По этой же, вероятно, причине буйную красу естественного природного пейзажа позади дома предпочитают не замечать в угоду Ноуксу с его дисциплинированными клумбами. Сама эта земля Блейкам не принадлежит, хотя они предпринимали множество попыток выкупить ее. Владельцем земли числится вдовый фермер Брайт, причем он упорно не возделывает и не продает ее. Владение землей Брайтами восходит еще к «Книге Судного дня»[29]. Впрочем, здесь не место распространяться о Брайтах. Главное, о чем я сейчас веду речь, – это комната и привлекающий меня вид из ее окна, а также мои настояния, что ее стены непременно следует перекрасить в карминово-красный цвет.
Доктор Харман с первой же минуты резко возражал против моей прихоти. Его догмы говорили ему, что комната роженицы должна быть белой или хотя бы оттенка поспокойнее: голубенькой, как талая вода, или бледно-зеленой, цвета мха. Но я стояла на своем: она должна быть красной, – я так и заявила Ричарду, мотивируя тем, что в Бомбее у моей матушки родильная комната была именно этого цвета, когда она рожала меня. Я очень горевала, когда матушка меньше двух лет тому назад умерла, и теперь мне казалось важным, чтобы частичка ее тем или иным образом присутствовала подле меня. Ричард поцеловал меня в лоб, как он один умеет, разом смягчая меня, и только пожелал узнать, предпочитаю ли я красный, как у нас в библиотеке, или карминный. Я назвала последний, потому что само слово «карминный» нежнее перекатывалось у меня на губах, чем грубое «красный», и вызывало в памяти восковой цилиндрик моей любимой губной помады.
Огромный бак такой краски нам прислали из далекого портового города Гулля. Сам пигмент получают из крылышек какой-то мошкары и привозят вовсе не из Индии, а из Перу и уже в доках смешивают с кислотой. Когда мальчишка-слуга откинул крышку бака, Ричард снова спросил меня, уверена ли я в своем выборе.
По правде говоря, совсем даже нет. Цвет не имел ничего общего с тем, как описывала его матушка, – тот был согревающий, глубокий и пряный, он придавал сил, как если отпить настой кардамона. Но миссис Ноукс околачивалась поблизости, на ее блеклой физиономии явно читалось тайное неодобрение, и в пику ей мне пришлось изобразить довольную улыбку и заявить, что да, я уверена.
Под придирчивым взглядом миссис Ноукс я вообще была склонна многие вещи делать навыворот. Первые пять месяцев совершенно вымотали меня: щиколотки мои отекали, а корсеты, как казалось, назло мне съеживались, когда я надевала их, но я не позволяла ей заметить, как неудержимо меня клонит в сон, сколько неудобств доставляет мне мое состояние. То было своего рода соревнование, потому что она относилась к женщинам того сорта, что не выносят ажитации и суматохи, а я, наоборот, все это только приветствовала. Но я по своей глупости гордилась этим своим свойством и желала произвести на нее впечатление. С чего бы? Экономка, с длинным лицом, плоским и тупоносым, как лопатка каменщика или морда терьера. Если бы мне так не хотелось кричать от отчаяния, я бы при мысли о ее физиономии рассмеялась.
Ведь я должна была сказать «нет» еще в тот день, когда передо мной откинули крышку бака и показали привезенную красную краску, намешанную не иначе как по дьявольскому наущению. Показали мне цвет, который сразу навел меня на мысли о крови, ранах и разверстых свиных тушах. Но я подумала тогда, что все будет хорошо и у меня, по крайней мере, будет вид из окна. Даже когда принесли новые бархатные портьеры глубокого пурпурного цвета, еще тяжелее прежних зеленых, я не понимала, честное слово, не понимала, что меня ждет. Не понимала, и когда устанавливали звонок, соединенный с колокольчиком в кухне, и даже когда в дубовую дверь вставляли замок, латунный, толще моего большого пальца; а запиравший его ключ, массивный, причудливой формы, бывший в единственном экземпляре, появился на кольце, которое носила на своем тощем запястье миссис Ноукс. Всякий сколько-нибудь смыслящий в подобных вещах легко поймет, почему мне так претит делиться подробностями родов, вернее, тем, что я могу вспомнить о них. Однако уверена, что обстоятельства, в коих они начались, имеют немаловажное значение.
В здешних местах бытует традиция посещать церковь в каждый из последних дней рождественского поста. И столь же традиционны в здешних местах снегопады, которые идут большую часть зимы. Конечно, я слышала о снеге и даже видела его на открытках, которые отец присылал нам из миссии в Ладакхе: белейшие шапки гор, огромные, как облака. Но, согласитесь, одно дело – знать, что такое снег, и совсем другое – получить непосредственные впечатления о нем. Видеть, как белая пелена за одну ночь накрывает собой весь свет божий, испытывать, как в него проваливаются ноги, как он набивается в ботинки, как через чулки кусает холодом ноги. И слушать эту игру звуков, когда его швыряет в окно, точно кошка, играющая с мышью, и этот пугающий хруст у тебя под ногами.
Я уже и так ходила, переваливаясь как утка, живот мой стал столь огромен, что не обхватить руками, он мешал мне спать по ночам, да и днем доставлял одни неудобства. Но такая уж здесь традиция: ходить за милю в церковь, какая бы погода ни стояла на дворе, – сообщила мне миссис Ноукс, а мне как почти что новой миссис Блейк сам бог велел этой традиции следовать.
Прежде хождения в церковь давались нам без особых затруднений, но сегодня все было по-другому. В те дни Ноукс совком расчищал нам от снега ровную, ухоженную дорожку, выводившую нас на сельскую дорогу, которая огибает внешнюю стену Блейк-Мэнор. Но сегодня случился такой сильный мороз, что едва мы выглянули за дверь, как наше дыхание заклубилось паром у наших ртов и мы увидели, что наша привычная дорожка превратилась в каток. Ричард настоял, чтобы мы срезали путь по снежной целине за домом. Миссис Ноукс принялась было спорить, но мой муж живо окоротил ее. У меня же ее гнев вызвал только радостное возбуждение, потому что сама я была тепло одета: в несколько пар шерстяных чулок и замотана неприличной толщины шарфом, от которого несло нафталином.
Мы вышли через двери оранжереи и ступили в глубокий, чуть не по пояс, нетронутый снег. И я тут же убедилась, что напяленные на меня слои шерстяных чулок только для того и предназначены, чтобы пропитываться леденящей слякотью, но миссис Ноукс шествовала позади, и при ней я не стала жаловаться. Ричард подал мне руку, и я прижалась к нему, наслаждаясь его теплом и надежностью, а мои ноги сделались еще тяжелее и неуклюжее, чем были. Зато на уровне глаз перед нами расстилался такой прекрасный вид, что я тотчас в него влюбилась: в ясном холодном воздухе густой лес таинственно чернел под яркой белизной снежных шапок, река у подножия холмов, как клинок, сверкала на солнце кристально прозрачным льдом, и даже слышалось, как внизу, подо льдом, бурлит водяной поток. Снег хрустел под нашими ботинками, пока мы шли по пологому склону, держа путь к дороге общего пользования, которая тянулась от фермы Брайтов до самой церкви, повторяя изгибы границы между владениями Брайтов и Блейков.
Теперь я все думаю, не привиделось ли мне замешательство Ричарда у ворот, ведущих на земли вдовца Брайта. Но что-то такое я определенно почувствовала: резкий вдох, или, может быть, как слегка дрогнула и напряглась его рука, на которую я опиралась. Этого мимолетного ощущения оказалось достаточно, чтобы я отвлеклась от всепоглощающей злобы на мои промокшие ноги и посмотрела Ричарду в лицо. Красивое у него лицо, разве что его немного портит слабоватый подбородок, но бородка удачно скрывает сей мелкий недостаток. Глаза Ричарда, безмятежно серые, обычно широко раскрытые, теперь сузились. Бородка мелко подрагивала. Он напоминал учуявшего охотников лиса и выглядел испуганным.
Ричард тут же почувствовал мой взгляд и, взяв себя в руки, решительно открыл ворота, прошел в них без малейших колебаний и придержал створку передо мной, а потом перед шедшими за нами Ноуксами. Но вот чего я совсем не ожидала, так это что Ноуксы, прежде чем пройти в ворота, дружно осенятся крестным знамением.
