Не было только бунтарского духа.

Скорее всего, его просто не было в самой Марте, но иногда ей так хотелось, чтобы был. Хотелось, словно в юности, носить косухи, ездить на мотоциклах с подозрительными парнями, горланить на рок-концертах, стаптывать ноги в ночных прогулках. Недолгий период, который запомнился ей как сама жизнь. Возможно, так оно и было. По крайней мере, выглядело более похоже на неё, чем финансовые операции, юбки-карандаши и крупное тело доброго Олафа, придавливающее её к матрасу.

Конечно, никто не мешал Марте надеть косуху и поехать на концерт. Не мешал даже напиться там, переспать с каким-нибудь мужиком, прокатившим её на своём мотоцикле. Но, в отличие от клипа Аврил Лавин, всё это было бы лишь пародией.

Почему она живёт в этом городке, с этим мужчиной, этой жизнью?

Она ведь могла стать кем угодно. Жить где угодно и с кем угодно. Какого чёрта она потратила всю свою жизнь непонятно на что?

Действительно – непонятно на что.

Но всё это было приливами. Пересмотренный видеоклип, статья в журнале о чужих успехах, песня в наушниках, когда она едет в автобусе и смотрит в окно на просторные пейзажи. Тогда у неё не было ответов. Точнее, они казались слишком притянутыми, лишь отговорками, скрывающими то, что на самом деле она упустила что-то важное, она боится чего-то настоящего, ей нужны перемены. А ответы были отвратительно просты, и в другое время казались ей совершенно очевидными: она действительно любит Олафа, ей нравится работать в банке и получать там хорошую зарплату, а ничего другого она, кстати, и не умеет, зато своё дело знает хорошо, и, конечно, этот затерянный между заливами и лесами тихий спокойный городок она просто обожает, ведь она и сама вся тихая и спокойная, а долбанный бунтарский дух – лишь выдумка, то, что никогда не было ей близко и никогда не будет. И это прекрасно.

В первый же день её долгожданного отпуска они с Олафом снова поссорились, и наверняка скоро это повторится. То, что потихоньку грызло Марту изнутри, всегда отражалось на её муже. Она не раз уходила, чтобы собраться с мыслями, так сказать, брала перерыв. А потом наступал парадокс.

Марта прекрасно понимала, что если бы всё было хорошо, на своих местах, так, как и должно быть, то никакие перерывы ей не понадобились бы.

И в то же самое время, поостыв от размышлений и затолкав неприятные вопросы к собственной жизни и своим поступкам в потайное дно многогранной, но не использующей свой потенциал души, Марта словно приходила в себя. Или снова погружалась в кому. С этим она никак не могла определиться. Но так или иначе, а она возвращалась к Олафу, в их квартиру, на свою работу, в привычную колею. Олаф был святым, раз терпел это раз за разом, не зная истинных причин её поведения.

Но сегодня что-то поменялось. Из-за видеоклипа или нет, а Марта вдруг осознала совершенной простой факт: если она снова ничего не сделает, снова совсем ничего с этим не сделает, то через пять, через десять лет, когда вернутся эти чувства – а они вернутся, – Марта горько пожалеет. Станет не просто слишком поздно – об этом даже неприлично будет думать. И вот тогда-то всё по-настоящему закончится.

Капля переполнила чашу, и что-то должно было случиться.

Она должна что-то сделать.

Старшая сестра одного из учеников ещё помнила, как хочется развлекаться в их возрасте, и успешно продолжала развлечения в своём. Старый дом, в котором она жила то одна, то с каким-нибудь парнем, за небольшую плату становился пристанищем для подростковых вечеринок, с единственным строгим правилом: к её возвращению привести дом в полный порядок. Своими силами и силами всех парней, которых она затаскивала в постель, сестра подремонтировала и отделала старую развалюху, украсив её и обставив по своему вкусу, превратив её в очень даже приличное жилище. Как нельзя более подходящее для периодических подростковых увеселений. Когда сестра ночевала у одного из парней, которых она подцепляла по всем деревенькам и городкам, словно навёрстывая упущенное в школьные годы, она скидывала в специальный чат сообщение. И тогда начиналась подготовка к вечеринке.

Повсюду стояли аромалампы и аромамасла. Шкаф был набит комплектами постельного белья, и главным пунктом уборки была спальня. Спать на том же белье после того, как там трахались подростки, пусть и заплатившие за это, в её планы не входило, как и нюхать вонь их пота и секса. Сестра получала деньги, непререкаемый авторитет среди школьников и гимназистов, полную уборку и проветривание дома. Все были довольны. На этих вечеринках кроме разврата были алкоголь, лёгкие наркотики, диско-шар, блёстки, громкая музыка. Музыкальный центр, диско-шар и прочее купила сама сестра, где подростки брали наркоту, она не интересовалась.

А вот спиртное покупал им Сфинкс.

Древние египтяне использовали специальные ритуальные сосуды, чаще всего алебастровые кувшины, в которых хранились органы, при мумификации извлечённые из тел умерших. Внутренности очищали, промывали, затем погружали в четыре канопы, наполненные специальным бальзамом. Древнейшие из каноп были обнаружены в гробнице Хетепхерес.

У Сфинкса тоже имелись четыре канопы, хотя он и не был мумифицирован, – по крайней мере снаружи. Вместо печени, желудка, кишечника и лёгких он хранил в них кое-что другое. В одной, самой красивой, – свои амбиции, планы и мечты. В другой, самой пыльной, – свою злость, ненависть и ярость. Эту канопу он никогда не открывал. В третьей – свои сожаления о несбывшемся и несбыточном, жалость к себе. Она была закрыта плотнее других. Последняя канопа была самой тяжёлой из всех. В ней лежал его долг, который он поклялся выполнить, а клятва для Сфинкса не была пустыми словами. Тяжёлым он был потому, что долг за спасение жизни невозможно оплатить. Сфинкс так долго ждал момента, когда он сможет открыть сосуд и сделать хоть что-то. Хоть что-нибудь, что могло бы дать шанс его сердцу уравновесить перо Маат.

Сегодня вечером этот момент настанет, но чаша весов опустится.

Только не политика.

Точно не она.

Камилле было всего шестнадцать, она ещё не знала, чем хочет заниматься в будущем, знала лишь, чем не хочет. В отличие от Марты Петерсен, весь мир, вся жизнь у Камиллы была впереди, и она иногда волновалась, достаточно ли она сильна для плавания в этом бескрайнем море. Хватит ли ей упорства, чтобы достичь своих целей? Хватит ли азарта? Она действительна так умна, как ей говорят? И нужно ли это вообще в современном мире? Камилла переживала о вещах, слишком серьёзных для её возраста. Её одноклассники наслаждались юностью во всех её проявлениях. Камилла же просто пыталась понять, что нужно сделать, чтобы не стать такой, как её мать, и тем более такой, как её отец. Что, если всё это уже заложено в её генах? Ей хотелось стать кем-то, кто мог бы изменить мир. Хотя бы капельку. Не шлюхой и не продажным политиком. Она занималась фортепиано и делала успехи, и хотя, конечно же, Урмас не считал, что это можно превратить в профессию, Камилла не переставала думать о том, что возможно всё. Когда в город приехал Аксель Рауманн, она окончательно в этом уверилась. Ей хотелось бы заниматься тем, что её воодушевляет, заставляет сердце биться чаще, приносит радость. Не только музыкой – ей нравились плавание, литература, биология. Она делала успехи. Может, она станет знаменитым биологом, генетиком, открывшим новый ген или нашедшим уникальное лекарство. Или напишет самый проникновенный роман, покоривший весь мир. Или поедет на Олимпийские игры, чтобы проплыть стометровку быстрее всех. Когда Камилла смотрела на своих одноклассников, покуривавших за школой, ржущих над идиотскими видео в интернете, перебивающихся с двойки на тройку, ей становилось не по себе. Неужели они не видят? Действительно не видят, какими могут быть перспективы? Они могут стать кем угодно, стоит только захотеть.