Я сел на скамейку, вытянул ноги вперед – только сейчас почувствовал, как сильно они гудели. Лара обошла двор, потом вернулась и села напротив меня; между нами, накренившись куда-то вбок, поднимался из воды двухметровый, в клочьях облезлой краски, гриб. Приглядевшись, можно было увидеть бортик от песочницы и оставленный кем-то совок; ветром его прибило к ножке гриба.

– Забыл кто-то, – Лара подошла к нему и подняла из воды; повертела в руках. Потом сказала зачем-то: – Пластмассовый. Желтого цвета.

Выпустила его, и он упал перед ней, подняв фонтанчик брызг.

– Странно, – сказала она. – Мне кажется, что я помню это место.

– Откуда?

– Показывали.

– Кто показывал?

Она отвернулась от меня, как будто не слышала мой вопрос. Прошла между домами; потом остановилась, чтобы подождать меня. Минуты через три мы вышли на шоссе: машин на нем не было, только асфальт, покрытый водой. С двух сторон от него, покачиваясь, падали в воду фонари и зажженные окна домов; в середине же было темно – только размазанная по воде луна, дергано покачиваясь, плыла между нами.

Лара теперь все чаще останавливалась – разглядывала вывески на домах, терла лоб; потом широко улыбнулась сама себе.

– Осталось совсем чуть-чуть.

«До чего?» – хотел я спросить, но не стал. Все равно, скорее всего, не ответит.

Где-то далеко впереди загорелся зеленым светофор, и проехала, пересекая шоссе, машина. Домов постепенно становилось все больше – там, куда мы шли, они еще только поднимались из воды, начинали расти. Окрашивались кое-как – насколько это было возможно в темноте, – обретали свою форму и размер.

– Я должна жить где-то здесь. Поблизости, – Лара показала мне рукой на один из домов. – Вон там, впереди… Кажется, это торговый центр?

– Похоже на то.

Я пригляделся: пока еще трудно было что-то понять. Здание было темное, и только через какое-то время надписи стали загораться и высвечивать его. Мы были уже близко, метрах в тридцати от него.

– Да, – сказал я. – Это наш торговый центр.

– Ваш?

– Я живу недалеко отсюда.

– Значит, в том же районе, что и я? – Она поправилась: – В том же, где я должна буду жить.

– Должна будешь жить?

– Да. У меня есть ключи от квартиры. И как добраться, я знаю – выучила все наизусть на тот случай, если решусь… – она медлила какое-то время, как будто подыскивала нужные слова, – если я решусь выйти из башни.

– Давай тогда я провожу тебя.

– Не надо. Нет, – она отступила на шаг назад. Вцепилась обеими руками в свою сумку. – Я должна пойти одна. Никто не должен знать, где я живу…

Лицо у нее было испуганным – я и не знал, что подумать в этот момент.

– Тебе угрожает кто-то?

– Нет, конечно! Почему ты решил, что мне должны угрожать? Просто говорить об этом нельзя – о том, где именно я буду жить. Так нужно. Никто не должен это знать…

Я попытался что-то сказать в этот момент, но она перебила меня:

– Я просто знаю, что так нужно.

– Хорошо. Мы не будем об этом говорить. Не волнуйся.

– Я и не волнуюсь.

Я достал из кармана рубашки карандаш и блокнот (я всегда ношу их с собой – ненавижу делать пометки в смартфоне). Написал свой адрес и телефон, протянул ей листок.

– Возьми, пожалуйста. Так ты сможешь со мной связаться.

Лара аккуратно, двумя пальцами, взяла листок; потом долго вглядывалась в то, что я написал.

– Ты можешь это прочитать?

– Ты что, думаешь, я читать не умею?

– Да нет, конечно… Просто у меня почерк плохой…

– Нормальный почерк. Похож на мой, – неожиданно сказала она. Убрала листок в сумку. – Только я не буду тебе звонить. Просто приходи сюда, вон к той скамейке… Когда ты сможешь?

– Да хоть завтра.

– Вот завтра и приходи. В шесть вечера?

– Да. Хорошо.

Я хотел что-то еще сказать, но она уже развернулась и пошла к переулку. Не прощалась. Не оборачивалась на меня. Метров через двадцать ее белое платье мелькнуло в свете фонаря – потом она повернула за угол и исчезла из виду.

Лара пришла раньше меня. Я заметил ее издалека – она сидела на скамейке, маленькая, ссутулившаяся; лопатки двумя неровными клиньями проступали у нее на спине.

– Неуютно здесь, – сказала она. Руки положила ровно перед собой, на колени, как школьница, и взгляд у нее, когда она увидела меня, был тоже школьный, затравленный. – Я чувствую себя здесь… не в своей тарелке. Слишком шумно. Слишком много людей.

– Пойдем отсюда?

Она кивнула. Только начала вставать, как освободившееся место сразу заняла какая-то парочка. Лара шарахнулась от них, и все остальное время, пока мы шли, двигалась как шахматная фигура, зигзагами. Старательно обходила людей за метр, а то и за два. Они оборачивались; бросали в ее сторону едкие, коричневато-желтые смешки – но Лара, похоже, не замечала этого. Шла она немного впереди меня; торопилась, спотыкалась иногда, и я видел, как сланцы у нее на ногах отставали и хлопали по пяткам.

– Здесь налево, – окликнул я ее, и она резко обернулась на меня через плечо.

– Зачем?

– Там будет сквер, где можно посидеть. Людей почти нет…

– Хорошо, – она прибавила шагу.

Я догнал ее и попытался с ней заговорить, но она всю дорогу упорно молчала. Расслабилась, только когда мы дошли и выбрали наконец одну из скамеек – она была немного в глубине, за деревом, и Лара села на противоположный от меня конец.

– Тихо, – сказала она и улыбнулась.

– Тебе получше?

– Да, получше. Нужно только правильно настроиться. Нужно все время представлять это себе.

– Что представлять?

– Что ты за стеклом. Что ты отгорожен от них, как рыба в аквариуме. Они не могут к тебе по-настоящему приблизиться. Только подойти и разглядывать тебя. Постучать пальцем по стеклу. Они думают, что ты у них в ловушке. Но ты-то понимаешь, что на самом деле все наоборот. Эти стенки отгораживают их и держат в узде, а ты – внутри этих стен – совершенно свободен.

– Какая-то ущербная свобода.

– Уж какая есть.

– Извини. Я не хотел тебя обидеть.

– Я и не обижалась. Я просто… другая. И всегда останусь другой. Я слишком много времени провела в этой башне.

– Прости. Я все-таки задел тебя.

– Да нет, не задел… Давай сегодня не будем об этом.

Я попытался расспросить ее о башне, но она не стала мне отвечать. Весь вечер мы говорили на какие-то нейтральные темы – об искусстве, о книгах, и меня поразило, насколько тонко она чувствует их. Башню я больше не упоминал, но через день (мы встречались еще два вечера подряд в том же сквере) она заговорила о ней – уже сама.

– Я видела ее сегодня, – сказала она, и я сразу понял, что это о башне. – Пока сидела на скамейке и ждала тебя. Она… показалась как будто… Даже не показалась – померещилась мне… И я подумала о том, что хочу вернуться туда…

«Не надо», – хотел я сказать, но вместо этого спросил ее только:

– Уже?

Она вздохнула.

– Я плохо приспособлена к жизни.

– Это все… вопрос привычки. Просто дай себе время. Ты же недавно здесь – не нужно себя подгонять.

– Привычки? Может быть, ты и прав… Просто сейчас всего этого… слишком много для меня. Все эти люди вокруг – суетятся, бегут. Один из них толкнул меня локтем. Вот сюда, – она показала на свою руку чуть ниже плеча. – Кажется, он даже не заметил.

– Знаешь, если бы я жил в этой башне, один, я бы тоже начал потом сторониться людей.

– Правда?

– Я думаю, любой бы начал. Но ты привыкнешь к этому… К людям вокруг. Меня же ты так не сторонишься.

– Это другое.

– Другое?

– Ты был тогда у башни, – она посмотрела на меня. Задержалась чуть дольше на моем лице, словно хотела разглядеть в нем что-то. Понять. – А это не может быть просто так. Это должно что-то значить.

– Конечно, должно, – я кивнул. Сердце у меня тяжело застучало.

– Это помогло мне. Я смогла наконец решиться.

– Выйти из башни?

– Да, можно это и так назвать. – Она помолчала немного, потом спросила меня: – Сколько тебе сейчас?