– Надо позвать лесорубов, они тут, недалеко, – сообразила Улля.

– Не думаю, что кто-то из них захочет подставляться под копья.

– А ты?

– А мне за это платят.

Корчма гудела, будто осинник, случайно растревоженный рассеянным прохожим. Гости заняли все столы и за милую душу уминали местную стряпню, расхваливали ее, кто во что горазд, а меж столов бегал запыхавшийся служка, едва успевавший подносить блюда. В «Кабаньем Брюхе» цены изрядно кусались, а от посетителей отбоя не было, здесь подавали самое лучшее пиво в Исконе.

– Эх, все ж таки, маловато нам одного Егорки, – сказал немолодой хозяин, поглаживая белую бороду, раскинувшуюся по расшитой золотыми нитками рубахе, своему собеседнику, стоявшему в полумраке у отполированной бревенчатой стены, – боюсь, все ноги собьет. В ярмарочные дни народу что сельдей в бочке.

– Ничего, ничего, пущай, – отвечал его товарищ. – А пошли ему на помощь пару девок с кухни, посимпатичней. А то знаю я, от начальства подальше, так и отлынивать попроще.

– Евстафий Митрофаныч, – из кухни выглянула мордашка кухонной девки, – а чего делать с перепелами? Вы говорили не жарить, оставить в леднике.

– А вона голуби в корзине, – сказал корчмарь, – запеките их. Зря что ли Егорка все утро ловил. Чего усмехаешься, кормилец ты наш, Осип Пантелеймоныч?

– Только крысиное мясо в пироги не добавляй, – погрозил пальцем Осип, – любы мне твои пироги.

– Ты голубей и крыс не сравнивай! Голубем не зазорно закусить, его наша повариха так приготовит, что никто не отличит от перепела. К тому же голубь дармовой, а перепелов я лучше с Егоркой на ярмарку отправлю. Там за них цену можно ломить, какую захочешь, все одно – возьмут.

– Слышал ли, беда какая стряслась? – наклонился к корчмарю Осип.

– Я целыми днями в корчме пропадаю, ужель думаешь, что все городские сплетни меня стороной обходят?

– Второго дня дочка десятника Фрола пропала. И в тот же день сын кузнеца, Тараска исчез. В дружине поговаривают, мол, похитили их.

– Тебе виднее, что в дружине говорят. Они за своих лошадок конюшему тиуну всю подноготную выложат. А вот я слыхал от посадских, что дело-то совсем не в похищении.

– Так в чем же?

– А завелся у нас, в Исконе, убивец. Намедни нашли в канаве близ Южных ворот скорняка Величко. Бедолагу кто-то зарезал посреди ночи. Вот и думай теперь, куда подевались те детишки.

– Все бы твоим посадским панику разводить. Ну, прирезали скорняка в пьяной драке, с кем не бывает.

– А гляди-ко!

Тиун толкнул в плечо Евстафия, показывая на дверь, которая с громким треском растворилась. В корчму зашло трое новых гостей.

– Легок на помине, – усмехнулся Осип.

Хоть посетители позанимали все столы, но Фролу Никодимовичу место нашлось тотчас же. Он прошел, скрипя до блеска начищенными сапогами, неся в правой руке шлем, гордо приподняв голову. Фрола побаивались, не найдется местечка, так еще и скандал учинит, а чего доброго может голову кому проломить. За ним вошла его неотлучная свита: Харитон и Фотий, дебелые детины, каждый ростом в три аршина. Он высмотрел местечко возле очага, пятеро местных забулдыг, увидев направлявшегося к ним Фрола Никодимовича сразу повскакали и услужливо, чуть не кланяясь, предложили славным воителям садиться. Воители с неохотой согласились.

– Эй, уважаемый, – заорал Фрол, со стуком поставив шлем на стол.

Корчмарь был уже тут как тут.

– Порося жареного! Двух! Бочонок твоей медовухи. И смотри корчмарь, не как в прошлый раз, когда Харитон после твоего пойла рыгал как боров, а не то высеку! И служаночку пригони, пусть она нас обслуживает, а то твоя мерзкая харя отбивает у меня аппетит.

– Будет исполнено.

На какое-то время разговоры в корчме поутихли, все смотрели на гостей, кое-кто даже вышел вон, потому что общество Фрола с дружками не всем было по вкусу. Впрочем, скоро корчма опять гудела, как ни в чем не бывало, все обсуждали сегодняшние пляски скоморохов за Северными воротами.

– Уж он и так, и этак, и с подскоком, – вещал один из гончарного конца, другому, не попавшему на представление.

– Да ты что!

– А потом как начал петь, я со смеху чуть штаны не потерял. Не пускает, мол, меня мать, а я сигану в окно, и все тут!

– Да ты что!

За разговорами и пивом никто не заметил, как в корчме появились двое, кого тут и быть не должно. Парень с девушкой годов по шестнадцать, вошли и тихонько-тихонько по стеночке стали пробираться вглубь. Девушка мяла в руках шапку и озиралась по сторонам, парень же заприметил освободившееся местечко и, взяв свою спутницу за руку, направился туда.

– А вы чего тут? – перехватила их кухарочка, выбежавшая из подсобки.

– Нам бы Евстафия, здешнего хозяина, спросить, – сказал парнишка.

– Евстафия им подавай! – закатила глаза кухарочка, – а, может, еще князя Всеволода подать прикажете? Под яблоками. Вас вообще тут не должно быть, малы еще, по корчмам шарахаться!

– У нас дело к нему, – отвечала девушка, – очень надо с ним потолковать. И ничего мы не малы, мне осемнадцатый год уже.

– Если очень надо, подождите, – сдалась кухарка, решив, что пререкаться со всякими недорослями не ее забота, – Евстафий Митрофанович сейчас заняты, важных гостей обслуживат. Если угодно вон садитесь, место освободилось, это ежели вы кушать чего желаете. А если нет, выметайтесь вон, потом приходите. После закрытия.

– Желаем, – сказал парень.

– Богатый что ли? – прошептала ему девушка. – Совсем денег не жалко?

– Не шуми, – ответил парень, – садись. Они закрываются поздно.

Сели на скамью, друг напротив друга. За длинным столом так же помещалась шумная компания гостей из Новограда, они заходили в «Кабанье Брюхо» каждый раз, как приезжали на ярмарку в Искону. Не сказать, что в Новограде ярмарка была хуже, но пиво, что варили здесь, было гораздо вкуснее. Евстафий не делился своими секретами.

– Эй, хозяин, а музыки у тебя пошто нет в твоем крысятнике? – заорал Фрол Никодимович, ударив кулаком по столу, – я тебе в прошлый раз говорил, чтоб музыка была. Ужо я тебя! – начал вставать, но товарищи его кое-как угомонили.

Евстафий отрядил ту молодую служанку, что справлялась о перепелах, обслужить важного гостя, и вернулся к своему товарищу.

– Я говорю тебе, все это вздор! – сказал конюший тиун, – а ты как знаешь. Вот сейчас бедняга горе пивом заглушает, а завтра как пить дать, по миру пойдет, когда похитители выкуп запросят.

– А за Тараску тоже, значится, выкуп? Так что ли?

– А я почем знаю. Сам спроси, вон кузнец-то сидит смурной рядом с новоградцами. Эй, Горазд, чего невесел?

Кузнец поднял на них угрюмый взгляд, но ничего не ответил.

– У него сын пропал, а туда же. Пиво хлестать, – махнул на него рукою Осип.

– Евстафий Митрофаныч к вам позже подойдет, – сказал Егорка, подав новоприбывшим две кружки кваса и каравай с одной кабаньей ляжкой, все вытянуло на четвертак. Вот это еда так еда, не то что черствый Тришкин хлеб с талой водой. Уллин живот нещадно бурлил, требуя наполнить его чем-то существенным.

– Чего ж ты сразу не сказала, что голодная, – упрекнул ее Данила, – вот ведь!

– Меня вчера накормил один паренек, поделившись черствым куском хлеба, – сказала ему Улля, – оказалось, это был последний кусок в его доме. Как же выходит, что кто-то кушает кабаньи ляжки, а кто-то перебивается сухарями?

– Урожай погиб в этом году, – сказал человек, сидевший к ним спиной. Улля прикусила язык, не следует слишком громко говорить в людных местах, – вот крестьяне и бедствуют. Зато корчмарей и торгашей беда не коснулась, даже наоборот, кто-то заранее скупил остатки ячменя и варит пиво впрок.

– Кузнецов-то беда тоже не задела. А, дядька Горазд? – сказал ему Данила, – как нынче булат, имеет спрос?

– Спрос-то есть, как не быть. Да только вот, – кузнец мотнул черной бородищей, махнул в себя остатки пива и замолчал.