое таинство, связывающее их. Они оба хотели этой связи, и пусть Чжун Ли нуждался в этом меньше, но, глядя на Дилюка, он сам начинал испытывать эту непривычную для него жажду, что мучила его собеседника: жажду понимания. Она передавалась ему, но не как его собственное желание — как острая, мучительная необходимость, о которой Дилюк молил, не произнося ни слова, и Чжун Ли охватывало такое же острое желание дать ему это. Потому что герои не просто так приходят к богам, а боги неспроста встречают героев.

Они виделись каждый вечер, и говорили обо всём — о вине, о песнях, о камнях и травах, о легендах и новостях, о людях, встречавшихся им, и тех, кого они хотели бы повстречать, о жизнях — своих и чужих.

— Я многое хотел бы изменить, — сказал как-то Дилюк. — В прошлом. А ты?

Чжун Ли ответил не сразу.

— Есть вещи, — наконец сказал он, — которых я хотел бы избежать. Есть те, что хотел бы предвидеть. Есть то, о чём я сожалею. И есть то, против чего восстаёт всё моё существо, чего я не желал ни тогда, ни сейчас, но что, пусть бы даже всё началось сначала, я был бы вынужден сделать вновь, и каждый раз, если бы мне довелось проживать свою жизнь снова и снова.

— Звучит как очень долгая и не слишком весёлая жизнь, — заметил Дилюк, и Чжун Ли улыбнулся.

— Так и есть. Но в моей жизни было много хорошего, мне много раз довелось испытать счастье, и радость, и любовь, и упоение битвой, которое, должно быть, хорошо знакомо тебе.

Дилюк усмехнулся.

— Ты не выглядишь таким старым.

— Хорошие гены, — пожал плечами Чжун Ли. — А что бы хотел изменить ты?

— Несколько дней, — вздохнув, ответил Дилюк. — А может быть — целую жизнь.

Они оба помолчали, глядя на тёмный океан.

— Ты необычный человек, Дилюк Рагнвиндр, — задумчиво сказал Чжун Ли.

— Я самый обычный человек, Чжун Ли, — возразил Дилюк.

Чжун Ли покорно кивнул.

— Если ты желаешь, чтобы я так думал…

В этот вечер Чжун Ли предложил прогуляться после ужина. Они прошлись по узкой, усыпанной фонарями извилистой улице, спустились в порт, где шумно разгружались два только что прибывших корабля, а потом снова поднялись выше и остановились посмотреть сверху на огни гавани и подышать ночным воздухом на уединённой террасе под огромным, раскинувшим над ней тяжёлые ветви деревом. Вокруг пахло ночными цветами и листвой, из лавки неподалёку доносился запах еды, шагах в пятнадцати от них по освещённой улице спешили или неторопливо прогуливались люди — город был совсем близко, но они были укрыты от него темнотой, пышными кустами шелковицы и склонившейся до земли ивой, росшей у тропинки к террасе.

Дилюк к концу прогулки без причины помрачнел. Он облокотился на перила и смотрел на суматоху в порту, когда Чжун Ли сказал:

— Я слышал о некоем загадочном Полуночном герое, защищающем Мондштадт.

— Никто ничего не знает о нём, — холодней, чем обычно, ответил Дилюк и распрямился, искоса взглянув на Чжун Ли.

Чжун Ли шагнул ближе, и Дилюк против воли повернулся к нему лицом. «Почему сейчас?» — чуть не спросил он вслух. «Почему вдруг именно сейчас, когда тьма снова подступила так близко, несмотря на то, что ты рядом? Много лет я не испытывал такого покоя, какой нахожу с тобой. Много лет меня ни к кому не тянуло так, как к тебе, с тобой моя память, как почтительный слуга, согнув спину, отступает в тень, и оковы, которыми она держит меня, словно пса на цепи, слабеют. Рядом с тобой стена, отделяющая меня от мира, рушится, и я могу прикоснуться к нему. И больше всего я хочу прикоснуться к тебе. Когда мой разум успокаивается под твоим взглядом, от звука твоего голоса, мне кажется, что я почти свободен от всего, и стоит мне прикоснуться к тебе, это свобода будет закреплена навсегда, оковы спадут и я вернусь в мир, в котором живёшь ты. Ты — всё, чего я ищу, всё, чего я жажду, всё, чего я хочу, заключено в тебе. Но стоит тебе замолчать надолго, а мне — отвести от тебя взгляд — случайный звук, удар, крик вновь возвращают меня во тьму, мой разум наполняется мыслями, которые я не могу заглушить, и больше всего я хочу снова услышать твой голос, я хочу, чтобы ты прервал эту грохочущую тишину, потому что я сам не в силах её прервать. Потому что я не имею власти над этой тьмой. Но, я не знаю как и почему, этой властью обладаешь ты. И вот ты заговорил, и почему именно сейчас ты заговорил о нём? Ему не место здесь. Я не хочу выпускать его в этот мир».

— Похоже, я знаю о нём намного больше тебя, — негромко сказал Чжун Ли.

Он был совсем немного выше, и сейчас Дилюк видел его глаза совсем близко и почти мог ощутить дыхание, срывавшееся с его губ.

— Что же ты знаешь? — спросил он.

— Я знаю, — совсем тихо ответил Чжун Ли — и вдруг нежно положил ладонь ему на щёку, и Дилюк замер, зачарованный этой нежностью, — что ярость убивает даже архонтов.

Дилюк закрыл глаза, когда губы Чжун Ли прижались к его, и ответил ему. И голоса в его голове умолкли.

Голоса молчали и пока они шли к дому Чжун Ли, и когда, оказавшись за закрытой дверью, снова целуясь, снимали одежду, и когда Чжун Ли откинул с кровати золотисто-бежевое покрывало, а Дилюк лёг на прохладные простыни и протянул ему руку, зовя к себе. Тело Чжун Ли было сухим и жилистым, гибким и сильным одновременно, и Дилюк наслаждался тем, как он прижимает его к кровати, и откидывал голову, подставляя шею его поцелуям, гладил ладонями его спину, и Чжун Ли отзывался, выгибая её. А потом Дилюк подтолкнул его, они перекатились по кровати, и теперь Дилюк оказался сверху, и уже Чжун Ли подставлял ему шею и ласкал его спину, а Дилюк смотрел ему в лицо и целовал в улыбающиеся губы. И когда он на мгновение оторвался, Чжун Ли прошептал:

— Ты необычный человек, Дилюк.