Он сам не заметил, как пробродил по улицам несколько часов, разглядывая лавки с безделушками, заходя в книжные магазины, наблюдая за работой кузнеца, из под чьего молота на его глазах выходил, обретая форму, великолепный меч. Он подолгу останавливался у заинтересовавших его домов, рассматривая каждую деталь, наклонялся, чтобы вдохнуть ароматы глазурной лилии и шелковицы, прошёлся по порту, следя за отплывающими и пристающими судами и наблюдая людскую суету, и на закате поднялся выше в город, нашёл ресторан с открытой террасой, откуда открывался вид на море, и дал себе отдохнуть.
В итоге он мысленно отругал себя за то, что не вышел раньше. Давно он не получал такого удовольствия и так надолго не отвлекался от своих мыслей. Он пообещал себе, что завтра выйдет на рассвете, чтобы посмотреть на утренний город, и что каждый день будет бродить по нему, по его окрестностям, и что выберется дальше вглубь страны, и доедет до каменного леса Хуагуан, чтобы постоять на скалистых вершинах в облаках. Теперь же он был намерен получить свой ужин, выпить чайник лучшего здешнего чая и сидеть, не отводя взгляда от горизонта, пока солнце совсем не скроется из виду, а после вернуться в гостиницу по главной улице среди сверкающих фонарей и вечерней толпы.
Но стоило ему погрузиться в эти мысли, человек, сидевший за соседним столиком, обратился к нему:
— Приехали в отпуск в Ли Юэ?
— Так заметно? — поинтересовался Дилюк, улыбнувшись.
Незнакомец тоже вежливо улыбнулся.
— Возможно, не всем, но я живу здесь слишком давно и люблю наблюдать за людьми. Это занятие неизбежно заостряет глаз.
— Вероятно, вы видели много интересного, — светски заметил Дилюк.
Незнакомец на мгновение задумался, и Дилюка удивила такая реакция на совершенно бессмысленное замечание. Неужто он и впрямь пересчитывает в голове, как много интересного видел за свою жизнь? Между прочим, судя по ему виду, может, и подольше дилюковской, но явно ещё не слишком длинной.
— Можно сказать и так, — наконец ответил незнакомец. — Мне довелось быть свидетелем множества любопытных событий, — он снова улыбнулся, на этот раз скорее самому себе. — Каюсь, иногда я люблю поговорить о них.
Он слегка склонил голову и представился:
— Чжун Ли.
Дилюк ответил таким же вежливым поклоном.
— Дилюк Рагнвиндр.
— Мондштадт! — с удовольствием констатировал Чжун Ли. — Прекрасная земля. К сожалению, я уже очень давно не бывал там — вероятно, многое изменилось. Но ваше вино всё так же великолепно! Его можно достать и тут.
Сперва Дилюк был раздражён тем, что его уединению помешали, но Чжун Ли, похоже, был исключительно приятным собеседником. Хотя обычно Дилюк и не любил светской болтовни, тут, в отпуске, оказалось неожиданно приятно вести непринуждённую беседу с человеком, обладавшим всеми навыками, чтобы поддерживать её непринуждённость. И Дилюк, к собственному удивлению, получал удовольствие.
Они обсудили вино, в котором Чжун Ли оказался знатоком — и во всём, чего бы они ни касались дальше, Чжун Ли тоже оказывался более или менее сведущ. Подозрительность Дилюка заставляла его думать, что Чжун Ли знает ещё больше, чем показывает, но почему-то предпочитает это скрывать. Впрочем, в таком случае они были идеальной парой собеседников.
Они просидели до самой ночи. Когда повсюду уже зажглись фонари, а на небо начала взбираться луна, Чжун Ли поблагодарил Дилюка за прекрасный вечер и, поднявшись, добавил:
— Надеюсь, вы пробудете в Ли Юэ ещё какое-то время? Меня можно найти здесь почти каждый вечер. Я был бы рад увидеть вас снова.
— Взаимно, — искренне ответил Дилюк, вслед за Чжун Ли поднимаясь с места. — Я обязательно постараюсь застать вас здесь.
«Интересный человек», — думал Дилюк, возвращаясь в гостиницу.
Он не мог перестать думать о Чжун Ли. Ли Юэ не мог исцелить от всего, и ночь, как всегда, приносила мрачные мысли. И чем темней она становилась, тем сильней омрачала и прошедший вечер, и с тем большим подозрением Дилюк думал обо всём, что казалось ему необычным в Чжун Ли. Впрочем – возражал он сам себе – в нём не было практически ничего необычного, кроме энциклопедических познаний, которые тоже можно было отнести к способности аристократов говорить на любую тему и судить практически обо всём с определённой долей осведомлённости. Но даже эта черта была в Чжун Ли слишком отточенной, блестящей, безукоризненной. К такой же безукоризненности на людях стремился и сам Дилюк. Может быть, именно это сходство питало его подозрительность.
А, может статься, он был раздражён тем, что позволил чьему-то обаянию повлиять на него и сделать один вечер его жизни почти беззаботным. Может статься, его раздражало то, каким привлекательным ему казался Чжун Ли. Как приятно было слушать его голос, вести неторопливую беседу, видеть его улыбку в ответ на свои слова. Как непривычно и необъяснимо было испытывать рядом с ним чувство безопасности.
Безопасность — ложь, иллюзия. То, что заставляет тебя верить в неё — зло. Иллюзия безопасности убивает.
Так кто же ты, Чжун Ли, и почему рядом с тобой я чувствую себя в безопасности, а значит — в беде?
Чжун Ли закрыл глаза и глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Он стоял у раскрытого окна и думал о Мондштадте и архонте, что отказался править им. О свободе, что правила там вместо него. Ему это казалось и любопытным, и странным. Бог контрактов никогда не мог до конца понять, как существует Мондштадт. Ему поле его закона, его порядка представлялось полем свободы, равновесия, защищённого от хаоса. Полное же отсутствия власти архонта на своей земле до недавнего времени виделось ему как погружение в хаос. Однако в последние годы он думал и наблюдал — и предположил, что закон укрепился на его собственной земле настолько, что ему больше нет необходимости поддерживать его. И всё же никто, кроме него самого, не мог ответить на вопрос: это ли стало основанием для решения покинуть свой трон, или же Моракс лишь исполнял свою прихоть, равнодушное ко всему, кроме собственных чаяний, желание, облекая его в возвышенную форму служения своему народу? Сам Моракс не утруждал себя ответом на этот вопрос, ведь всё равно — кто может встать на пути бога? Кто может потребовать у него объяснений? Моракс не из тех, кто даёт их.
Не из таких, похоже, был и его новый знакомый. Чжун Ли немного забавляло то, как он пытался скрыть свою суть, и, вероятно, неплохо одурачивал смертных. Моракс же глазами Чжун Ли видел в нём тьму. Ярость, существующую под неусыпным контролем — до времени — и выжигающую всё на своём пути, стоит спустить её с поводка. Моракс знал, что такую ярость нельзя держать под замком вечно — Дилюк должен был иногда давать ей выход, полную свободу, иначе она сожрала бы его изнутри. Рано или поздно так и случается, Моракс не раз видел это, и это приносит только скорбь и беду, и ничего больше. Старый друг давным-давно сказал ему: ярость может погубить даже архонта. И Моракс запомнил его слова. Бог обуздал собственный гнев, поставил его на службу своему порядку, и покой, открывшийся ему, подарил ему больше, чем он мог ожидать. Он узнал радость этого мира, его красоту, и любовь, не знающую жестокости. Но он всегда хранил свою ярость, и все, кто знал Моракса, боялись её, потому что она была его кровью и его силой, она была его Сердцем Бога, наравне с камнем и золотом, которыми он повелевал. И он видел, как она же текла по венам Дилюка Рагнвиндра. А вместе с ней, с этой тьмой, в нём был свет, отчаянно боровшийся за жизнь. Так часто бывает — сам свет порождает тьму, и Чжун Ли был уверен, что именно это случилось и здесь. Дилюк был полон гнева, благородных порывов и сомнений, они раздирали его на части, и сила воли, которая их питала, привлекала Чжун Ли. Он словно смотрел на героя былых времён, на того, кто способен отдать свою судьбу в руки богов. Но как уроженец земли свободы, Дилюк отдавал себя ей. Он не служил никому, кроме собственных принципов, и это делало его путь тяжелее любого другого. У него не было бога, не было тех, кто стоял рядом с ним, не было покоя, у него не было ничего, кроме воли.
