========== Огонь богов ==========

«Всё ли я делаю правильно? Иду ли я единственно верным путём? Огнём и мечом я выжигаю всё вокруг себя, я несу справедливость, свет, но что если однажды мой меч поднимется против невинного? Что если в своей уверенности я не замечу ошибки?»

— Вина! — крикнул молодой парень у стойки и тут же, увидев Дилюка, смутился. — Простите, господин Дилюк, я не разглядел вас. Я подожду.

— Что вы, — учтиво ответил Дилюк. — Сегодня много людей, бармен не успевает со всем справляться. Я с радостью налью вам вина, пока его нет на месте.

Парень рассыпался в благодарностях. Пока Дилюк наполнял его стакан, вернулся запыхавшийся бармен, почтительно, но вежливо отодвинул Дилюка, и тот снова погрузился в свои мысли, прислонившись к стене. Последние дни дались ему нелегко, он всюду встречал врагов, а там, где их не было – они мерещились ему, он вздрагивал, уловив тень краем глаза, за несколько суток ему удалось урвать всего несколько часов сна, и теперь он опасался заснуть прямо здесь, стоит ему присесть. Но он давно не появлялся тут, и его долгое отсутствие могло вызвать ненужные пересуды.

«Один умный человек сказал мне: существо мыслящее определяет способность сомневаться. Но я не сомневаюсь. Несмотря на риск я уверен, что действую верно и что никогда не допущу ошибки. Я задаю себе эти праздные вопросы, лишь создавая иллюзию сомнений, на самом же деле — я уверен во всём. Но… Делает ли это меня таким же, как те, против кого я сражаюсь?..»

Все столики заняты, наверху — шумная компания, не хватало только барда, но он появится, у него нюх на громкие вечера. Всё было хорошо. Здесь всё было хорошо. Он делал так, чтобы здесь всё было хорошо.

Он пробыл ещё полчаса, поговорил с парой завсегдатаев, а потом кивнул бармену и ушёл, сочтя, что этого хватит. Всё, чего он хотел сейчас, это проспать больше двух часов.

Мало кто знал о его тайне. Он давно подозревал, что догадывались Кэйя и Джин, но не собирался облегчать им жизнь, сознавшись. Единственным, кто знал всё с самого начала, был бывший слуга его отца, теперь уже — личный слуга самого Дилюка. Он был рядом, сколько Дилюк себя помнил. Теперь ему было, верно, под пятьдесят. Но глаз у него был всё такой же зоркий.

— Вы выглядите усталым, мастер Дилюк, — заметил он, когда Дилюк поел и развалился на диване, откинув голову на спинку и закрыв глаза.

— Есть немного, Моррис, — ответил Дилюк. — Но это ничего, надо просто выспаться.

— Если позволите, я не соглашусь, — тем же почтительным тоном ответил Моррис.

Дилюк поднял голову и удивлённо посмотрел на него.

— Вам следует взять отпуск, — продолжил Моррис. — Развеяться, отдохнуть и вернуться с новыми силами.

— Я не могу оставить Мондштадт, — ответил Дилюк.

— Он как-то продержался без вас несколько лет, — возразил Моррис.

Дилюк помолчал, глядя на него. Моррис редко позволял себе указывать ему, что он должен сделать. Дилюк был обязан ему множеством весьма полезных советов, которых ему не от кого было ждать, кроме немногих посвящённых. Моррис мог навести его на мысль, подтолкнуть к чему-то, подсказать, но сейчас он говорил как старший, как заботливый отец, которого сложно ослушаться.

— Ты, я смотрю, намерен твёрдо на этом стоять, — строго заметил Дилюк.

— Исключительно, — согласился Моррис, ничуть не смущённый его строгостью. — Я весьма настойчиво рекомендую вам не только прекратить вашу деятельность на пару недель, но и провести их вдали от Мондштадта. И могу заверить вас в том, что если случится острая необходимость вашего вмешательства в здешние дела, я незамедлительно сообщу вам. Но только в случае острой необходимости. На большее не рассчитывайте, сэр.

Дилюк не выдержал и рассмеялся.

— Я понял, у меня, похоже, нет выбора.

— Решительно нет, — с поклоном подтвердил Моррис. — Я взял на себя смелость и уже забронировал для вас и билеты, и шикарный номер в прелестном отеле.

Дилюк покачал головой и вздохнул. Возможно, Моррис был прав, и сама мысль об этом уже говорила о том, насколько он вымотался. Моррис всегда видел его насквозь. Может, и сейчас он видит больше, чем сам Дилюк? Может, неспроста ему приходили сегодня в голову все эти мрачные мысли и неспроста он опасался ошибок? Может, его собственный ум притупился в этой бесконечной борьбе?

— Где? — спросил он.

— В Ли Юэ, — ответил Моррис.

Дилюк сверкнул глазами и недовольно сказал, позволив себе повысить голос:

— Это же чертовски далеко!

— В этом и смысл, сэр, — ничуть не отступая от своего почтительного тона, объяснил Моррис.

На следующий день Дилюк был в пути.

Самым неприятным в путешествии оказалось осознание того, что Моррис был совершенно прав. Первые часы Дилюк был мрачен и мысленно проклинал своё безволие перед собственным слугой, но чем дальше он отъезжал от Мондштадта, тем легче становилось дышать, и в конце концов он был вынужден заметить эту перемену. Он упрямо попротивился ей и приятному чувству, что она вызывала — назло Моррису и всему миру. А потом — смирился, и это оказалось на удивление легко. И тогда он уже дышал полной грудью и не мог оторвать взгляда от пейзажей, сменявших друг друга, от зелёных лугов и невысоких, пышных цуйхуа, усыпанных плодами, от вытянутых к небу сосен, от склонов гор, поднимавшихся за пологими спинами лугов. Он завороженно наблюдал, как уютный и ласковый покой Мондштадта сменялся задумчивым и величественным покоем Ли Юэ, как над дорогой изгибали ветви песчаные деревья с налитыми золотом листьями, как выныривали из-за скал домики с изогнутыми крышами, и как наконец его взгляду открылась Гавань — бесконечный сверкающий океан и выглядевший волшебным в сумерках, расцвеченный фонарями, город. Дворцы, пруды, извилистые лестницы, огни на воде, загибающие свои поперечные балки к небу ворота — всё это он будто видел в первый раз, такой мрачной пеленой отделилось в его сознании прошлое от настоящего, настоящий, живой мир, существующий вне его разума, от мира, в котором он запер сам себя. И теперь ему было почти больно осознавать это, и вместе с восторгом и радостью он испытывал печаль, почти разочарование. Но не в этом сверкающем городе, где золотые и красные фонари покачивались на ветру, где подвёрнутые вверх крыши громоздились одна над другой, где яркие, громкие вечерние улочки изящно, как танцовщица, едва касаясь земли и вспархивая над ней горбиками мостов, сбегали вниз, к порту, или, как смеющаяся и смущённая девушка, прятались за углом, а стоило завернуть — вспыхивали красками, и, мечась от одного дома к другому, петляли по городу. Разочарование, которое тонкой, легко проникающей иглой вводил ему под кожу этот город, было разочарованием в себе самом. Сомнением, которое он гнал от себя, как чуму. Но этот же город давал ему радость, звал к себе, и Дилюк не хотел противиться. Он жаждал этой жизни. Хотя бы для того, чтобы, вдыхая её, помнить, за что он сражается. Поэтому он позволял своей радости и своему разочарованию заполнять себя, зная, что рано или поздно, как происходит всегда, все другие чувства уйдут, радость забудется, а разочарование сменится яростью.

Дилюк предлагал Моррису присоединиться к путешествию — впрочем, не слишком настойчиво, потому что без Морриса дома воцарился бы хаос. Но, в любом случае, Моррис сам отказался, заметив, что мастеру Дилюку, чтобы как следует отдохнуть, стоит отрешиться от всего, что напоминает о доме. Поэтому Дилюк отдыхал в слегка некомфортном в бытовом плане, но зато восхитительном в плане душевном одиночестве. Он проснулся позже, чем обычно, позже обычного позавтракал и ощутил прилив отпускной лени. Не зная, чем занять себя, он пролистал утренние газеты, неспешно обошёл гостиницу, скрупулёзно подмечая все пути отхода, почитал книгу, которую был решительно настроен наконец закончить — как любой, отправляющийся в отпуск с давно заброшенной книгой. После он пообедал, и только когда уже никакого другого выбора не осталось, отправился гулять по городу.