– Не надо. Нет.

Она шарахнулась от меня и отскочила назад; вцепилась в сумку обеими руками. Смотрела испугано, и я машинально сказал: «Извини» – она не ответила мне ничего. Мы шли около часа, и за все это время я вытянул из нее буквально пару слов. Попытался расспросить про башню – но она замкнулась в себе, и я решил, что мне не стоит даже пытаться. Держалась она все время слегка в стороне – так, чтобы между нами оставалось метра два, не ближе; смотрела в основном себе под ноги, несколько раз – на меня, но как-то украдкой, мимо моего лица. Я заметил, что на башню она так и не обернулась ни разу.

И только когда башня рассыпалась вся – как пазл, который разбирают по частям, она теряла то один, то другой кусок, иногда прямо из середины – только когда она исчезла, Лара остановилась наконец и обернулась назад. Пару минут стояла, не шевелясь, уставившись в ту точку, где когда-то была башня.

– Вот и все, – сказала она. – Все закончилось.

Мы постояли некоторое время – мне казалось, ей это требуется, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Внезапно она резко вытянула руку вперед – туда, где должен быть город.

– Притормози ее.

– Что притормозить?

– Там, на горизонте, видишь машину?

– Ничего не вижу.

– Вон там, вдалеке, красная точка.

Я проследил глазами за ее рукой – через пару минут на горизонте и в самом деле показалась машина. Я вытянул руку в сторону – попытался проголосовать, – но она проехала мимо, обдав нас столпом серебряных брызг. Стекла были тонированные, и я не смог разглядеть, кто в ней сидит; удаляясь, она несколько раз сверкнула, как искра от костра, на солнце.

– Вот как, – сказала Лара вопросительно, – уехали. А казалось бы, ничего не стоило остановиться и нас подобрать.

– Ничего. Мы и пешком дойдем. Осталось-то недалеко.

Она пожала плечами.

– Кто знает… Все меняется со временем. И расстояния тоже.

– Расстояния?

– Я пару раз видела город с балкона – и оба раза он начинал отдаляться, заметив меня.

– Ты думаешь, он и сейчас может так?

– Если захочет, то может.

Мы шли еще долго, останавливаясь иногда передохнуть; в двух местах садились прямо в воду, на отмель. Солнце зашло, легко, как по наклонной, скатившись вниз; стемнело буквально за несколько минут, и я включил фонарик на телефоне. Высветил море перед нами: оно выглядело больным и желтым, а по краям, там, куда свет не доставал, вода шевелилась и вздымалась, как доисторический змей, – непроницаемо-черная, чешуйчатая.

Какое-то время мы шли в полутьме, потом Лара вздрогнула и резко остановилась. Прислушивалась, кажется, и я тоже замер, чтобы ей не мешать.

– Дышит кто-то, – сказала она наконец. – Там, в темноте. – Она вытянула руку вперед, и я посветил в ту сторону фонариком. Море перед нами было черным, пустым, и равномерно, одна за другой, наползали в нашу сторону волны.

– Никого там нет, – сказал я.

– А дыхание?

– Это просто волны шумят.

– Нет, это точно не волны. Как будто кто-то сидит там, под водой… Большое такое существо, распласталось по дну… Или много маленьких существ, сбившихся в кучку…

– Послышалось, наверное, – мне было страшно, и я старался этого не показать. Говорил преувеличенно бодро, улыбался ей – хотя сейчас, в темноте, она вряд ли могла это заметить. – Такое бывает – покажется что-нибудь, и уже нарисуешь себе картинку, придумаешь все себе…

– Там, смотри! – закричала Лара, и я чуть было не выронил телефон. Отпрянул назад. Успел заметить, как что-то шевелится в той стороне. «Схватить Лару за руку, – промелькнуло у меня в голове, – и бежать». Но Лара в этот момент облегченно вздохнула.

– Это всего лишь дома.

Я повернулся к ней – она держалась обеими руками за лицо.

– Всего лишь дома, – повторила она, – а я так испугалась.

– Дома? – переспросил я. Медленно – рука у меня все еще тряслась – направил фонарик в ту сторону. Что-то выступало там из темноты – сначала я принял это за несколько поднимавшихся над водой валунов. Они разрастались у меня на глазах, вытягивались вверх, заостряли углы; теперь и я мог расслышать исходящий от этого звук – что-то похожее на шипение, или треск, или даже на дыхание, как заметила Лара.

– Не думала, что их так много, – сказала она. Показала рукой, и я медленно провел за ней фонариком.

Они начинались метрах в пяти от нас, выстраивались в ряд – как будто кто-то прочертил по морю линию, поставил их – и уходили дальше: к горизонту, вправо, влево, настолько, насколько хватало света фонаря. Где-то они только появились, едва высовывались над водой, и в этих местах напоминали бесформенную черную массу. Где-то уже порядком выросли; достигнув определенной высоты, начинали покрываться окнами и балконами. Отбрасывали карнизы, наращивали на гладкие до этого стены кирпичи, поднимали, словно волосы лаком, антенны. По окнам, как пальцы по клавишам, пробегал и загорался свет; появлялся то там, то здесь, изгибаясь вопросительным знаком, зажженный фонарь. И за всем этим, в последнюю очередь, вылезали из воды, раскорячившись, как ладони с вывихнутыми пальцами, деревья.

– Так это и есть город, – сказала Лара. Выдохнула это из себя – восторженно, чуть ли не с благоговением. Сделала пару шагов вперед.

– Подожди! – окликнул я ее. – Пусть подрастут. А то еще раздавят нас.

Она замерла на месте, обернулась на меня: лицо ее было особенно мягко в этом свете.

– Поверни фонарик в ту сторону, – сказала она, – на дерево, я хочу получше его рассмотреть.

Я подвинул немного руку; выхватил его из темноты: кажется, это был каштан – с увесистой кроной, большой, с раскиданными в разные стороны ветвями.

– Дать тебе телефон?

– Не надо. Лучше ты посвети. Вон на тот дом. Теперь туда, немного правей.

Я послушно водил фонариком за ее рукой. Она стояла ко мне спиной, вытянувшись, задрав голову вверх; сумка в какой-то момент съехала с ее плеча и упала в воду – она не отреагировала на это никак.

– У тебя сумка упала.

– Сейчас подниму, – она продолжала все так же, не отрываясь, смотреть на город перед собой. – Он такой красивый сейчас… Кажется, отведу глаза – и он исчезнет.

– Не исчезнет, – сказал я. Хотя кто знает – здесь все может быть. – Вроде бы не должен исчезать…

Лара, все так же глядя вперед, не опуская головы, присела и подняла из воды промокшую сумку.

– Вырос, я думаю. Можно идти.

– Похоже на то.

Лара сделала несколько шагов – сначала медленно, потом все быстрее, увереннее; вода теперь доставала ей только до щиколоток, и она, раскинув руки в стороны, побежала вперед. Засмеялась, запрокинула голову вверх; добежав до ближайшего дома, прижалась к стене.

– Шершавая! – крикнула она мне оттуда.

Я подошел поближе. Встал в паре метров от нее – так, как ей было комфортно.

– И пахнет чем-то… – она прислонилась к стене щекой. Видно было плохо, но мне показалось в этот момент, что в глазах у нее стояли слезы. – Башня была не такая – гладкая, стерильная почти, как лазарет… И все внутри – абсолютно все – такое отвратительно-белое…

– Как ты продержалась там, не выходя? Ты говорила, что не можешь спускаться…

– А что мне было делать? Пришлось продержаться. – Она сорвала с дерева лист и начала разминать его в руках. Потом рассмеялась коротко, как будто взорвалась: – Смотри! У меня теперь ладони зеленые!

– Ага, – сказал я. А что еще я мог на это сказать? Чувствовал я себя глупо, словно, сам не желая того, подсматривал за ней в замочную скважину. Видел что-то, на что мне не полагалось смотреть – и в то же время уйти от этого не мог: лицо мое как будто приросло к двери. Глаза были широко раскрыты.

Лара переходила от дома к дому – проводила по стенам рукой, приседая на корточки, нюхала росшие на клумбах цветы – они едва поднимались над водой. Лепестки были влажными и казались блеклыми в свете фонаря; розового в них было меньше, чем серого.

– Не устала? – окликнул я ее.

– Нет.

– Я посижу чуть-чуть.