Ричард пропустил Ноуксов вперед, и оба они как-то скукожились, даже кособокая миссис Ноукс, и припустили быстрее, чем на то способно большинство людей их преклонных лет.

– Что это вдруг с ними случилось? – спросила я у Ричарда.

В ответ он хихикнул, чуть громче, чем позволяли приличия.

– Ты не представляешь, насколько суеверны здешние деревенщины.

Себя Ричард, ясное дело, относил к касте обитателей зажиточных пригородов.

– И в чем же они суеверны? – поинтересовалась я, изо всех сил стараясь сдержать дрожь в окоченевших ногах и по той же причине клацанье моей челюсти.

Ричард сделал свободной рукой неопределенный жест. Я проследила взглядом за его рукой, махнувшей в сторону сверкающих снегом деревьев и прятавшейся среди холмов реки.

– Брайт – ведьма.

– Ведьма? – Я недоуменно раскрыла глаза. – Этот вдовец?

– Не он, его жена.

– Но она же умерла.

– Потому он и зовется вдовцом.

– И почему ее здесь так боятся?

– Видишь ли, не очень-то разумно выкладывать подобные вещи даме в твоем положении. Для таких откровений вообще не бывает подходящего времени.

– Раз так, лучше уж расскажи прямо сейчас, – настаивала я.

– Изволь, коли тебе так хочется, – пожал плечами муж, однако слегка ускорил шаг, и, чтобы поспевать за ним, мне пришлось припустить чуть не вприпрыжку. – О ней много всего разного рассказывают. В одном все здесь сходятся: ее муж раньше был сильным мужчиной, по всем статьям здоровяком, а как женился на ней, так весь измельчал.

– Разве не такая жалоба в ходу у всех женатых мужчин? – поддела я Ричарда, но он даже не улыбнулся моей искушенности в данном предмете.

– Нет, я говорю в самом что ни на есть прямом смысле. Лично я никогда его не видел, но миссис Ноукс говорила мне, что, когда в последний раз видела его, он был… – Ричард сморщил нос. – В общем, не самое приятное зрелище.

– Говори как есть, я ничуть не против.

– Весь иссохший, – продолжил Ричард. – Уверен, это самое подходящее слово. Он весь усох и скукожился, щеки впали, ноги совсем обессилели, еле его носят. Он и по сей день такой.

– Очень похоже на полиомиелит. В Бомбее мы повидали много таких случаев.

– Нет, у него не полиомиелит. И вообще никакая из земных болячек.

Я бы и дальше поддразнивала его, что он и сам, похоже, поддается предрассудкам, но уже порядком запыхалась, к тому же в душе радовалась, что мы с ним так славно беседуем всю дорогу до церкви.

– И что самое печальное, из-за того, что он усох, у него не могло быть детей. Мой отец предлагал ему прислать нашего семейного доктора, но Брайт отказался.

Что меня, признаться, не слишком удивило. Доктор Харман – человек резкий, и руки у него холодные как лед.

– Вернее, – продолжал Ричард, понижая голос, хотя Ноуксы ушли довольно далеко вперед и нас никто не мог услышать, кроме деревьев вокруг, – это миссис Брайт заставила его отказаться. Мы, ну, они верят… что она подчинила его себе. Ни любовь, ни безрассудная страсть тут ни при чем. Она прибрала к рукам его тело и душу. Завладела ими.

Я фыркнула самым непозволительным для настоящей леди образом, Ричард даже отшатнулся. У меня хватило дыхания пропыхтеть извинения, и он ободряюще похлопал меня по руке в перчатке.

– Все в порядке, моя дорогая. Доктор Харман предупреждал, что в таком состоянии у тебя распалится остроумие. Как бы там ни было, Брайты завели у себя детскую ферму[30].

Моему мысленному взору тотчас предстало поле, в бороздах которого, словно репки, вызревают круглощекие детские мордашки.

– Ты сама знаешь, – продолжал Ричард, – это когда маленьких детей покупают у самых пропащих матерей, кому даже в работном доме не находится места. Поначалу никто ничего не замечал, благо их ферма расположена довольно уединенно, но вскоре до местной полиции дошли слухи, что Брайты купили около дюжины ребятишек.

– Очень великодушно с их стороны, – заметила я, ненавязчиво потирая свой выпирающий живот.

Ричард хмыкнул.

– Так-то оно так, но когда здешний детектив начал присматриваться к Брайтам, то в их доме не обнаружилось и следа детей.

К моему горлу подступила тошнота. Я не желала, чтобы он продолжал, но на меня напало оцепенение, как в ночном кошмаре, и я уже не могла заставить его умолкнуть.

– Она убивала их, – выпалил Ричард. – А потом закапывала в лесу. Большинство тел удалось найти. И ее повесили как убийцу, но многие верят, что она к тому же была ведьмой, потому что мистер Брайт, прикованный к постели своими хворями, не имел о тех детях никакого понятия. Я сразу в это поверил, как только увидел в газете зарисовку с нее. Глаза жгучие, черные, под стать ее черному сердцу.

Я снова бросила взгляд на расстилавшийся справа от меня лес. И только сейчас заметила, что Ричард подстроил так, чтобы я шла со стороны владений Брайтов, как бы заслоняя их от него. Нас окружало ослепительное сияние белизны, но толстенные ветви деревьев задержали весь нападавший снег, и образовалась четкая, словно прочерченная пером, граница между белым и черным.

Я всегда любила запахи леса. В наших разъездах по Индии тамошние леса отдавали сладостью, острыми ароматами смолы и цветов, прокаленные жарой, затянутые дымкой, под покровом которой бродили тигры. И конечно, я знала, что английские леса пахнут по-другому. Правда, беременность выкинула странную шутку с моим обонянием: яблоки пахли для меня гнилью, а от угля, которым у нас топились камины, шел аромат свежеиспеченных оладий.

Однако в запахах здешнего леса, пробивавшихся к моим ноздрям сквозь обмотанный вокруг горла шерстяной шарф, пропахший нафталином, присутствовало что-то глубинное и непроницаемо-темное. Да, в них проступали явственные ноты сырой земли, но также воздуха, ночного, истончавшегося над вершинами гор, отдававшего чем-то металлическим, бодрящей свежестью облаков, а может, скал. Здешний лес, как ни стесняюсь я в том признаться, пах как я, вернее, то место во мне, откуда истекали мои крови и откуда вскоре выйдет мой ребенок, то место, где входил в меня Ричард и откуда вскоре выйдет наш младенец. Знакомый мне животный запах, будораживший мою кровь.

Тени под деревьями казались мне густыми, почти рельефными. Зрение мое задрожало и расфокусировалось, неспособное остановиться ни на чем конкретном, меня обступила темнота, поле зрения свернулось в воронку, ослепленные белизной глаза заболели. Я на мгновение прикрыла их и обернулась на наш дом.

Вон он, сидит как влитой в седловине на гребне холма. Вон под снегом проглядывает оранжерея, заиндевевшие черепицы крыши поблескивают на солнце. А вон в окне карминной комнаты дрогнули тяжелые пурпурные портьеры.

– Ты в порядке?

Я прищурилась. Движение было мимолетным, как если бы кто-то на мгновение выглянул наружу проверить, какая на дворе погода. Привычное, невинное движение. Но в карминной комнате никого не могло быть. Я знала это наверняка, потому что миссис Ноукс держала ее запертой, чтобы внутрь не забирались пыль и грязь, и в полной готовности, чтобы к началу родов оставалось всего лишь откинуть покрывало с широкого ложа. И окно миссис Ноукс держала приоткрытым, чтобы комната проветривалась. Верно, это порыв ветерка потревожил портьеру, решила я.

Разумность найденного объяснения так приободрила меня, что я отмела побочные соображения. Между тем потребовалась сила двух мужчин, чтобы повесить эти неподъемные бархатные портьеры, а к стене пришлось прибивать новые железные карнизы. Отодвинуть такую портьеру я могла, только ухватившись за нее обеими руками, такая она была тяжелая. Я снова повернулась к деревьям. Ни тени даже легкого ветерка не тревожило снежного убора верхних ветвей. Зато под ними, в густой тени прямо справа от меня, что-то внезапно пошевелилось.

От неожиданности я замерла на месте, и Ричард обернулся ко мне, в его голосе проскользнули нотки нетерпения.

– Зря я рассказал тебе о Брайтах. Ты что, сильно расстроилась?